Родовое поместье Мраксов знало и лучшие времена, но смотрелось столь же эффектно, как и раньше. Только вот краска кое-где облупилась, заборы ходили ходуном, съезжая из одной стороны в другую, подобно акробату, ищущему равновесие. Оконные стёкла, не смотря на регулярное мытьё, впитали в себя грязные разводы и пыльный дух ветра, который дребезжал ими, уносясь к морю. Да и сам домишко слегка уменьшился с тех пор, как обвалился чердак, хотя все и посчитали, что так будет даже лучше. Но в остальном, здание выглядело столь же эффектно как и в былые времена.
Не одно поколение достопочтенных фабрикантов Мраксов выросло в этих стенах. Еще детьми они успевали излазить всё, вдоль и поперёк, заглядывая в каждый угол, и проверяя на прочность каждый кусочек своих владений. И таинственная дверь в подвале не была исключением – её пинали, царапали, на ней повисали, в неё влетали с размаху, кололи, слюнявили, пытались поджечь, – всё тщетно. Подобно бастиону она возвышалась над головами несмышлёнышей, не подаваясь ни на дюйм. Величайшую победу над дверью одержал Джереми Мракс (тот самый негодник, который в своё время обрушил чердак, а ныне – уже почивший, отец нашего главного героя), которому удалось оторвать от неё ручку. Иными словами, дети росли в состоянии бесконечной войны с неуступчивой преградой, а вырастали, уже потеряв какой-либо интерес к ней.
Таким был и Мэтью Мракс, последний из своего славного рода. Будучи самым спокойным, и самым младшим, он как никто другой пострадал от насмешек своей родни, равно как и от более болезненных проявлений их зажигательного нрава. И хотя взрослая жизнь началась для него резко и неожиданно, она, тем не менее, казалась ему свежим глотком воздуха. Стоило только схоронить родителей, как его братья и сёстры разъехались в поисках лучшей жизни, а прислуга ушла, когда ей стало нечем платить. Из-за того, что прогорел их бизнес (вы поймёте мою иронию, если я скажу, что испокон веков данная семья была известна благодаря Спичечной Фабрике Мраксов), денег едва ли хватало на еду, не говоря уже на содержание слуг или поддержание дома в должном виде. Теперь, поместье пришло в еще большее запустение, чем раньше, а сам Мэтью пользовался только парой комнат.
За годы безделья и причитаний на тему мнимого проклятья, упавшего на его голову, он успел продать многие вещи из дома, в числе которых картины, книги, и большая часть мебели. Никогда не имевший деловой хватки, Мэтью даже не думал обзавестись какой-либо работой, продолжая просаживать все деньги подчистую, дабы, по старой привычке, жить как и при своих родителях – тепло и сытно. Так он и сводил концы с концами, пока не исчез свет.
* * *
Сказать, что свет пропал совсем, было бы не вполне правильно, но небо погасло. Плотные сумерки упали на землю, будто на мир сверху набросили чёрное полотно. Темнота, густой и тягучей массой расползлась насколько хватало глаз, и весь, когда-то белый свет, превратился в обитель сумерек и неясных теней. Но чудеса на этом не закончились, ведь травы и кроны деревьев начали испускать ровное, холодное свечение всевозможных цветов. Это зрелище захватывало дух, а сердце начинало колотиться быстрее, при виде такого изобилия красок. Не исчезло, так же, и тепло, пусть его и стало меньше, и было оно таким же тусклым и безжизненным, как это новое освещение. Стоит добавить, что люди уже через пару дней привыкли к новому течению жизни и даже отличали дневное время от ночного по количеству этого самого тепла, а паниковали сдержанно, поначалу и исключительно ради порядка. Мало ли когда еще выпадет законный повод для всеобщей паники.
Но для одинокого Мэтью всё было иначе. В первый момент бедняга решил, что ослеп. Затем, устав тереть глаза кулаками и наконец позволив зрению вновь сфокусироваться он испугался еще больше. Привычные, дорогие сердцу яблони, уцелевшие цветы на разбитых клумбах, даже уютные струны сочной луговой травы – все они ощетинились множеством огней. Силясь понять что же всё-таки произошло и есть ли пределы этому безумию, захлестнувшему мир, наш герой всё дальше уходил от родного дома.
Очнуться от гипноза манящих огней и соблазнительной красоты тёмной неизвестности ему помог внезапный раскат грома. Небо щедро разразилось струями влаги, что сливались из мелких капель, в сплошную стену воды, грузно обрушивающуюся на землю. Мэтью хотел было побежать домой, но с ужасом осознал, что заблудился. В этом новом мире вполне безобидный лес представал взору хищными джунглями, о которых он знал лишь понаслышке из моряцких баек, которые часто рассказывал его дедушка, сидя перед камином такими вот дождливыми вечерами. Раз уж шёл дождь, значит, небо не рухнуло, но эта мысль не особенно утешала застигнутого врасплох молодого человека. Он был повергнут в панику и продолжил продираться сквозь дебри, то и дело, спотыкаясь из-за выпадов ветвей, ловко цеплявшихся за одежду. Охваченный испугом он потерял не только самообладание, но и счёт минутам, пока вдруг, обессиленный, не рухнул на землю, запнувшись о корни и лишившись сознания.
* * *
Старинные часы пробили ровно семь раз. Их бой, гулким эхом прокатывался вдоль стен, равно как и по сознанию, позволив уловить каждый новый удар. Разлепив веки, Мэтью приподнялся, и когда глаза привыкли к резкому свету масляной лампы, тщательно осмотрел место, в котором очутился. Он лежал на кровати, в богато обставленной комнате. Картины, покрывали стены пёстрой лентой – пейзажи, натюрморты, абстрактные полотна самых впечатляющих оттенков и комбинаций цветов. Сочные и радостные тона контрастировали с чопорными и холодными позолоченными рамками, отблескивающими тусклым желтоватым свечением. Присев на кровати, молодой человек взглянул в прорезь между красными бархатными шторами, закрывающими большое окно, но не увидел ничего, кроме ночной черноты. А следом, поплыл в глазах свет лампы разделяясь маленькими размытыми звёздами, пульсируя в ритме той боли, что ворвалась в голову бесцеремонно, раскалывая её на части. Подъём был явно поспешным для Мэтью, который видимо ударился при падении, и теперь вновь рухнул набок, схватившись за голову. И пускай эти судорожные минуты показались ему вечностью, он довольно скоро уснул.
Он пришёл в себя вновь, от ощущения тёплой, влажной ткани, бережно утирающей плот с его лба. Осторожно приоткрыв глаза, он увидел рядом с собой самую красивую девушку из всех, что только видел. Будучи совсем еще мальчишкой, он всегда с особым трепетом ждал тех дней, когда его, вместе с братьями и сёстрами везли на ежегодный праздник — Фестиваль Плодородия. Там можно было увидеть фокусников, факиров, театральные труппы всех сортов, музыкантов и конечно же простых жителей разной степени достатка. Сколько диковинных вещей можно было увидеть всего за один день - прославленные изобретатели и просто мечтатели представляли окружающему люду чудеса, с трудом умещающиеся во впечатлительном уме ребёнка, но надёжно поселяясь в его сердце. Но главными в этих ярмарках были вовсе не изобретения, не жонглёры на ходулях, не музыканты и даже не вкусности, которыми были завалены прилавки. Туда прибывал сам король. Его процессия, длинной блистательной лентой пролегала через улицы, а в центре неё, окружённый охраной, находился волшебный кристалл. Водружённый на спину могучего слона, опутанный множеством тканей, он видел дневной свет, лишь на время ежегодной ярмарки. Предание гласило, что однажды, дева неземной красоты взглянет в этот кристалл, и мир озарится невиданным волшебством. И потому, со всей округи съезжались красавицы в изысканных нарядах всех мыслимых и немыслимых цветов и форм, сложность которых подчас конкурировала со сложностью вышеописанных изобретений. Там были девушки с выбеленными лицами, и загорелые красавицы, скромницы и кокетки, богатые дамы и бедные крестьянки. Что мальчишки, что взрослые мужи, да что там, даже особы женского пола, - все они заворожённо смотрели как очередная красавица подходит к кристаллу, выставленному на помосте среди главной площади. И рты всех, как один, были приоткрыты от изумления, не то от ослепляющего очарования сего действа, не то от невозмутимости кристалла, который оставался холоден, озаряя мир ровным белёсым свечением…
Так же сейчас с приоткрытым от изумления ртом сидел наш герой, ведь все они уступали своей красотой той юной особе, что предстала перед его взором. Можно бесконечно пытаться рассказать вам о том сколь восхитительно выглядели её огненно-рыжие волосы, что ниспадали на плечи элегантными подвивающимися локонами, как заманчиво контрастировали безмерно светлые глаза с нежным цветом её розовых губ. И как щёки её обагрились румянцем, стоило ей заметить, что юноша пришёл в себя, и пристально смотрит ей в глаза, утратив дар речи. В этот момент, в голове его не было ни единой мысли, только безудержный восторг.
Волшебный, пусть и несколько неловкий момент, был нарушен шумом, доносившимся откуда-то снизу, и с трудно скрываемым испугом девушка унеслась прочь из комнаты, оставив молодого человека еще долго приходить в себя, как после очень долгого и сладкого сна. Десятью минутами позже, когда красавица вернулась, а Мэтью окончательно пришёл в себя, она объяснила ему, в чём было дело. Девушку звали Хлоя. Шум внизу ознаменовал возвращение её отца – местного купца, известного своим суровым нравом. Будучи жутким собственником, он еще в раннем детстве запретил своей дочери выходить на улицу. Дома у них так же не бывало гостей, и девушке было чудовищно тоскливо. Особенно в те дни, когда небо наполнялось странным завораживающим блеском, а город оживал, утопая в плясках огней, сопровождаемых звуками музыки и гомоном тысяч голосов, многие из которых даже изъяснялись на незнакомых наречиях. Даже воздух был в такие дни особенным. Сквозь щель в заколоченных окнах в комнату проникал воздух наполненный множеством ароматов. Запах экзотической еды, специй и пряностей, цветов и духов, смешивались, в один сплошной танец огня и жизни. Вкус свободы. Проводя ночи за холстом и красками, Хлоя часто пыталась запечатлеть цветы пламени, которыми распускался празднующих город, но лишённые той музыки, тех запахов, той атмосферы веселья, картины оставались скованными и слегка грустными, не смотря на всю свою яркость.
На одной из таких картин Мэтью увидел ночное небо, которое вспарывали синеватым огнём двенадцать звёзд, образуя разорванный круг. У каждой звезды была своя форма, свой оттенок, и даже, казалось,