Одержимость

ничего. Я вернусь. Рядом с ней так хорошо отдыхать! Её беззащитность столько раз выручала меня, как тёплое одеяло в сырой день. Но не могу же я вечно быть к ней привязана. Я свободна, в отличие от неё.
Я вышла из палаты и наткнулась на пристальный взгляд одного из пациентов.
- Кто ты? – хрипло спросил меня небритый сутулый молодой мужчина.
- Ты меня видишь? – Я была удивлена. Немногие обращали на меня внимание. Тем более здесь.
- Я много чего вижу, - прохрипел он. – Иногда даже то, чего не хочу.
- И чего ты не хочешь видеть? – Меня заинтересовал этот мужчина. Говорил он вполне осмысленно, в его глазах не было безумия.
- Грешные души и их адские муки, - Мужчина опустил взгляд и тяжело сел на пол. Я присела рядом с ним.
- И часто ты их видишь?
- Всегда, - Он поднял глаза и взглянул куда-то вдаль. – Поэтому я здесь.
- Понятно, - Я встала, чтобы уйти. Он вскинул руку, чтобы схватить меня.
- Но ты не сказала, кто ты.
- Грешная душа, - Я улыбнулась. Он опустил руку.
- Нет, - пробормотал он. – Ты хуже.
Я пожала плечами. Сумасшедший, что с него взять?
Оставив его сидеть на полу, опустив голову между коленей, я пошла по своим делам.


Месяц прошел с тех пор, как меня перестали привязывать к кровати. И ещё пара месяцев уколов и таблеток, прежде чем я вошла в палисадник. Всё это время я пыталась понять, что произошло и вспомнить, кто я. В снах меня преследовали видения костров и распятий, чёрные комнаты каббалистов и обнажённые тела женщин вокруг алтаря в каких-то зданиях. Я пыталась вспомнить отца, чей образ иногда мелькал перед моим внутренним взором, которого я помнила смутно, и мать, которую я не помнила вовсе. Когда меня навещал седовласый врач, я пыталась его расспросить. Но он ограничивался сухими фразами и упованием на скорое восстановление памяти и моё благоразумие. На вопрос, где я нахожусь, он неизменно отвечал, что в санатории на лечении. А когда я спрашивала о моей болезни, он недовольно отговаривался взвинченными нервами, тревогой и депрессией. Меня это не устраивало. Разве при депрессии привязывают к кровати? Разве при неврозах вымысел кажется настолько реальным? Я не понимала ничего. Да, я помнила горы книг у себя дома. Они все были по религии и оккультизму. Но разве тревога отбивает память настолько, что я смогла забыть, зачем мне вся эта макулатура была нужна? Как меня зовут? Где я работала? Где жила? У меня не было ответов на эти вопросы. Только сны, в которых я вызывала дьявола или меня сжигали на костре. После этих снов ноги и руки мои покрывались волдырями, а мой седовласый врач только качал головой:
- Странно. Очень странно. Очевидно ваше воображение действует на тело так, что тело воспринимает воображаемое за действительное. Ничего страшного. Сейчас многие помешаны на конце света в две тысячи двенадцатом году. А вы, наверное, более впечатлительны.
- Но, послушайте, при чём тут конец света, если я во сне вызываю дьявола и танцую на дьявольском шабаше? При чём в прошлом, а не в будущем!
- В прошлом? Скажите, а когда вы разводили костёр, в каком году это, по-вашему, было?
- В тысяча девятьсот двадцатом.
- Нда. Интересно. А на шабаш вы в каком году летали?
- В разное время, в основном в Средневековье.
- Да? И в какую местность?
- Большей частью во Францию и Германию. Но в Англии тоже была.
- В Стоунхендже?
- Нет, - Я вздрогнула, вспомнив тот сон. – В Стоунхендже меня пытались сжечь.
- Интересно. Очевидно, вы увлекались мистикой. И это настолько на вас повлияло, что ваш разум перестал отличать реальность от вымысла.
- А что реальность? Как мне понять реальность, если я её не помню?
- Ваш разум по какой-то причине блокировал вашу личность и заменил её вымыслом, где вы периодически и находитесь.
- Так помогите мне вспомнить!
- Я бы мог вам перечислить всё, что касается вашей жизни, вашей личности, привязанностей, работы и всего остального. Но для вас сейчас это будут просто слова. Вы должны сами всё вспомнить. Я лишь могу попытаться снять стресс, который блокирует ваше сознание.
- Так снимайте. Пока я этого не ощущаю.
- Я не господь бог. А разум настолько неизученная область медицины, что навредить здесь проще, чем помочь. Когда вы только попали к нам, с вами вообще нельзя было разговаривать. Вы называли себя Магдалена де Брианн и отказывались понимать французскую речь. Я даже лингвиста пригласил, чтобы беседовать с вами.
- Магдалена де Брианн… - Я задумчиво произносила это имя, пытаясь понять, какие ассоциации оно у меня вызывает. Нет, ничего. – Так на каком языке я с вами говорила?
- На старофранцузском пиккардийском диалекте.
- Ого!
- Именно.
- А что я говорила?
- Что-то о сатане, о приходе антихриста, о будущем тысячелетнем царстве тьмы, о том, что Ватикан лжёт и Второе Пришествие Христа уже было.
- Ничего себе, - пробормотала я. Тут меня озарило: «когда вы только попали к нам», старофранцузский и сатана – я в сумасшедшем доме!
- Мой бог! Я в сумасшедшем доме! – Я вскочила со стула, с грохотом его опрокинув. Санитар, стоявший у двери, сделал ко мне шаг. Но, повинуясь жесту врача, остался на месте. Я заметалась по кабинету.
- Я в сумасшедшем доме! – восклицала я. А чего я ещё могла ждать? Личность без памяти, с фантастическими снами и склонностью к пиромании – точно, связывать надо!
- Не надо драм, дорогая, - мягко сказал врач. – Это не сумасшедший дом. Это клиника…
- Для буйнопомешанных! – вскричала я. Бросив рассеянный взгляд на санитара, я заметила, как они с врачом переглянулись. – Не надо, доктор! Я не собираюсь бросаться на вас, - Я села и попыталась взять себя в руки. – Только вы тоже поймите. Однажды вы просыпаетесь с головой без единого реального воспоминания и оказывается, вы это не вы, а неизвестно кто неизвестно где! И это неизвестно где – клиника для душевнобольных!
Я уронила голову на руки. Оказывается то, что я ничего не могла понять ничто, по сравнению с тем, что я понять пыталась.
- Надеюсь, я никого не убила? – Я подняла голову и внимательно посмотрела на врача. – Я здесь не по приговору суда?
- Ну что вы! – Врач похлопал меня по руке. – Ваши родственники озаботились вашим состоянием, когда в течение недели вы перестали отвечать на телефонные звонки и выходить на работу.
- А где я работаю?
Врач вздохнул.
- Право, вам лучше самой всё вспомнить.
- Но хоть подтолкните меня! Как зовут моих родственников?
Врач снова вздохнул.
- Я сделаю по-другому. Я разрешу вам с ними встречу. Вдруг мне не понадобится вас подталкивать? Ваше состояние стабильно и внушает оптимизм. Если до послезавтра оно не изменится, вы увидитесь с родными.
- Хорошо. А до послезавтра вы мне ничего не скажете?
- Нет, моя дорогая. И вы не заставляйте напрягаться вашу память. Во-первых, неизвестно, как это скажется на вашем разуме. А во-вторых, если память упорно блокируется, возможно, для вас будет лучше вообще не вспоминать. Вдруг это что-то ужасное.
- Да уж, утешение, - пробормотала я. Затем в сопровождении санитара я вышла в палисадник. Хоть моё состояние и внушало врачу оптимизм, но одну меня он пока не отпускал. Что ж, он прав. Я сама не знала, что могу ещё выкинуть. Куда уж ему!


Я увидела её на скамейке, погружённую в свои мысли. Рядом маячил здоровый санитар. Ну, справиться с ним было плёвое дело. Но её состояние начало меня тревожить. Если она всё вспомнит, то что делать мне? Опять скитаться в поисках пристанища? Эх, зря я оставила её так надолго одну. Нет, иногда я навещала её. Но это не то, что быть постоянно рядом.
- Ты охотишься на неё? – спросил меня сутулый мужчина. Я его узнала. Не так давно он удивил меня тем, что заговорил со мной. Теперь снова. – Она твоя жертва? – спросил он, кивнув на задумчивую фигуру на скамейке.
- Она давно моя, - спокойно сказала я, разглядывая женщину. – Себя она потеряла, я её нашла.
- Ты боишься, что она вспомнит, - Сутулый мужчина внимательно смотрел на меня. Меня раздражало его внимание и его догадливость.
- А тебе что за дело? – резко спросила я. – Хочешь занять её место?
Он грустно улыбнулся.
- Мне моего достаточно. По крайней мере, я в своём уме. Хотя доктор Жерар так не думает. Ну да бог с ним.
- А что с тобой? – Я внимательно смотрела в беспокойные глаза этого странного человека. Он мне кого-то напоминал. Но воспоминание было так мимолётно, что мне не удавалось его поймать.
- Меня зовут Жильбер Арен. Как ты поняла, я могу видеть духов, бесов и вообще многое невидимое простым смертным. Но сюда меня поместили не за это.
- А за что?
- Во сне я путешествую по времени.
- И что?
- А то, что я бывал в разных временах, история о которых скрыта до сих пор.
- Опять таки – и что? Твои познания подкрепили бы высказывания многих историков, белых пятен прошлого стало бы меньше, а будущее не так бы пугало своим скорым концом.
Жильбер опустил голову и глухо сказал:
- Когда я блуждал по будущему, это вызывало скептицизм и насмешки. Это же ещё невозможно проверить. Когда я блуждал по прошлому, это вызывало скептицизм, насмешки, удивление и тревогу. Ведь то, что уничтоженные документы не могут подтвердить мои слова, они же не могут и опровергнуть. Но можно найти и косвенные свидетельства. А когда я взошёл на Голгофу с назореем, меня от греха подальше объявили спятившим.
- Почему?
- Потому что я видел правду.
А вот это интересно. И за какую же «правду» его упрятали сюда?
- Да? И что ты видел?
- Распятие человека.
Я была разочарована.
- И всё?
- И становление христианства.
Ого! Мне попадались всякие блаженные, но такого, кто «видел правду» - ещё нет.
- Не было богочеловека Иисуса Христа. Не было воскресения во плоти. Не было христианства, - Он ещё ниже опустил голову, и я должна была напрячься, чтобы услышать его.
- А что было?
- Было три человека с одинаковыми именами, похожей внешностью, но разными целями: Иисус бар Абба, Иисус Назорей и Иисус Вифлеемлянин. Они родились с разницей в несколько лет. Один был сиккарием, другой назореем, третий ессеем. По прихоти судьбы у двоих матерей звали Мариями, а у двух других отцов звали Иосиф. Один был плотник, другой сын первосвященника, третий сын купца. Когда я говорил, что писцы евангелий не были при этих событиях, многое выдумали, что единственный достоверный свидетель Мария Магдалина, присутствовавшая всегда и везде с одним из проповедников, что очевидцев вообще неправильно  понимали, а переписчики и переводчики досочиняли своё, совсем не то, что было описано в первоисточнике, мой брат решил отправить меня сюда. Его преданность религии граничит с фанатизмом. А наследство, которое мне оставил дядя, в случае объявления меня недееспособным, перейдёт к нему. Они и жену мою настроили против меня. А мне эти путешествия так помогали – мои картины большей частью были написаны после них.
- Так ты художник?
- Да, был талантливым художником, - Он грустно поднял голову. – А теперь я никто.
Жалкое зрелище. Ещё немного и он расплачется. Мне жалость была не свойственна. Какое мне дело до людской глупости? Нострадамус, хоть и прибегал к помощи своего посредственного таланта, но оказался умнее. Он прошлого не так касался. Он вещал о будущем, да так, что его нельзя было толком понять в настоящем. Сейчас всё ещё над его катренами спорят. Это когда требовались  доказательства его дара, он скользил по поверхности давнего прошлого. И то, чтобы произвести впечатление на