Витрина

был сей промежуток? И почему так мимолётно-жутко?
В каждый данный осязаемый момент тебя убаюкивает иллюзия неторопливости, размеренности, спокойного течения, протяжённости... Насмешка песочных часов! Где эта неторопливость, размеренность, когда очнёшься вдруг на «шумном перекрёстке», отразишься в витринном зеркале, постаревшем на полгода или даже год с момента предыдущего в нём отражения, и с ясным ужасом, с пронзительной тоской бессилия осознаешь, как обманывает время, как молниеносно, пузырьками газа, улетучивается оно... Но эти всплески прояснения случаются редко, будто что-то ограждает тебя от слишком явного и болезненного проникновения в откровение. А в остальное время... нет, иллюзию времени сомнамбулически утопаешь в светло-пасмурной ватной экзистенции, пока не встрепенёшься опять на очередной пронзительный миг. На миг, чтобы потом поскорее (вот-вот!) отвернуться от разбередившей в тебе чрезмерную остроту ощущений витрины, с её навевающей невыразимые переживания потаённостью, мутной глубиной и странно-узкими зеркалами, куда еле вмещается твоё уличное тело, увенчанное растерянным лицом с умоляющими глазами. Щемящая непостижимость. И - топ-топ, неровным шагом, уйти от этого напоминания о крае неизбежной бездны, стук-стук стачивающимися каблуками-подошвами, расплескать побыстрее жгучую до жуткости тоску, дабы скорей испарился из недр души тот застывший у витрины ужас, тот шок осознания грядущей непоправимости - утраты времени, влекущей за собой уже череду непоправимых утрат... и последнюю, осознаваемую, но никогда никем не испытанную - утрату себя самого, для себя затем уже не страшную.
И потом время остановится, замрёт, станет монументом самому себе, превратится в безмятежно-чистое, безболезненное самосозерцание, под перемигивание других далёких или близких монументов, весело мерцающих маячками в свободном от кошмара, чёрном мягком бархате непоправимой Вселенной...


2000 г.