ВОРОНЬЕ ПЕРО

явился бы к ней за помощью.
После ухода – иначе не скажешь – ворона она опять нашла под своим стулом перо.
Канги Вийака.

* * * *
– Расскажи про Чёрные Холмы. Расскажи про Паха Сапа.
– Паха Сапа – священное место для народа Лакота, место, где воинами обретаются видения. Тех, кто достоин видения, посещает посланник Вакан Танка, которого можно спросить и получить ответ. Внутри холмов скрыт мир, куда однажды придут все Лакота, живые и мертвые.

* * *
Дайана не ожидала увидеть на своём крыльце птицу, но ещё более не ожидала увидеть там этого человека. Но он появился у её дома двумя неделями спустя – таким же ранним утром, что и ворон.
Его непроницаемые угольные глаза остро глянули на неё.
– Поедемте со мной, док, – отрывисто сказал он своим глубоким голосом. – Моя кобыла не может разродиться.
– Сейчас, только возьму чемоданчик, – так же коротко отозвалась Дайана.
Молодая рыжая кобыла по кличке Зинткала – Сойка, провела в родах почти сутки и совсем обессилела. Осмотрев её, Дайана не стала упрекать хозяина за то, что он не обратился за помощью раньше – смысла в этих попрёках всё равно не было. Она быстро набрала в шприц стимулятор и ввела иглу в холку кобылы. Буквально через несколько минут потуги возобновились.
– Снадобье белых, – с непонятной усмешкой сказал Канги, кивнув на брошенный ею шприц.
Дайана нетерпеливо мотнула головой и снова подступила к кобыле, подняв вверх руки в стерильных перчатках:
– Жеребёнок идёт задними ногами, в этом всё дело. Помогите мне.
Они провозились ещё полчаса, пока Дайане наконец каким-то чудом не удалось перевернуть малыша как надо. Канги крепко держал измученную перепуганную лошадь, что-то говоря ей на своём языке. Наконец оба они подхватили выскользнувшего из чрева кобылы жеребёнка, а потом, взмокшие от неистовых усилий, перемазанные в крови и облепленные соломой, стояли и смотрели, как малыш неловко подымается, шатаясь на тонких ножках, и ковыляет вперёд, чтобы присосаться к материнскому вымени.
– Я его назову Нажин – Стоящий Смело, – торжественно объявил Канги и тихо рассмеялся. – Он будет храбрым и быстрым парнем. Спасибо, док. – Он внимательно посмотрел на Дайану. – Пила майа.
Дайана молча кивнула – к горлу её подкатил ком, когда она увидела, как жеребёнок толкает мать мордочкой в живот, нетерпеливо вертя куцым хвостиком.
Дура, она просто сентиментальная дура.
Канги шагнул к жеребёнку и вдруг, споткнувшись, глухо выругался сквозь зубы. Чтобы не упасть, он был вынужден опереться на стену.
– Что с вами? – тревожно ахнула Дайана.
– Ерунда, повредил ногу на родео, – процедил он. – Ступайте в дом, док.
– Но…
Канги повернул голову и прищурился:
– Ступайте, умойтесь и ждите меня.
Прозвучало это так, что Дайане оставалось только повиноваться.
В крохотной кухне старого бревенчатого дома ей кое-как удалось привести себя в порядок, отмывшись от грязи и крови. Учитывая, что из кухонного крана текла только холодная вода, это было воистину подвигом. Впрочем, на ней, в отличие от хозяина, всё-таки во время всех манипуляций были перчатки и фартук. Поразмыслив, она поставила на газ большой жестяной чайник с водой.
Когда Канги наконец вошёл в дом, чайник уже закипал. Дайана плеснула в стоявший на столе ковш кипятку и разбавила его водой из-под крана.
– Снимайте рубашку, я вам полью, – непререкаемым тоном распорядилась она. – Снимайте, снимайте.
Мужчина поглядел на неё, склонив голову к плечу, а потом рассмеялся, сдаваясь, и стащил рубаху.
– Вы всех хозяев своих пациентов моете, док? – осведомился он, нагибаясь над раковиной и лукаво косясь на Дайану.
– Только тех, кто помогает мне принимать роды, – сдержанно ответила она, невольно залюбовавшись его крепким бронзовым телом.
– А таких не очень много? – продолжал он, намыливая руки и плечи и отфыркиваясь от струй воды, которую она щедро лила из ковша между его лопаток.
– Пока что вы – единственный, – весело подтвердила она.
Выпрямившись, Канги небрежно швырнул рубаху в раковину и взял со спинки стула махровое полотенце, которым до этого вытиралась Дайана. Та с любопытством взглянула на амулет, качавшийся на его широкой груди – несколько желтоватых звериных клыков, соединённых цепочкой бирюзовых бусин.
– Мато – медведь, – спокойно пояснил Канги, перехватив её взгляд.
– А для чего служит этот амулет? – поинтересовалась Дайана, припомнив свои изыскания в области верований Лакота.
Мужчина небрежно пожал плечами:
– Да чтобы девчонки спрашивали, док.
И опять широко ухмыльнулся, забавляясь её замешательством.
– Послушайте, – серьёзно проговорила Дайана, не принимая его залихватского тона. – Что у вас с ногой? Вы к врачу обращались?
Канги перестал улыбаться и нахмурился:
– Это чепуха, док. Пройдёт.
– Значит, не обращались, – со вздохом констатировала Дайана. – А ну-ка, покажите мне ногу.
Он вскинул брови, снова забавляясь:
– Вам нравится снимать с мужиков не только рубашки, но и штаны, док?
– Мне кажется, вам не привыкать это делать перед женщинами, – не моргнув глазом, отпарировала Дайана.
Канги секунду помолчал, а потом расхохотался, расстёгивая ремень джинсов:
– А вы зубастая штучка, док.
Опёршись на стол, он выпростал правую ногу из штанины и глянул сверху вниз на озабоченно склонившуюся перед ним Дайану.
Та ожидала какой-нибудь новой пошлости, но Канги смолчал. Молчал он всё время, пока она деловито ощупывала его колено, на котором виднелся свежий шрам. Выпрямившись наконец, Дайана посоветовала ровным голосом:
– Обратитесь к врачу и разрабатывайте сустав. Перелом сросся удачно, но возможна контрактура. Как вы ухитрились обойтись без врачебной помощи с такой тяжёлой травмой?
Канги не спеша натянул и застегнул свои джинсы. А потом таинственно поманил её пальцем, и она, как зачарованная, потянулась к нему. Тёмные его глаза с золотыми искорками не отрывались от её глаз.
– Мне ни к чему помощь белых. Меня хранят духи Лакота.
И, когда Дайана возмущённо нахмурилась, собираясь запротестовать, он просто взял её за подбородок и накрыл её губы своими.
Мягко и настойчиво. Властно и нежно. Шутливо и всерьёз.
Веки её сами собой сомкнулись.
Его пальцы ласково потянули её за волосы на затылке, а губы оторвались от её рта.
Взгляд Канги – тёмный, золотой – будто вбирал её в себя.
– Это всё амулет, док, – прошептал он насмешливо.
Залившись краской до корней волос, она развернулась, собираясь выбежать вон. Но его крепкая рука удержала её за локоть:
– Простите, док. И спасибо. Я должен с вами рассчитаться. Это было не расчёт, просто… бонус.
Его глаза опять смеялись, и Дайана вдруг тоже ощутила прилив какой-то детской бурлящей радости. И неуверенно заулыбалась.
Она дождалась, когда он вытащит из кармана и отдаст ей двести долларов – не чеком, а наличными в нескольких купюрах, сообразив, что это, должно быть, его выигрыш на родео.
– А как ваш пёс? – спохватившись, спросила она. – Шунка?
Канги перестал улыбаться и на мгновение опустил голову.
– Он отправился провожать души к Бесконечному Огню. Когда-нибудь он отведёт туда и меня.
Дайана лишь кивнула и вышла. В глазах у неё опять защипало, и она не хотела, чтобы Канги заметил её смятение.

* * *
– А что такое Бесконечный Огонь?
– Пета-ови ханкешни – символ жизни народа Лакота. Это тот самый очаг, что согревает сердца всех Лакота, живущих вокруг него. В сущности, это центр нашего мира.

* * *
Чёрные Холмы громадой подступали к самому городку, одновременно маня и пугая Дайану. Она знала, что Лакота чтят эти места подобно тому, как католики чтят свои вздымающиеся в поднебесье храмы. Чёрные Холмы – Паха Сапа – и были храмом, сердцем этой суровой, неласковой и щемяще прекрасной земли.
Ей не хотелось приходить туда просто любопытствующей туристкой, чужачкой, пришельцем из совершенно чуждого этому месту мира «цивилизованных людей». Ей казалось, что это как-то… стыдно. Вроде как взять и войти в католический собор без разрешения и благословения священника, чтобы поглазеть на прекрасные средневековые мозаики и фрески.
Мысль эта была нелепа, что Дайана прекрасно осознавала. В конце концов, в Чёрные Холмы ведут даже целые туристические маршруты, горные тропы патрулируют и егеря, и волонтёры, и вообще… это же просто горы!
Но она знала, знала точно, что Паха Сапа – не просто горы. Место это было местом средоточия Силы уже долгие века, и Сила эта дышала ей в лицо, когда она, как зачарованная, забыв о времени, стояла и смотрела вечерами, как над Чёрными Холмами заходит солнце – кроваво-алое, багровое, тёмное, золотое… как искры в непроницаемых глазах Канги.
Канги Вийака.
Этот его поцелуй…
Дайана постоянно говорила себе о том, что навязчивые воспоминания об этом единственном поцелуе вызваны как раз тем, что он и был единственным за последние четыре года её добровольного воздержания. За четыре года той епитимьи, которую она наложила на себя сама.
Карой за грех, которому нет прощения.
За убийство невинной души.
У неё тогда не было другого выхода. Но наказание она должна была понести.
А тот поцелуй…
Дайана прерывисто вздохнула, глядя с крыльца на горы.
Солнце уже зашло, и последние его отблески не могли проникнуть в тёмные провалы расселин и ущелий.
Она прижала руку к груди. Все эти годы она не смела зайти в церковь. Может быть, поэтому её так тянет туда, в место, которое веками было храмом для народа, жившего здесь?
Но этот одинокий вой койота в ночи!
Она словно слышала зов, далёкий и манящий.
Боже, ну какая же ерунда. Нелепое суеверие! Но…
Она просто должна была пойти туда.
Завтра же.

* * *
– Почему мы не убиваем койотов?
– Наги – нагая, обнажённая душа, может войти и в тело какого-нибудь койота, чтобы стать майашлеча, зверем-духом Майа Овичапаха, который всегда поет у Бесконечного Огня Чёрных Холмов. Сама Майа Овичапаха часто показывается людям в облике желтой, как Мать-земля, самки койота.

* * *
В свой единственный на неделе свободный день – воскресенье – Дайана оделась по-походному: в разношенные кроссовки, джинсы и куртку, и отправилась в Холмы.
Возможно, это было глупостью. Возможно, ей стоило сначала… что? Найти проводника? Взять где-то лошадь напрокат, как берут напрокат автомобили?
Она нервно прыснула при этой мысли. Она умела ездить верхом, но конюшни при доме ветеринара не было.
Дайана почему-то не сомневалась в том, что Канги Вийака не отказался бы дать ей лошадь и проводил бы её в Холмы. Но это было… чревато. Вот именно. Хорошее слово.
Слабая улыбка опять тронула её губы, но она тут же нахмурилась. Не думать. Не вспоминать. Это ей ни к чему.
Итак, на ней были удобные кроссовки, удобная одежда, в карманы куртки она рассовала кое-какие походные припасы – по привычке, почерпнутой в детских скаутских лагерях, и сердце у неё восторженно билось, когда она запирала за собой дверь своего дома.
Боже, ну какая всё-таки глупость! Никто в целом мире даже не знает, куда она направилась!
«И слава Богу», – мелькнуло у неё в голове. Такой свободной она не чувствовала себя уже очень-очень давно. Может быть, никогда.
Тропинка, по которой она шла, была едва различима и походила скорее на звериную тропу. Вокруг не было ни единой человеческой души, но это её не пугало, как не пугало присутствие