Иной мир чужой души

ИНОЙ МИР ЧУЖОЙ ДУШИ


Я родилась более шестидесяти лет назад в трущобах Лондона у рыбного рынка. Возможно именно из-за того, что первые десять лет своей жизни я прожила в тесноте и вони рабочих кварталов, куда полиция заглядывала только чтобы собрать дань с проституток и мелких жуликов, я всю остальную жизнь стремилась выбрать места, если выбор был, подальше от городов и поближе к поместьям, расположенным среди лесов и полей.
Я очень рано научилась перевязывать раны, слышать дыхание и мерить температуру, поскольку врачи и медицинские инструменты вместе с ними, были нечаянными гостями в нашем убогом жилище. Тогда как подвижность и неуёмная жажда знаний четверых моих братьев разорили бы и более богатого эсквайра. Самым бесшабашным был старший, Том. Ему было всё равно, с какого дерева падать, в какой луже тонуть и какие порошки поджигать. Как старшему ему больше всех влетало от отца, когда он бывал относительно трезв. Мать же, вечно занятая стиркой и штопкой, пытаясь этим заработать на пропитание семье, вообще редко когда отвлекалась на нас. Второй брат, Джон, был полной противоположностью старшему. У него никогда не было идей, планов и своего мнения. Но он охотно принимал участие в проделках своего брата. Теперь, когда дни мои подходят к концу, мне уже нечего стыдиться моих братьев, умерших на каторге почти в одно время. Их жизнь была коротка, не чета моей. Отсутствие в злосчастный момент ума третьего брата, Джереми, который заранее просчитывал каверзы и возможность наказания за них, а так же непомерное самомнение старшего брата, считавшего оскорблением каждый раз прислушиваться к здравому смыслу своего младшего брата, привели его и Джона в суд, а потом и в могилу в возрасте двадцати трёх и двадцати одного года. Что же до Джереми, то он стал первоклассным аферистом. И, благодаря своему изощрённому уму, попадался весьма редко и отделывался весьма легко. Лет двадцать пять назад до меня дошли слухи, что он умудрился затесаться в высший свет и каким-то образом доказал одинокому баронету, что он его племянник. А поскольку баронет был одинок и богат, то по смерти своё состояние и титул он передал Джереми. Не бог весть что по меркам высшего света, но с тех пор Джереми стал вести приличествующий титулу образ жизни, ибо баронет, оправдывая надежды, не заставил долго ждать своей смерти.
Что же до четвёртого брата, Джека, который был младше меня на три года, то с детства он составлял мне компанию в обучении. Мы вместе учились читать по рваным газетам, вместе учились считать по редким грошам, перепадавшим матери. Когда же при разгрузке очередного яла с рыбой здоровый ящик упал отцу на ногу и сломал её так неудачно, что полупьяный костоправ-мясник решил её вообще отрезать, мы вместе учились философии жизни. Благодаря вечно детской наивной физиономии Джека и всегдашним его распахнутым глазам он милостыней зарабатывал больше, чем мать своим тяжким трудом. А когда настоятель какой-то католической церкви услышал на улице его голос, его взяли петь в церковный хор, против чего активно восставал отец, считая католичество религией дьявола, а монахов – развращёнными слугами сатаны. В конце концов, устав от пьяных скандалов, Джек ушёл жить в сторожку при церкви. Через некоторое время он упросил взять меня сиделкой в лазарет при церкви. По прошествии трёх лет он выразил желание стать монахом ордена, к которому принадлежала церковь. Теперь он настоятель небольшого монастыря на юге Англии.
Что же до меня, Ненси Рест, то я стала образцовой сиделкой. Мои медицинские познания и полное отсутствие любопытства и страсти к сплетням снискали мне славу сурового и непреклонного человека, однако, знатока своего дела. Что ж, возможно люди и правы. Однако, я считала, и до сих пор считаю, что вмешиваться в чужую жизнь с советами, любопытством и сочувствием тогда, когда тебя никто не просил, это только давать повод считать себя глупым, недалёким и болтливым человеком. У каждого своя роль в этой жизни. И, как мне кажется, я свою сыграла достаточно хорошо, чтобы со спокойной совестью встретить свой конец.


Лишь один эпизод из моей жизни не даёт мне покоя. Возможно, в тот момент мне следовало отказаться от своей сдержанности. Но, несмотря на то, что, благодаря рассказам мистера Дойла, полиция стала восприниматься как сборище глупцов, я так не считала. И, думала, что, в конце концов, виновный будет найден. К сожалению, этого не произошло. Все действующие лица этой истории уже умерли, кроме меня и инспектора Питера Джонсона, который тогда вёл это дело. Но даже он не знает всего до конца. А я не могу заставить себя сказать правду до сих пор. И именно двойственность такого положения удерживает меня от принятия предложения инспектора Джонсона. Хотя, в нашем возрасте и в нынешнее время освященный церковью брак – это формальность, и может восприниматься как старомодный пережиток. Но инспектор, несмотря на профессию, верующий и весьма набожный человек. Тогда как я, повидавшая жестокие смерти детей, жуткие смерти продажных женщин, нелепые смерти умных людей и несправедливые смерти людей хороших, побывав на ужасах войны в Индии, где выявляются лучшие качества врагов, и в аду тыла, где вылезают на свет пороки соотечественников и друзей, я перестала верить в милосердие бога. Но я не хочу расстраивать инспектора, и поэтому за всё время нашего знакомства я никогда не смеялась и не критиковала его веру. Человеку нужна мечта, из которой он черпает силы жить в современном мире зла и пороков. Когда меня одолевает грязь современности, я беру отпуск и еду в свой маленький домик с садом, где растут яблони с самыми вкусными яблоками. А так же вишни, крыжовник, сливы и смородина. В этом моём раю я отдыхаю. И мне не нужен ладан церкви, чтобы получить умиротворение и спокойствие или понять свою близость к богу. Это мне заменяют розы и пейзаж вокруг. Я не считаю, что при общении с ним нужны посредники. Но, если другим они нужны – это их дело.


История, которая не даёт мне покоя, произошла незадолго до смерти королевы Виктории. Весь мир был охвачен мистикой и стремлением к познанию мира через науку. Электричество и аэропланы и вместе с тем столоверчение и духи. Меня это никогда не привлекало. Всю жизнь у меня было много других забот, более приземлённых и реалистичных. Но глупость человеческая – во что бы то ни стало подёргать бога за бороду – давала мне работу. Немногие знатные люди хотели шумихи с помещением своих дядюшек или кузин в сумасшедшие дома. Немногие сердобольные из отчаявшихся родственников лелеяли надежды, что при благожелательном уходе, свежем воздухе и здоровом питании рассудок их спиритически настроенных родственников придёт в норму. Я общалась со всеми видами душевнобольных или просто физически увечных. На основании своего опыта, а также, помня одну историю, вокруг которой я и веду рассказ, всё не решаясь приступить к нему, я могу уверенно сказать, что, как бы ни был здоров разум, но, если тело увечно, первый шаг на пути к безумию уже сделан.
Однако, я увлеклась вступлением. Сдержанному человеку моего возраста тоже хочется иногда облегчить душу, совесть и память. Со временем я, возможно, пожалею об этом. Но сейчас, раз начав, я должна закончить свои воспоминания.


После довольно хлопотного пациента, родственники которого устали от его излишне эксцентричных выходок, после ряда бессонных ночей и не менее суматошных дней, когда я и ещё две сиделки сменяли друг друга, я решила дать себе отдохнуть. Этому способствовало и то обстоятельство, что в поисках истины и ответов с того света бывший блестящий коммерсант настолько утратил человеческий облик, что лечащий врач семьи категорически рекомендовал его изолировать. Иначе, как сказал он, он не даст гарантий, что его подопечный не перережет сиделок и не подожжёт дом со всеми обитателями. Скрепя сердце и не торопясь развязывать кошелёк, семья всё же последовала совету врача. В результате я смогла позволить себе небольшой праздник. Я предупредила агентство, которое подыскивало мне недужных, за которыми я должна была ходить, и отправилась к морю. Тишина, покой, уединение и солёный воздух привели меня в равновесие, слегка утраченное бессонными ночами.
По возвращении меня ждал новый подопечный. На мои расспросы меня уверили, что юноша, за которым я должна ухаживать, в здравом рассудке. Однако его нельзя оставлять одного по причине его физического недуга. Отец очень переживает за его хрупкое здоровье. Лишний раз даже запрещает ему выходить из комнаты, чтобы сын, не дай бог, себе что-то не сломал или вывихнул. Я весьма была удивлена такой мнительностью отца. Однако мнение, что сиделка нужна скорее ему, чем его сыну, я оставила при себе. Мне было сказано, что поместье упомянутого беспокойного отца находится не слишком далеко от того места, где я недавно отдыхала. Ещё меня поставили в известность, что у этого отца есть младший сын, весьма здоровый и подвижный молодой человек. Мать старшего сына умерла много лет тому назад, а мать младшего предпочитает отдыхать на континенте – в Италии, Франции, Греции, Испании, словом, там, где есть солнце и цивилизация. Хотя, о Греции я бы так не сказала. При семье есть собственный врач, фамилию которого я неоднократно слышала ещё будучи юной девушкой. Единственное, что меня удивляло, зачем такому хорошему врачу с богатой в недавнем прошлом лондонской практикой понадобилось ехать в глушь всего-то к одному пациенту, поскольку, как мне сказали в агентстве, в семействе этом, а, равно как и среди слуг и соседей, все отличались исключительным здоровьем. Впрочем, определение «соседи» весьма условно – ближайшие из них жили в нескольких десятках миль. Подобные подробности меня интересовали мало. Что же до работы и оплаты, то подробности и детали первой мне расскажет врач на месте, а вторая была более чем щедра. Поэтому без лишних вопросов я собрала нужные мне вещи и тем же вечером выехала.
Характеристика заболевания, данная мне в агентстве со слов отца моего будущего пациента, мне показалась странной. Однако за неимением информации я не стала делать предположений и выводов. Хотя мысль о нездоровом рассудке папаши снова мелькнула у меня в мозгу. Но там был ещё младший сын, в опеке которого отец не принимал таких строгих мер. Решив оставить размышления на потом, я наслаждалась дорогой.


Через несколько дней пути я подъехала к владениям своего нынешнего работодателя. Однако, я не назвала его имени. Его звали сэр Томас Мейпл. Его сыновей Френсис и Стивен. Френсис являлся моим подопечным.
Владения сэра Томаса и впрямь были велики: обширные поля, ограниченные густым лесом, небольшой пруд невдалеке от дома и речка с пологими берегами, которая питала этот пруд. Перед фасадом здания была великолепная подъездная аллея, окаймлённая невысокими тщательно подстриженными кустами. Само здание производило впечатление красивого уютного и маленького дворца. Что огорчало, так это то, что его стены не были увиты плющом. Во-первых, плющ хранит в своих ветках и листьях тепло дождливыми и сырыми вечерами. Во-вторых, это красиво – создаётся впечатление, что ты живёшь в комфортабельном