Под маской сверхчеловека. (Беседа о Юрии Кузнецове).

талантливые вещи, просмотрела её, но, действительно, хороших стихов там не оказалось… Кузнецов был скуп на похвалы, но о ком-то из современных авторов он ведь отзывался положительно?

С.К. Знаю наверняка: талантливые вещи мимо него не проходили. Что безоговорочно летело в мусорную корзину – это графомания, а также стихи его подражателей. Вот кого он поистине терпеть не мог, так это стихотворцев, которые начинали подражать ему. Как только он это замечал, этот человек оказывался за порогом его кабинета, а его стихи, действительно, оказывались в мусоре. Иных вариантов не было.
Что касается поэтов, которых Кузнецов ценил. Он высочайше отзывался о Николае Тряпкине. Высоко оценивал стихи Светланы Кузнецовой. Безусловно, уважал творчество Николая Рубцова. Могу назвать и Анатолия Передреева. Из более молодых отмечал Геннадия Фролова, Евгения Чеканова. Но далеко не всё оценивал положительно и у них. Предельность, точнее запредельность его требований, могла многих даже и сломать.

М.С. Он критиковал даже классиков.

С.К. С классиками у него были свои особые отношения. Потому что он мысленно почитал себя в их кругу. У меня с Кузнецовым состоялось немало бесед, в частности о Пушкине. Последняя наша беседа именно его и касалась. Тогда Кузнецов отдал мне на редактуру свою статью-кредо «Воззрение», и я сделал несколько поправок, а также выразил своё несогласие с трактовкой поэзии Пушкина. Помню, как в коридоре «Нашего современника» без приветствия, без поклона, Кузнецов резко повернулся ко мне и спросил: «Ну что, я убедил тебя, что Пушкин – не христианский поэт?» Он даже не дал мне ответить и тут же продолжил «Я тебе представляю весь строй стихов, вдохновленный Аполлоном, а ты пытаешься этому противопоставить несколько поздних стихотворений». Но надо понимать, что такой подход к Пушкину следовал с высоты поэмы «Путь Христа». Началось с того, что «Ночью вытащил я изо лба золотую стрелу Аполлона», а закончилось «Памятью детства навеяна эта поэма. Встань и сияй надо мною, звезда Вифлеема». Это путь его души, духа. От античного язычества к христианству.

М.С. Сегодня многие поэты называют себя учениками Кузнецова. Но ученик это ведь не подражатель, а продолжатель дела, тот, кто будет развивать философию и стиль, созданный мастером, а не просто копировать его приёмы. Так остались ли у Кузнецова настоящие ученики, которые попытаются превзойти учителя?

С.К. Превзойти Кузнецова? Не смешите меня! Попробуйте найти поэта, который превзошел бы Блока или Есенина. У Кузнецова была в своё время поэма, которая называется «Золотая гора». Так вот, когда эта поэма появилась, то вызвала определённый взрыв негодования у многих. Но я как раз обратил бы внимание, насколько тонок и тактичен оказался Кузнецов в этой вещи. Он не стремится превзойти классиков, к которым восходит на вершину Золотой горы. Он идёт к ним в общество, повинуясь зову, который от них слышит. И только достигнув цели, он обнаруживает, что «навеки занемог торжественный глагол, и дух забвенья заволок великий царский стол. Где пил Гомер, где пил Софокл, где мрачный Дант алкал. Где Пушкин отхлебнул глоток, но больше расплескал». Вот это «больше расплескал» вызвало бурю негодования. А подумать, с кем  сопоставляет Кузнецов Пушкина – с Гомером, Софоклом и Данте. И как он относится к тому, что вот этот классический звон практически не слышен в современности. И что делает его герой? «Он слил в одну из разных чаш осадок золотой. Ударил поздно звёздный час, но всё-таки он мой». Что происходит? Герой сливает осадок. То есть то, что осталось, осело и осталось поистине золото. То, что концентрирует в себе дух классики. Но при этом он именно сливает то, что осталось, в свою чашу, то есть только то, что он сам в состоянии пригубить. Тот глоток, который он сам в состоянии выпить и не более того…

М.С. И что, по-Вашему, эта чаша уже пуста?

С.К. Знаете что, давайте не опережать Господа Бога! А что касается вопроса о развитии философии и стиля, вспоминается, как говорил Андрей Платонов одному писателю: «Не вздумай мне подражать, я тебя выжгу изнутри как серная кислота». Надо обладать силой духа, внутренним запасом прочности, а главное, мудрым пониманием того, кто перед тобой находится. Только при этих трёх условиях, естественно, если ещё есть дар, возможно минуть рифы подражания, перейти из ученической стадии в стадию самостоятельного творчества, пытаясь не превзойти Мастера, а для начала хотя бы встать на одну горизонталь с ним, но в своей плоскости.

М.С.  А каковы были политические взгляды Юрия Поликарповича, он был патриотом или националистом? Но и патриоты бывают разные – есть монархисты, есть социалисты, есть евразийцы… А может быть, Кузнецов был аполитичен и брезгливо относился к политике?

С.К. Он брезгливо относился к политикам. А что касается политики в высоком смысле  этого слова, то от неё не был свободен ни один поэт в России ХХ века, начиная с Блока. Как можно назвать аполитичным поэта, который пишет триптих «Я в Мавзолей встал в очередь за Лениным…»? Который дал такую панораму политических деятелей в поэме «Сошествие в ад»? У которого есть цикл, посвященный Сталину? Как может быть аполитичен поэт, для которого глубинный смысл бытия сопрягают все нервные узлы истории и современности. Касательно умонастроения Кузнецова, его направления - то, что он был русский патриот, в этом никто и никогда не мог усомниться  самого начала.  И в то же время он был человеком вселенских устремлений. Вот поэт говорит: «И снился мне кондовый сон России, что мы живём на острове одни. Души иной не занесут стихии, однообразно пролетают дни». То есть Россия кажется отдельным от всего мира островом. Но что идёт с этого острова, какие лучи всё пронизывают? Его же интересовали все эпохи, все герои. Он беседовал с мировыми подвижниками религии, философии, литературы. Для него имели огромное значение истоки человечества, и являлись равновеликими былины, Евангелие и «Поэтические воззрения славян на природу» Афанасьева. Вспомним его поэтическое переложение Митрополита Иллариона «Слово о Законе и благодати». Он сам взялся за этот истинно подвижнический труд, чтобы современным русским языком передать основную мысль: благодать превыше закона. Что было объявлено на Руси более тысячи лет тому назад. В отношении Кузнецова надо говорить в целом о мировой философской мысли, о мировых философских системах, но   в первую очередь о духовных подвижниках Древней Руси и их последователях.
Думаю, он во многом разделял взгляды своего друга и собеседника Вадима Валерьяновича Кожинова. Считал, что Россия это особый мир. Это Евразийская держава, но не Европа плюс Азия, а именно Евразийская держава в своей особости, в своей горизонтали, удерживающей мир.

М.С. У него действительно есть что-то напоминающее ирландского поэта Йейтса…

С.К. Об этом писал Анкудинов. Не могу согласиться с тем, что можно впрямую прочерчивать такую линию, какую прочерчивает он. Наверное,  здесь мы вправе говорить не о Йетсе, а тогда уже о Шекспире. Короткий эпизод из личного общения: только-только появилась напечатанная в журнале часть поэмы «путь Христа» - «Сошествие в ад». Захожу в кабинет Кузнецова. Решил пошутить. Говорю: «Что, Юрий Поликарпович, пошли по следам Данте?»
Он даже не улыбнулся. Более того, не повернул головы в мою сторону.
Смотрел перед собой, я видел, как напряглись скулы, лицо слегка побелело и он, будто досадуя на мелочность вопроса, на моё какое-то полное его непонимание, произнёс буквально так: «Данте?.. – и после тяжёлой свинцовой паузы, - Данте мелко плавал по сравнению со мной». Это было сказано абсолютно серьёзно. И, считаю, если кто из современных поэтов имел право на такие слова, так только он.