С неделю посидела я вечерами дома, а потом опять начала ходить на гульбишша. А устраивал их нам ухажер моей троюродной сестры Шурки, звали его Васей. И такой был малый разделистый*! И одевался хорошо, все ребята махорку-самосад курили, а он – папиросы, нас семечками да конфетами угошшал, каждое воскресенье нанимал гармониста хорошего, и мы танцевали. Все завидовали нашему карагоду, а мы так-то спросим да спросим Шурку:
- И где он деньги бярёть на всё это?
А она:
- Да на лошади зарабатываить.
Ну, лошадь у него и вправду со всей деревни была справная*, но все ж не верилось, что он столько денег - только на ней.
Ну, под Николу отстояли мы обедню в церкви, пришли домой и вдруг слышим шум на улице. Выбегаем, а там… Корову у Ханыгиных украли и Ваську Шуркиного связанным вядуть, вором оказался. Как же мы поразилися! А сосед нам ишшо и говорить:
- Ну что, красавицы, оттанцевалися теперича, отвеселился?
Как же я страдала, как мучилася! Мы то, дуры, веселилися, когда обиженные Васькой плакали! И особенно жалко было эту Рипу Ханыгину. Как же она билася, как царапала голыми руками снег, плашмя на нём лежала! У нее ж шестеро детей было, и что ж она с ними теперича делать будить без молочка-то, чем кормить? Очень я страдала, даже в этот день никуда не пошла и все винила себя и своих подруг.
А потом осудили этого Ваську. Не помню, сколько годов дали, но он просидел только до весны и убежал, сколотил себе шайку и стали они грабить на том самом месте, где теперя Красные Дворики. Закончилися и наши карагоды с модными гармонистами, но мы всеодно собиралися по вечерам у Шуры. И вот раз сидим у нее на крыльце, грызем семечки… а уже темно было. Смотрим, крадутся к крыльцу трое и - револьверты на нас:
- Тихо! Ни слова!
А куда ж тут слово-то? У нас языки к нёбу приросли. Ни живы, ни мертвы сидим. И оказалося, что это Васька со своими приятелями. Ну, подошел он к Шурке, взял ее за руку и говорить:
- Идем, я тебе что-то скажу.
Отошли они в сторонку, начали шептаться, а его приятели конфетами нас угошшать. И конфеты-то ихние дороги-ие! Насыпали нам прямо в подолы, мы и повеселели.
Ну, постояли Васька с Шуркой, поговорили, а потом все попрошшалися с нами и когда уходили, то предупредили, чтоб никому ничего не болтали.
Настала жатва. Свою рожь мы с мамкой сжали быстро, а теперя мне надо было помочь Шуркиным родителям. А загон ихний был в лесу, километров за десять от нашей деревни. Приехали мы туда с Шуркой, стали жать и мно-ого так за день снопов навязали! К вечеру брат её приехал, наложил воз цельный и повёз домой.
- Я, - говорить: - утром вернуся.
Осталися мы одни. Скоро и солнце стало заходить, надо ужинать да спать ложиться. Пошли в ручей за водой, да и наткнулися на диких пчел.
- Давай-ка мёда наберем! - обрадовалася Шурка.
- Не надо, - говорю.
Я-то знала, что если пчел тронешь, то они и ночью загрызть могуть, ну а Шурка не послушала и полезла к ним. И вот смотрю: ка-ак лятить моя Шурка назад, а за нею – пчелы! Мы - в шалаш, да под одеялку! Но всеодно здорово они нас покусали, особенно за ноги, до-олго еще мы охали и стонали. Потом поели, стали укладываться, а у меня всё-ё сердце колотится, как чуить что-то. И вот не успели мы улечься, слышу в лесу треск какой-то… а когда погода сухая, в лесу-то далеко-о слыхать!
- Слышишь? - говорю Шурке: - Ктой-то в лесу лазить.
Прислушалась и она:
- Да это, наверное, какая-то скотина отстала от гурта и блудить.
А треск все ближе, ближе. Я опять:
- Пойдем-ка под кустами спрячемся.
Только хотели нырнуть под них, а перед нами - трое! И сразу Ваську я узнала, да и тех, кто с ним был. Испугалася! Дрожу вся, а они подошли, поздоровалися, Васька взял меня за руку да говорить:
- Ну что ты, Маня? Разве дам я вас в обиду?
И выташшыл из-за пояса два револьверта.
- Да я не боюся, - говорю: - Это мы...
И рассказала, как нас пчелы покусали. Ну, посмеялися они, посмеялися, а потом, когда темнеть стало и луна показалася, развели костер и уселися вокруг него. Мы с Шуркой конфетами лакомилися и Васька всё уговаривал и уговаривал её уехать с ним.
- Все-то у меня для тебя есть! – говорил: - И паспорт, и деньги...
А она отвечала:
- Как же я брошу мать, братца? Я же их тогда больше никогда не увижу!
- Но что ж делать? – он-то: - У меня тоже здесь и сестра, и дед.
Слушала я их разговор, но ничего Шурке не советовала.
Летом ночи короткие, скоро и рассветать стало. Попрошшалися они с нами, потом и конский топот послышался, а Шурка всё сидела и плакала. Плакала долго, тихо, а я и не пыталась ее утешить. Да мне и самой крепко жалко было ребят этих! Ну что их ожидаить? Можить, уже завтра словють их, посадють в тюрьму, а можить, и постреляють. И еще думала: какие ж они красивые! Один - блондин рослый, стройный, а другой - чёрный, кучерявый, глаза бо-ольшие! И слова-то у них умные, но как же плохо, что бесы в их душах поселилися и теперича погубють.
Ну, а когда приехала домой, мамка как глянула на меня, так и ахнула:
- Осунулася ты чтой-то… С чего бы это?
И пришлось всё рассказать. Сказала и про то, что, мол, какие же эти ребяты умные да красивые, а она и говорить:
- Ну вот что, милая... На осень отдам тебя замуж, а то еще с бандитами спознаешься. – И вдруг как закричить: - Хорошие, красивые! Да грабители они, разбойники!
- Что ты кричишь? – я-то, и в слезы: - Мне и самой противно, что конфеты их ела, но как же так получается, что красивые, а делають такие дела страшные?
А она только и заладила:
- Чтоб я больше о них не слышала! Раз ты дура такая, то отдам тебя замуж.
*Разделитсая (местн.) - бойкая, сообразительная.
*Справная (местн.) - упитанная, сильная.
Фото. Мама. 1919 г.