- Веселая ночка у нас чую, выдастся! За-а-а-будем горе и страданье, пущай проходят мимо нас! Только глянь, сама луна как оттанцовывает, а звезды хоровод крутят, - седой бородатый мужик, в богатой, неопрятной одежке, задрал высоко к небу правую руку и тыкал в сторону луны деревянной кружкой, разливая содержимое себе на рукав.
- И правда, Павел Яковлевич, сама природа благоволит и изволит вместе с вами праздновать, - сильно потрепанный, слабосильный старик, с упорством тянул никак не сдвигающуюся руку Павла Яковлевича, пытаясь свести ее пониже, чтобы достать до кружки и выплеснуть туда содержимое бутылки, дрожавшей в его правой руке.
- Гости мои будем праздновать и веселиться! - громогласно крикнул Павел Яковлевич, молодецки притопнул и, запрокинув голову, вылил несколько, еще не пролитых капель себе в рот, - что же это ты скотина, не подливаешь?! Или напоминать я должен глупой твоей башке?
Голоса и песни смешавшимся гулом разносились в тихом спокойствии деревенской ночи, всколыхнув привычную этим местам, мертвую тишину. Точно безумные вопли самых разнообразных животных образовывали жуткую фантасмагорию, где каждое из них старалось перекричать другого, да непременно на свой, особенный лад...
…
С улицы доносились приглушенные, но все еще весьма громкие звуки. В свете тусклой лампы сидел мужик и томным взглядом пожирал открывающуюся ему в окне картину: веселые, счастливые люди, в безудержном веселье, радовались жизни. Напротив сидела маленькая, белокурая девочка и возила по столу крохотным пальчиком, где образовывались причудливые картинки из толстого слоя пыли. Он перевел свой грустный взгляд на ребенка, на лбу вздулись морщинки и вдруг, в одно мгновение его лицо ужасно искривилось, из левого глаза медленно выползла слеза и, соскользнув на стол, застыла маленькой, пыльной капелькой. Он сжал зубы и со всей силы ударил по столешнице огромным кулаком, ребенок испуганно дернулся.
- Не справедливо!
- Что папочка?
Он удивленно поднял голову и, сделав над собой усилие, улыбнулся ребенку.
- Прости меня, я, кажется, забылся. А все оно не справедливо. Для нас - вся жизнь.
- Но что же папочка, я никак не понимаю?
- Трудно тебе это уразуметь будет, солнышко. Мы страдаем, когда по справедливости должны радоваться, ведь куда меньше зла причиняем людям и добро, спокойно живем, а эти - там, посмотри, - он указал на окно, - веселятся и все на наших-то костях и всегда без какой расплаты. Не жизнь, а наслажденье, - он тяжело вздохнул и опустил голову на руки.
- Но я не хочу иначе, я и так счастлива, почему ты - нет, папочка? И что же будет справедливо?
Он вздрогнул и в недоумении посмотрел на дочь. «Как безгранична и совершенна искренняя, простая детская мудрость, как истинна она. Так что же будет справедливо... так же пьяным плясать и радоваться, и жить за счет труда других людей... нет... Видимо счастье, видимо оно - вне зависимости от внешнего положения человека и только духом его и можно обрести». Он подумал и, наконец, понял, насколько пребывал он ближе к настоящему счастью в своей бедности, чем те, которые так, подобно животным, радовались и смеялись в своем сладком, праздном удовольствии, нравственно задыхаясь и засыхая душевно. И от того еще больше, чем сильнее поливали себя дорогим вином.
