Катарсис

В моменты помутнения или крайнего психического возбуждения, возникают идеи столь сильные, что способны переломить как щепку мое тщедушное тельце, реши я вдруг противостоять им. Нет ничего странного в том, что мне, как и многим другим, редко удается удерживать в себе всю эту бурю оттенков. Мысли сочатся сквозь поры, пронизывая меня, вырываются столь молниеносно, что не остается ни тени шанса скрыть их от окружающих. Как будто мало было предательских глаз моих, выдающих все-все, начиная с искорки интереса и заканчивая последним захудалым черствым сухарем заныканным на задворках души, дабы насытить ее крайний раз, когда она будет заходиться в припадке от голода. Сказки вершатся вовсе не так быстро и складно, как того хотелось бы, как слушателям, так и рассказчику.



Снег валил белыми хлопьями, заметаемый набросившимся на него вихрем. Ветром, хлеставшим равномерно и расчетливо, выходя на новый вираж, чтобы ударить подобно плети, разметав очередную волну белого крошева. Снежный рой, складывался в замысловатые узоры, причудливые формы... Пугающие образы виделись в этой пляске, ощущение глубокой осмысленности внушало страх, если не панику. Страх перед тем, что можно вдруг разглядеть в мельтешении снежинок. И хотя девственная белизна и заполняла собой все пространство черного неба, она внушала недоверие, и никак не радость. Гармонично увиваясь за равномерным, точно в центрифуге, движением ветра, белые стаи хищно спускались к земле. Появившиеся, чтобы прогрызть сплошную черноту небосвода, теперь они таяли до того, как им удавалось коснуться земли. Рожденные в падении, они так и погибали в нем, не узнав ничего, кроме постоянного мельтешения и жуткого жара. Тепла, которому они и отдали себя, без остатка, растворившись в нем. Вместе с сахаром, пропал и интерес к чашке с кофе.

Никакого неба в окружающей действительности. Ни снега, ни черноты звездного полотна, поглощавшего сознание в былые времена. Книги рассказывают, как многие сходили с ума, глядя на разверзающуюся над их головами бездну, усыпанную мириадами небесных тел, не поддающимися ни осмыслению, ни даже подсчету. С кем-то это происходило по-человечески – материалистично - быстро, резко, скоротечно. Стоит только дернуть рубильник. Электричество исчезло, свет в окнах потух, гомон и шум нескончаемой, когда-то, работы машины стих. Наступила новая, совершенно иная жизнь, больная по меркам тех, кто привык к механизированному монстру. Теневая жизнь, бесконтрольная, переполненная шорохами и скрипами, наполненная шепотами и стонами, уже более походящая на поистине живое существо. То самое существо, которое и должно было родиться, если верить ученым умам, проповедующим теорию эволюции. Отчего же оно вышло таким нездоровым…
Иная форма безумия, протекает не столь скоротечно, она вгрызается в сознание избирательно и методично, открывая все новые и новые прорехи в мышлении. Сложно сказать наверняка, однако совершенно точно известно, что именно подобное сумасшествие порой граничит с гениальностью. Однако это всего лишь доля случайности, вкупе с более благоприятной оценкой со стороны окружающих, не более того. Не более того.
В данном варианте, конечно, тоже присутствует материальный остов – все тот же дом, символизирует человека, что и в прошлый раз. Все те же комнаты, заполненные разнообразной утварью, рубашки, разбросанные в спальне, изодранные кошкой кресла, вычищенные до блеска кастрюли и невымытая посуда, на кухне.  Все, так как и всегда, и свет не гаснет, и не меняется ничего, только лишь сознание начинает нервозно метаться от помещения к помещению, от двери до двери, чувствуя легкую нестыковку, силясь понять, что же стоит не на своем месте. Паранойя и чувство дежавю преследуют на каждом шагу, мешая успокоиться. Диссонанс в чувствах, ощущениях, и вот ты уже ищешь везде, даже в морозильнике, даже под горшками с цветами. Ведь подобно занозе, в голове засела некая идея, что уже начинает проклевываться. Лампы светят столь же ярко, как и прежде, привычно щебечет радио, кот трется о твою ногу… Тебе не понять, Что, неподвластное взгляду, недоступное для осознания, пришло в твой дом. Почему тебя вдруг охватило ощущение крайней нелогичности происходящего? Ты мечешься от стены к стене, хватаешь вещи безотчетно, трясешься от волнения и явственно осознаешь лишь одно – уже нельзя привычно прилечь на уютный диван, закинув ноги на подлокотник, и отдаться уюту собственной крепости.

Блестящими пятнами растекается тушь, становясь из кромешно-черной, нежно-фиолетовой. Будто бы белоснежное полотно салфетки пустило сок из углублений - порезов. Так и моя душа разливается эмоциями, словно чернилами. И сколь бы ни было это больно, все лучше, чем позволить засохнуть содержимому.
Расплатившись за не выпитый кофе и проглоченный десерт, о существовании которого скорее свидетельствует счет, нежели ощущения, приходится вернуться на улицу. Отголоски эмоций примешиваются к дыре в сознании, пробитой очередным потоком мыслей. Стерильно-белое небо, насколько хватает глаз, испещренное черными крапинами, будто бы нависает, набежав со всех сторон, проглядывая из всех прорех между домами. Особенно диким оно казалось вокруг редких аэростатов, лениво проплывающих над головой. Контраст бывает столь острым, что кажется, будто воздух вокруг рекламных дирижаблей буквально обсасывает их обшивку, пытаясь выдернуть эти инородные махины из небесного пространства. Жуткое впечатление. Но такие они вещи в настоящем, реальном мире. Все вовсе не так, как пишется в сказках. Ни ярких цветов, ни звездной ночи, ни белого снега. Только вечное белоснежное небо, что разгоралось и гасло, да бесконечный черный пепел, пытающийся заполнить собой весь мир. Из-за последнего, кстати, особенно много шумихи. Кто-то говорит, что так сгорает космический мусор, другим кажется, что это очередной правительственный эксперимент. Есть оптимисты, считающие Пепел – вынужденным шагом. Говорят, что это необходимо, чтобы люди банально не сошли с ума, от вида бесконечной белой пустоты над головой (не самая плохая теория, к слову). А так же находятся параноики, полагающие, что это и вовсе некая психологическая атака со стороны другого мегаполиса, решившего замести всю планету пеплом, а людей - свести с ума окончательно. Что до меня, я думаю, что это перья ангелов, которые долетают до нас мелкими черными комочками. Всего лишь перья ангелов, сгорающих за наши грехи… И мне кажется, что моя версия, ничуть не хуже всех прочих.
Как бы там ни было, власти не говорят, не считают, не полагают и не думают ничего. Они лишь подключили к вопросу парочку гениев от мира науки, дабы те оперативно придумали громадные устройства, наподобие ветряков. Громоздкие и неэстетичные, они получились достаточно сильными, чтобы сметать большую часть небесного мусора, и в то же время достаточно дорогими, как в производстве, так и в эксплуатации, чтобы их могли себе позволить лишь те здания, в которых живут богачи. Стоит ли говорить, что зачастую там живут все те же представители власти? И хорошо еще в тех кварталах, что находятся рядом с подобными "чистыми" зонами, потому как далеко не весь пепел выметается за пределы города. Изрядная его доля оседает в бедненьких улочках и двориках, поэтому как бедных, так и приезжих людей всегда очень легко вычислить по наличию лепестков пепла, засевших в волосах, прилипших к одежде, или, хотя бы, приставших к подошвам. Мне в этом плане повезло на соседей, и в местах моего проживания оседают лишь редкие черные "снежинки".

"Я мечтал раствориться в тебе, стать частью тебя, преследовать тебя, быть тобой. Я мечтал об этом столь рьяно, что потерял связь с миром, и чуть не потерял себя. Зависнув на краю обрыва, я вдруг сдернул оцепенение и осознал все. Так ясно, как не понимал еще ничего и никогда. Столь легко и мимолетно, будто знал это всегда. Столь волнительно и неожиданно, что я невольно рассмеялся. Быть может, именно так начинается безумие, но моя духовная болезнь зародилась во мне много раньше. Я уже не боялся решительно ничего. Пепел ангельских крыл тому свидетель, - я видел мир почти так же, как видят его Они, и этот мир был прекрасен. Изъеденный ржавчиной человечества, изрытый и вскопанный сотнями и даже тысячами шрамов и ссадин, он разливался степенно и безмятежно. Величественный. Непокоренный. Он не был в плену у времени, не страдал от назойливых букашек на его могучем брюхе, не боялся ни сгинуть, ни иссохнуть. Мы – пыль. Книжная пыль, осевшая на книге, под названием "Мир", и самое страшное, на что мы способны – сбить позолоту с ее обложки".

Как всегда, не заметив дороги за пеленой мыслей, добираюсь до своей квартиры. Уже щелкнул в замочной скважине ключ, а ботинки расшаркались на пороге. Далеко позади несколько лестничных пролетов и скрипучие половицы. Недалеко впереди - пальто, которое будет брошено на вешалку, обувь, разбросанная по прихожей, пустой дом, пустой холодильник. Пустой вечер... Я нахожу себя сидящим за письменным столом. Такого потерянного и странного. Листы бумаги шуршат, шелестят, поскрипывают, хрустят и трепещут. Волнами прибоя они накатываются на мои ноги, омывая их сухим и грубым течением обрывков моего собственного сознания. Изорванные, измятые, отброшенные, не то в приступе разочарования, не то страха. Измазанные чернилами они складываются в картины, под властью моего не совсем здорового воображения, над которым я никак не могу одержать верх. Или хотя бы найти компромисс. Картины исчезают через короткие секунды расфокусировки зрения. Чудесные мгновения красоты и причудливости, пленяющие душу за миг до того как все превратится в груду мусора. Творческих отходов. Есть мнение, что человек есть то, что он ест. Являюсь ли, в таком случае и я, совершенно пустым, как и мой желудок? Или, быть может и отходы творчества - лишь показатель его гаденькой подноготной. Но пусть даже так, я все равно не знаю ничего более духовного и значимого, чем то, что пытается проскрестись наружу сквозь ребра и кожу, навстречу полуденному свету. Свету, который ослепляет столь сильно, что мне не избежать мигрени, вспыхивающей внутри подобно Солнцу, о котором столько пишется все в тех же сказках о другом, более странном мире, изобилующем замысловатыми и чудесными вещами.

Яркий свет моих фантазий оказался лучом прожектора, проскользнувшего сквозь плохо задернутые шторы с одной только целью – ударить мне прямо в глаза. Моё несложное мнение заключается в том, что многие вещи перенимают нрав своего создателя. А ведь этот усталый и вкалывающий за грошовую зарплату создатель редко прибывает в благоприятном настроении. В особенности, находясь на рабочем месте. И теперь, спустя длинную череду действий прочих людей, его детище мерно сверлило мои глаза. Сущность вещей давно представляется мне чем-то одухотворенным, гораздо более живым, чем принято полагать. Живым во всех отношениях, не только лишь подвижным или же красочным. И, видимо, исходя именно из подобных соображений, когда вглядываешься в