Зверяница и рябиновый цвет

прямо в пыль, прямо на людях:
– Мочи нет больше, – взмолился окрепшим басом. – Сватайте за меня Ненаглядную Красоту, семи мамок дочку, семи братьев сестру!
Соседи-рыбаки переглянулись: совсем силач умом тронулся. Старик и старуха, сжались, замялись. Старик, кажется, один из всех догадывался, кто таков их приёмный сыночек:
– Так соколик мой, светик наш ясненький, где же её нам найти – саму-то! Ненаглядную, то есть… – старик осёкся, боясь при соседях лишнее слово сказать.
– Так не сосватаете? – вскочил Балда-Покатигорошек. – Ну, так я себе лошадь беру и палицу мою! Искать её еду, – сказал и сделал. В тот же день уехал прочь из рыбачьего посёлка. Больше его здесь никогда не видели.
Той же самой весной – просто вёсны в тот далёкий край приходят попозже – Зверяница-Снегурочка тайком от новых отца с матерью стала грустить. На людях казалась весёлой и приветливой, первые парни городка ухаживали за ней. А Снегурочка лишь хлопала глазами: кто из них кто? Этот, кажется, Лель, молодой купец, а другой – это Мизгирь, пастушок-свирельщик… или наоборот? Как их не перепутать, как отличить одного от другого? У людей, как выяснилось, всего по одному имени, но похожие лица – разве запомнишь! То ли дело у Стихий: имён много, а не перепутаешь. Да и чего хотят от неё Лель и Мизгирь? Непонятно. Кажется, они её любят. А разве люди умеют любить? На небосводе Зверянице говорили, что любовь – это чувство Бессмертных Стихий! Грустно, тоскливо ей здесь, одиноко.
– Месяц мой Ясный, Финист мой Светлый Сокол, – зашептала как-то раз среди ночи, да так горячо, что отец проснулся, прислушался и тихонько сел на кровати.
Нежданная его дочка глядела в окно на частые мелкие звезды и молила кого-то:
– Родненький мой, ты опомнился. Ты как от сна пробудился, очи открыл, а вспомнил-то не меня – ты её вспомнил, Красу твою Ненаглядную. А меня, Месяц мой Светлый? Позабыл разве? Пёрышко твоё, Финиста Ясна Сокола, хотя бы мне урони! – взмолилась и зачастила как заклинание: – Пёрышко Сокола, любовь Ясна Месяца, как Цветок Аленький, заревом сияет, ярким огнём полыхает. А моя-то любовь – как Рябиновый Цвет, красной ягодой горит, алым соком пьянит. О, Рябиновый Цвет и Цветок мой Аленький! Друг друга найдите, друг в друге прорастите.
Отец осторожно подошёл, она его заметила и виновато в темноте улыбнулась. Жалела, что разбудила. Отец тихо сел рядом и помолчал, разглядывая те же самые звёзды.
– Кто же ты, дочка? – он тихо спросил, боясь разбудить жену. – Я вижу: ты не простая, нездешняя. Верно, не из земных жителей. Уж мы-то с мамой знаем… Ты – полудница, милая?
Зверяница промолчала, а отец бережно положил ей на плечо свою руку. Дочка коснулась её щекой, хотя всё так же смотрела в ночь на звёзды.
– Знаешь, – заговорил отец, раздумывая. – После той грозы, что всех напугала, нет на небе одной звездочки. Моей самой любимой: вечерней зорьки-зверяницы, – он посмотрел в глаза дочери. – Не ты ли?
– Я… – призналась полудница.
– Тогда ступай! Ты непременно найдёшь твоего Финиста, – заверил отец. – Кто он, дочка, сам Светлый Месяц? Так ведь и ты – полудница. Не то, что мы с матерью. Полуднице даже Стихии быстрее помогут. Правда же, дочка, вот за городом лесок есть. А всякий лес между землёй и небом растет. Будто два мира связывает. Где же ещё тебе чудных помощников встретить? Иди, иди, ты лучше меня знаешь, кого в лесу искать надобно. Ступай же, доченька, ступай по утру! И счастлива будь…
…Если по дремучему лесу идти, не переставая, так долго, что в кровь изобьются ноги, если не заблудиться в том лесу и ни разу не свернуть, то кончится земной лес и начнётся лес облачный – вековечный и заповедный. Тот лес – уже не мир людей и зверей. Чей это мир, того смертным знать не положено. Так напутствовал Зверяницу приёмный батюшка.
«…И-и-и, добрый горожанин. А ты, гляжу, не так прост и тебе многое ведомо. А ну-ка, зачем отослал ко мне свою дочку? Признавайся! Думаешь, что меня разжалобить можно… За все века такого не было, чтобы я сплетённый узор распускала!
Ладно уж… Считай, что разжалобил. «Рябиновый цвет», она сказала? Я сделаю два узелка в моём кружеве. Узелков ей не миновать, они Судьбой предписаны, а вот в самих узелках пусть поведёт себя, как сумеет. Я там рябиновые ветки воткну: одну с цветками, а другую с ягодами. Первая – её влюблённость, вторая – сама любовь. То есть то, что останется, когда с влюблённых глаз пелена спадёт.
Ступай, ступай по утру, полудница. И осторожна будь!…»
По утру Зверяница собралась в дорогу, простилась с отцом и матерью и покинула их городок.
* * *
Орёл, Ястреб и Ворон кружили над чащей леса.
«…Вам, людям, окажись вы на тех же болотах в тот час, Птицы показались бы грозой, градом и вихрем. Одни сосны в лесу знали, кому перепугано кланялись своими макушками!…»
«Её нигде нет!» – сложил крылья-тучи Орёл. «Её нет, и не было!» – Ястреб выпал градом куда-то за край леса, на людские посевы. Ворон Воронович не ответил, вихрем покружил над лесом и сгинул.
На болотах, что лежали в самой чаще этого леса, недавно выросла избушка. Князь-королевич приходил туда всякую ночь и, случалось, заглядывал днём.
«…Но днём-то гораздо реже, охотник! Днями супруга встречала его в облике болотного чуда. Ночами же, когда зоркие глаза Птиц засыпали, она была его женой – Красой Ненаглядной. Вот тогда из окон избушки лился розоватый свет. Окажись ты в лесу среди ночи, охотничек, ты увидел бы свет из окон и подслушал бы разговоры…»
– Не серчай, Несравненная, – упрашивал царевич. – Это же батюшкина просьба, а не моя. Обычай в нашей стране такой, гм… – никогда прежде он о таком обычае не слыхивал. Но советник ему сказал, что так, дескать, всегда заведено было: – Невестка должна свёкру каравай испечь и новую сорочку сшить. А не то… гм… папаша благословение назад заберёт.
– Ты соображаешь, кому говоришь это? – Дива-Солнце жгла раскалённым взглядом. – Я – богиня, я – Дива, Жива, Прея, Ненаглядная Красота. Я – Несравненное Солнце! Мне ли для смертного мужика исподники шить и булки печь?
– Богиня, – пробормотал царевич и обиделся. – Сама же просила: полюби, полюби меня. Ну, Преюшка, – стал уговаривать, – у нас же семь лет неурожай, понимаешь? А отец с матерью стары шибко. Во-от… – протянул он.
– Советник, что ль, тебя надоумил? – Дива догадалась. Пораздумала немного и смилостивилась: – Умный он у вас. Беды от него жди.
Дива почерпнула ладонью в воздухе и извлекла огненный комочек, до того как будто бы на её груди спрятанный.
– Что это? – воспрянул царевич. – Золотое яблочко, да? Молодильное, – догадался он. – Для отца с матушкой?
– Молодильное, да не про тебя, – отрезала Дива. – Такие на Вековечном Дереве зреют. Жар-Птица пролетит и цапнет его. А одно яблочко – целый год жизни, да с ним урожай, и здоровье, и молодость. Вот год за годом здоровье и молодость убывают.
– Какая Жар-Птица? – царевич похлопал глазами. Прея смерила его презрительным взглядом:
– Садись-ка в подпол и носа не высовывай. Не для людских глаз то, что произойдет! Знай сиди себе и помалкивай. В полночь я из дома выйду.
В самую полночь, когда выпь трижды прокричала плачущим голосом, Дива-Солнце вышла из дому в лес, а царевич не утерпел, выскочил из подпола и прильнул к малому оконцу, что наверху, почти под потолком. На краю болота Дива перекинула с руки на руку золотое яблоко, и было слышно, как она выкрикнула:
– Эй, семеро мамок и семеро богатырей-братьев! – ночной лес вздрогнул, сосны перепугались и обронили хвою. – Помнит ли кто Несравненное Солнце, Морского Царя дочь? Кто верен, явись ко мне немедля!
Вскричали треснувшие от урагана деревья. Поднявшийся ветер повалил их. У царевича под ногами затряслась земля. Показалось, что даже небо накренилось и будто поплыло. С небес долетел вой и свист – это сорвались два созвездия, одно Лось или Медведица, второе Лосёнок иль Медвежонок. Четырнадцать звёзд, падая, сожгли макушки деревьев.
На Диве-Солнце платье вспыхнуло огнём и сгорело. Нагая, она раскинула руки, разметала как плащ волосы и закружилась. Семь великанов пронеслись над ней как тучи, семь грозных дев явились в клубящемся воздухе. Громом загремели мельничные жернова, молнией зашнырял туда и сюда ткацкий челнок. Вспыхивали во тьме иголки, печным жаром раскалилась гроза.
Застонала земля. Лес вздрагивал от ударов. Вот, явился раскалённый в грозу хлеб, пала на землю свитая из вихрей рубашка. Солнце-Царевна собрала разметавшиеся волосы, перетянула их узлом на затылке и одобрительно кивнула помощникам:
– Вот и молодцы, созвездия, на славу потрудились! Вы, братцы-богатыри, друзья по детским забавам, и вы, мамушки, няньки-воспитательницы. Не забуду вас, когда домой вернусь!
Слуги низко поклонились разжалованной Царевне и пропали, как будто здесь и не были. Только развороченный бурей лес кое-как шевелился – да Прея-Солнце зябко на ветру в какой-то плащик по нагому телу куталась.
Царевич шарахнулся от окна и хотел снова укрыться в подполе. Так страшно вдруг сделалось, он же тайны Бессмертных Стихий подглядел. Красавица Дива уже вошла в дом. Царевич еле отвёл глаза. Даже дух захватило. Вот ведь – как заворожила его, право слово! А взгляд-то у Царевны не нежный да и улыбка-то не ласковая – скорее властная, повелительная.
– Чего уставился, мой человечек? – природная Стихия Прея никак не могла запомнить людские имена. С высоты её дома все люди на одно лицо кажутся. – Вот тебе каравай, а вот держи сорочки. От каравая кусочек съешь, месяц сыт будешь. Крошки в поле выкинешь, урожай и вернётся. Я уже ему приказала. Я – богиня Жива, я своё слово держу! Мне только напоминать надо, кто из вас чего попросил, а то мне все просьбы людей не упомнить… Сорочки отцу с матерью отдай, не простые они, молодильные. Их грозовым дождичком окропило. Дождь от грозы – вода студеная, на огне молний кипяченая, он же – молоко тучи-кобылицы. Ясно тебе?
Заворожённый царевич протянул руки к подаркам. Как же не ясно? Чего тут не понять.
– Дедушка мой, тоже царь, батюшкин тесть, также вот омолодиться хотел, чтобы подольше царствовать. Только он не в грозу, а в три котла с водой и молоком нырять принялся. Убился до смерти.
Прея фыркнула:
– Знаю, видела сверху! Смеялась.
Царевич, довольный, тоже засмеялся.
«Забавный он, всё-таки, – решила про себя Прея. – Пусть радуется…»
«…Ночью над лесной избушкой трижды пролетала Сова, зыркая глазищами. Тебе бы, случайный охотник, как и прочим незнающим людям, показалось бы, что это ночная тьма сверкала зарницами. Но случайных людей в лесу да на болоте в ту ночь вообще не было…»
«Сказать, что ли, граду Ястребу, чтобы он передал грозе Орлу, а тот бы доложил Ворону? – рассуждала Сова. – Как на болоте леса дрожат, а сосны в лесу кланяются, будто Стихию Царевну видели?… Нет, не скажу до времени», – и улетела Сова.
Следующим днём князь-королевич, счастливый и сияющий, ворвался в избушку и закричал прямо с порога:
– Преюшка, Дивушка! Батюшка-то с матушкой омолодились! А мы уже и хлебушек раскрошили да в поля покидали. Озимые поднялись – кре-епкие! Живушка, Солнышко, мы тебя в гости ждём – на праздник…
– Сшшоветник, что ли, насшшоветовал! – выскочило из кладовки болотное чудо: острые коленки и локти, лапы с перепонками. Жёсткая зелёная кожа да рот до