Мой ангел

    В это лето всё шло кувырком. Стояла отвратительная  холодная  и дождливая погода, постоянно обложенное тучами небо, на котором солнце появлялось изредка и ненадолго, не успевая не то что согреть этот бренный мир, но даже толком его обсушить. Это ужасно действовало на нервы. К тому же жена уехала на всё лето  пасти внуков, якобы более нуждающихся в её опеке, нежели родной и, надеюсь, единственный муж. Намеченные на летние месяцы планы срывались, ожидаемые публикации отклонялись. Не думалось, не сочинялось, не писалось. Ломило мелкие суставы, донимал позвоночник, а моя кожа генетического южанина без солнечного ультрафиолета стала сухой, шершавой и местами зудела, доводя по ночам до неистовства. Прибавьте к этому хроническую бессонницу.  
    Зелёная тоска и разросшееся недовольство собой и своим творческим бессилием прямиком приводили к мысли, что с этим безобразием пора кончать. Да и возраст при тщательном рассмотрении казался достаточным основанием для такого вывода. В общем, купил я в турецком магазинчике за одно евро крепкую верёвку и в одно премерзкое утро недоспавший, взъерошенный и расчёсанный до крови стал прилаживать её к дверной ручке, рассчитывая перекинуть через дверь так, чтобы петля оказалась на уровне, надёжно обеспечивающем эвтаназию. И тут неожиданно учуял странный запах – смесь ладана, нектара, амброзии и серы, интенсивно наполняющий комнату.
   „Чёрт-те что, – подумал я. – Надо же, как несёт с улицы. Не закрыл балконную дверь…“, – и вознамерился слезть с табуретки, чтобы напоследок устранить непорядок в квартире.
    Передо мной стояла довольно симпатичная абсолютно голая девица и деловито складывала у себя за спиной белоснежные крылья, размерами вполне соответствующие журавлю-переростку.
   Неделей раньше я получил от родственников с Украины письмо. В нём говорилось, что мой дед, видный социал-демократ и член Государственной Думы, в сентябре 1917 года написал в Петроград заявление о своём сумасшествии. Опытный конспиратор, он таким путём убивал двух зайцев: мотивировал свой выход из партии и получал иммунитет от преследования как большевиков, крепко разошедшись с Лениным во взглядах, так и от постоянно меняющихся харьковских властей. Теперь, вытаращив глаза на нежданную визитёршу, я заполошно подумал, что дед-то симулировал сумасшествие, а внук, похоже, рехнулся на самом деле. В голове стал выстраиваться диагноз (всё ж таки врач): „Шизофрения, параноидальная форма. Рецессивная наследственность… Приехали!“ Но девица была совершенно реальна и, по-видимому, разгадав мои мысли, насмешливо улыбнулась. „Не дают умереть спокойно!“ – озлился я и заорал:
¬¬– Кто  ты?  Какого  чёрта  тебе  здесь  надо?! Да  ещё  в  таком препохабном виде. Девица, называется…                                                –  Не надо на меня орать, – ласковым голосом сказала девица. –  И   не    девица    я,    а   твой   Ангел.     Поэтому    ко   мне   надо
обращаться в мужском  роде.  А если тебя не устраивает мой  вид  в  неглиже, то ради Бога…
      И тут она, тьфу, чёрт, он вдруг оказалась в невероятно короткой мини-юбке и во фривольном топе, едва прикрывающем грудь.
– Час от часу не легче, – раздражённо буркнул я. – Думаешь, если ты Ангел, так тебе можно демонстрировать свои телеса перед собравшимся на тот свет старым человеком?
– Какие пустяки, – миролюбиво прошептала Ангел, выдёргивая из-под меня табуретку, и, уже сидя на ней и покачивая обутой в туфельку от Армани ножкой, перекинутой через другую ногу, оказалась в строгой английской миди-юбке и деловой блузке от Кардена. А я вместо того, чтобы грохнуться на пол, безо всякой опоры повис в воздухе.
   „Ну и ну, – подумал я. – Ангел! А почему же серой попахивает, как от …?“ И на всякий случай уцепился за петлю, как это делают пассажиры, стоя в вагоне трамвая или метро. Но он, без сомнения, читала мои мысли.
– Вообще-то, мы, ангелы, пахнем амброзией и нектаром, –поспешила он меня успокоить. – Ну, уж если собираемся к пожилому человеку, прихватываем капельку ладана. А серой тянет потому, что не падшие и падшие ангелы используют в принципе одинаковые методы телепортации.
      Ангел выглядела так невинно и говорила таким чистосердечным голоском, что я ему почти поверил. Тем более, что в кошельке у меня оставалась одна мелочь и кроме устаревшего компьютера ничего ценного в доме не имелось. Но на всякий случай спросил:
– Ну, вот я сейчас отправлюсь к праотцам и куда вы меня определите? Наверно, в ад, как самоубийцу?
– Ну что ты, сэрдэнько мое! – промурлыкала Ангел. – Какой ад? То, что вы называете адом, на самом деле вполне комфортное местечко для неисправимых негодяев, бездельников и прочих паразитов. Там они на всём готовом абсолютно нечего не делают, постепенно дичают и сходят с ума, так и не найдя себе стоящего занятия. Слоняются из года в год, бедолаги, чураясь даже друг друга. В общем, мучаются…
– Вот-те на! А что же такое тогда рай? – напоследок я решил полнить свои познания. – Кого туда берут?
– О, в рай попадают исключительно творческие личности! Там у нас Платон и Сократ, Софокл и Диоген, Эврипид  и Аристотель. В раю встретились Архимед и Лобачевский, Абу Али ибн Абдалах Ибн Сина и Моше бен-Маймон, Гомер и Хаким Абулькасим Мансур Хасан Фирдоуси, Ньютон и Эйнштейн, Заратуштра и Карл Маркс, Бор и Ландау, Вейсман и Вавилов, Рембранд и Репин, ван Гог и Левитан, Бетховен и Чайковский, Сикорский и братья Райт, Королёв и фон Браун… Да всех не перечислить. Там приготовлено место и для ныне живущих гениев, например, для Григория Яковлевича Перельмана. Но мы, разумеется, никого не торопим…
–  Надо же! И фон Браун? Несмотря на сотни погибших? Этак там у вас блаженствуют Вагнер, Гитлер, Сталин? А полководцы? Ксеркс, царь Леонид, Александр Македонский, Ганнибал, Спартак, Цезарь, дон Жуан Австрийский, Фридрих Великий, Нельсон, Ушаков, Наполеон, Кутузов, Веллингтон, Троцкий, Эйзенхауэр, Жуков…? Но, может быть, всё не так? Ведь на них море крови.
– Ну ты и загнул! Свалил всех в одну кучу, – пожурила меня Ангел. – Тут пришлось разбираться с каждым по отдельности. К примеру, Гитлер. Не лишён задатков гениальности. Но неимоверной злобой он спалил свою бессмертную душу задолго до своей физической смерти и сожжения трупа. Что было помещать в рай? А Вагнер? Гениальный музыкант, но от его души, разрушенной безумной ненавистью к евреям, ещё при жизни ничего не осталось. И у Сталина... Конечно, ракеты Брауна несли смерть. Но ведь практически любое, даже самое великое открытие и изобретение может служить и добру, и злу. Куда его повернуть, как его употребить… Теперь ты и сам понимаешь, где место душам названных и неназванных тобой знаменитостей?
     Я продолжал висеть в воздухе и, чтобы как-то сгладить дурацкую ситуацию, решил переменить тему разговора.
– А как там у вас Христос и апостолы? – спросил я, надеясь с помощью деликатного вопроса  наконец спуститься на пол.
– Христос и апостолы? – Ангел вскинула идеально очерченную бровь. – Видишь ли, у вас, у людей, совершенно превратное представление об исторической роли Иисуса Христа и его сподвижников. Все ваши многочисленные канонизированные церковью и апокрифические евангелия не дают достаточного представления о жизни и деятельности Иисуса Назаретянина. Ближе всех к пониманию истинных целей Иешуа бен Иосифа подошёл русский экономист Кирилл Коликов, заслуживший своей прозорливостью место в раю.
     По-видимому, под давлением изумившей меня информации, я незаметно для себя плавно опустился на пол.
– Расскажи. –  умолял я деви…, то есть,  Ангела, немного стыдясь своего настырного любопытства. В связи с принятым решением расстаться с тяготами этого света запастись такой информацией представлялось мне весьма осмотрительным делом.
– Ладно, – сказала Ангел и попыталась вернуть меня в подвешенное состояние. Не тут-то было. Я, догадливо сбросив тапочки, вцепился в пол всеми десятью пальцами ног (как моряки на палубе в шторм), а руками ухватился за филёнку двери.
– Ладно, –  повторила Ангел, усмехнувшись, – расскажу. История хоть и с детективным душком, но напрямую связана с экономикой тех лет.
   Он уселась поудобнее и, покачивая ножкой, повела рассказ.
– Возможно, ты знаешь, что Иешуа родился в семье бедного плотника Иосифа. Его мать Мария восходила к боковой линии давнего израильского царя Давида. Однако бедность была страшная. Кроме Иешуа в семье было ещё четыре ребёнка. Поэтому вместо хедера отец привлёк старшего сына к работе в своей мастерской чуть ли не с пяти лет. Но работа Иешуа не прельщала и в тринадцатилетнем возрасте он ушёл из семьи. Несколько лет жил в секте есеев, где читали и обсуждали тексты Торы. Не владея грамотой, со слуха наизусть заучил священные тексты. Затем стал ходить по Палестине, вступая в беседы с раввинами и странствующими проповедниками. Набравшись опыта в богословских спорах, начал высказываться о тяжёлой доле бедняков, о корыстолюбии служителей культа, о беззаконии местных властителей. Именно тогда он заявил: „Суббота для человека, а не человек для субботы“. Постепенно среди своих слушателей отобрал большую группу верных учеников и помощников, сопровождавших его в странствиях и защищавших от разъярённых клерикалов и от встречавшихся на дорогах  разбойников. Теперь можно было попытаться войти во власть, чтобы разумными законами и делами облегчить участь бедноты.
– Это мне известно, – прервал я Ангела. – При чём тут экономика?
– Экий ты, висельник, нетерпеливый, – досадливо повела плечиком Ангел. – Слушай дальше и не перебивай…
  Я опять почувствовал, что отрываюсь от пола, и крепко вцепился в дверную ручку. Заметив мой манёвр, Ангел цокнула языком, осуждая мою строптивость.
– Так вот, – продолжала Ангел, – раз в год все иудеи должны были жертвовать Храму золото в сумме, равной 20 римским динариям. Но на динариях было изображение императоров и религия запрещала вносить их в Храм. Поэтому правящий в Иерусалиме Синедрион добился у Рима разрешения чеканить для Храма золотые сикли, равные по стоимости 20 динариям. Для обмена у дверей Храма стояли 25 меняльных столов. Вся штука крылась в том, что серебро добывали в Европе, а золото на Востоке. Потому в Риме динарий разменивали на 12,6 серебряных сестерциев, а в Иерусалиме на 4,7. Стоило взять в Иерусалиме динарий, привезти его в Рим, и вы просто за так получали почти восемь сестерциев. Вернувшись в Иерусалим, обменивали их без малого на два динария. И так далее. Конечно были путевые расходы и путевые риски, но выгода того стоила. Используя разницу курсов, члены Синедриона и, в первую очередь, левиты Храма наживали огромные состояния, а на народ ложились непосильные налоги, выплачиваемые Риму.
    Я, что называется, развесил уши. Ничего подобного в евангелиях не писали. Заметив моё изумление, Ангел улыбнулась.
   Наверно, в непривычной одежде ему было жарко и он несколько раз прошлась по комнате, обмахиваясь крыльями.
– В это время в Риме зрел заговор против императора Тиберия, возглавляемый легатом преторианцев Сеяном, другом прокуратора Иудеи Понтия Пилата. Сил одной преторианской гвардии для свержения императора и удержания власти было мало, и Сеян надеялся на помощь