Наше село протянулось вдоль речки Псёл, за которой сразу начинались леса. В годы войны там находились разные партизанские отряды. На окраине села, а иногда и на улицах, по ночам часто вспыхивали перестрелки между партизанами и немцами. В каждой хате тогда чутко прислушивались к этой трескотне и, когда дело доходило до разрывов мин или гранат, многие прятались в погреба. Иди, знай, где рванет. Было уже, что попадало и по хатам. Так и в этот раз, когда разрывы стали чаще и ближе к нашей хате, мы быстро собрались и побежали к нашей соседке слева. Там жила старшая сестра бабы Кати Степанида, а у нее в саду был каменный погреб. Прибежали мы, а там уже все семейство Степаниды и еще кто-то из соседей. Все внизу, а Степанида в щель дверную поглядывает, как там и что. На этот раз партизаны здорово на немцев надавили. Большую часть их гарнизона они перестреляли, а остальные немцы по большаку убежали в сторону города. Ходят партизаны по селу, оружие собирают да зовут всех на улицы. Освободили же! Хотели и мы выйти, да Степанида сказала:
- Диты хай сыдять со старымы, а молодые нехай еды, воды прынысуть и вещи потэплишэ. Та швыдче! Одна нога там, а друга тут!
А ближе к полудню ударили немцы из танков и минометов, да на бронетранспортерах как вскочили в село, так и стали партизаны из села уходить. Бой идет, кругом стрельба, взрывы и крики, то наши, то немецкие, а мы сидим в погребе и ждем, когда все это кончится. Слышим, как проехал танк, как по улице бегут и стреляют. А Степанида на две ступеньки от двери вниз стоит и меня за руку держит. Вдруг она как-то напряглась, поставила меня перед собой и двумя руками у пояса держит. И тут дверь погреба распахнулась, и в проеме двери я увидел немца с гранатой в руке. А Степанида подняла меня, тычет ему и кричит:
- Киндер! Киндер! Киндер! - Немец развернулся, что-то прокричал кому-то и убежал дальше. У Степаниды почему-то подкосились ноги, и она по стенке сползла на пол, а женщины - кто стал голосить, а кто успокаивать кого-то начал. Потом, когда стрельба окончилась, мы стали расходиться по хатам. Пришли мы к себе, а напротив нас хата горит. Соседи с их стороны тушат, а мы боимся к ним бежать, так как улицы еще простреливаются. А наш дед Павло, как сидел в хате, так и сидит. Он был почти глухой, и всегда уходить при обстрелах отказывался.
- На все воля божья! - говорил он. Так мы и жили.
Потом, когда немцы начали отступать, и фронт настолько приблизился, что снаряды уже долетали до села, мы снова стали прятаться в погребе. И вот раз сидим так у Степаниды, кругом все взрывается и трещит. Потом поутихло вроде. Затем топот и крики. Кто, где? Ничего не понять! Все головы задрали вверх и прислушиваются. Вдруг Степанида схватила меня под мышки и когда дверь открылась, сунула вперед и как закричит:
- Киндер! Киндер! Киндер!
А парень стоит перед ней и хохочет:
- А ну, Киндеры, вылезайте! Хватит в погребе сидеть! Свои пришли!
Тут еще трое солдат подошло, и все в советской форме!
- Сынки! Родненькие! Та чи надовго вы до нас? - спросила их Степанида.
- Та вы шо, тетя? Гляньте, какая сила прет! Так что - только вперед!
А по улице сплошной колонной грохотали наши танки с солдатами на броне. Все улыбаются, руками машут. Тут уже почти все наши повылазили из погреба и стали радостно кричать им и махать руками.
Фронт ушел громыхать дальше, а у нас началась мирная жизнь. Старшие, что-то ремонтировали, строили, сажали в огородах, а ребятня бегала по улицам, куда хотела. Особенно интересно было бегать за село к речке. Там в блиндажах и окопах находили винтовки, автоматы, патроны разные и даже гранаты. Там в блиндажах и окопах чего только не было. Находили винтовки, автоматы, патроны разные и даже гранаты. Но все это больше находили старшие ребята. А таким малым как я доставались только капсюля, патроны и каски. У каждого из нас дома был тайник, где мы прятали свое богатство. Я прятал все, что находил, в сарае. Потому что, когда мать нашла за мешками в сенях патроны и полкаски капсюлей, она меня так выпорола, что я решил в хату больше ничего такого не носить.
Иногда моя мать уходила с другими селянами в дальние села на продукты разные вещи менять, и тогда она говорила бабе Кате:
- Ты дывысь за Вовкою, шоб нэ гуляв из старшымы, та нэ бигав на Псел по блиндажам.
- Та ты шо! Бороны боже. Нэ пущу. Йды вжэ!.
И вот как-то пришла она, а меня не видно.
- А Вовка дэ?
- Та тилькы шо тут був.
Дома, в саду меня мать не нашла и вышла соседей поспрашивать.
- А ваш Вовка з хлопцямы на Псел пишов, - сказали они.
- Ой! Боже ж ты мий! – заголосила баба Катя. А мать стрелой полетела в ту сторону. Бежит, слезы по щекам текут, что-то громко причитает и по ходу ломает хворостины из кустов. Вот и Псел и блиндажи с окопами начались. Хлопцы, как увидели мою мать, так и закричали:
- Вовка, ховайся, твоя маты бижыть!
Иногда мне удавалось кустами да огородами убежать, но, бывало, она догоняла и хлестала тогда меня куда попадет, вкладывая в это всю силу материнской любви и нежности. Ну, как в этот раз.
- Ах,ты ж,зараза! Я ж тебя просила! Ты ж божывся, що нэ пидэшь бильшэ на Псел! Да дэ ж ты взявся на мою голову! - кричала она и хрясь, хрясь по моей спине, хрясь, хрясь по заднице.
А я бежал, уворачивался и ревел не от боли, а от обиды. Мне повезло в этот раз: я нашел немецкий автомат с разбитым прикладом и два рожка с заправленными патронами. И хлопцы не отобрали - « хай бэрэ» сказали они. И все это пришлось бросить под хохот, улюлюкание и свист хлопцев. У других маты, як маты, а моя позорыть и гоняеть мэнэ як бездомного цуцыка. Та ще й дереться отак, шо аж спына трещыть.
- Та ты шо, здурила отак хлопця шматуваты, - говорила тогда баба Катя, гладя меня по голове и намазывая какой-то мазью красные следы от хворостин. А я реву еще больше от этого сочувствия, и мать тоже плачет рядом да приговаривает:
- Хай краще його жопа болыть, чым видирвани пальци, чы рукы. Он, на той нэдили у Федоркыных хлопцю ступню видирвало ж.
А ведь и, правда, кое-что у кого-то взрывалось, кого-то покалечило, кого-то из ребят и убило. По неосторожности, наверно, это у них было! Так прошла осень и зима, а потом началась весна.
Из ребят 14-16-ти лет организовали отряд, которым командовал выздоравливающий после ранения сержант-сапер Трошкин Сергей. Он обучал их, как находить мины и обезвреживать, рассказывал им об опасностях, которые подстерегают сапера на его опасном пути. Ведь скоро посевная, а как пахать, когда кругом мины. Вот и готовил свой отряд сержант, чтобы вовремя начали сеять. В этот отряд входил и мой двоюродный брат Сашко. Ребята обучались каждый день с утра до вечера. И вот они первый раз вышли на свое поле. Вначале им было страшновато, и дело двигалось медленно, но потом все освоились. Сашко очень гордился своей взрослой работой. А как же! Его хвалили, так как он больше всех обезвредил мин и лучше всех понимал их секреты. Да я готов был лопатку саперную за ним носить, но туда никого кроме саперов не пускали. А мины, которые они насобирают за день, свозили в овраг и подрывали. Женщины же в селе в тот момент замирали и крестились со словами:
- Господи, спаси и сохрани!
В тот день я дома был, когда пополудни раздался сильный взрыв. Я туда побежал, но нас, пацанов, сразу отогнали. Слышно только было плач женщин и чьи-то крики: - Кольку и Ваську убило! - и еще что-то про Сашку. Как потом оказалось, Колька и Васька нашли большую и непонятную мину. Они позвали Сашку, чтобы он помог разобраться. А пока он шел, решили сами ее обкопать. Но так как у них лопатки не было, то они попросили ребят из соседней пары, чтоб поднесли. А те размахнулись, бросили и крикнули:
- На! Лови-и-и!
Она летела в воздухе, вращалась и приближалась к ребятам. Те отскочили в стороны, а лопатка штыком бац по мине и ...взрыв. Тут и Сашко подошел. Поубивало всех, кто был рядом. Когда его привезли к нашей хате на телеге, все со страхом медленно начали подходить к ней. Баба Катя повисла на руках у соседок и кричит, женщины плачут. Ужас какой-то! Я тоже подошел, глянул и не узнал Сашку. Да его там и не было. Там лежало полтуловища от живота, голова, ноги и еще что-то рядом. И подумал я: "Ну, как это можно так миной разорвать человека? Ну, ходят, вон сколько, кто без руки, кто без ноги, а шоб вот так".
Схоронили мы Сашку, и наша баба Катя стала на глазах гаснуть. Она согнулась, почти ни с кем не говорила и глаза у нее какие-то неживые стали. Все говорили, что умрет она скоро. Да так оно, наверно, и было бы. Но в конце лета приехал ее старший сын Василий после госпиталя домой на излечение. Он ушел в первый день войны, и с тех пор так ни одной весточки от него и не приходило. И вот приехал. Тогда-то баба Катя и ожила. Ходит около него все время, руками его трогает да всхлипывает слегка. А тут и Новый 1945 год наступил! А когда Василий как-то после комиссии пришел и сказал, что его списали вчистую, то нашей радости не было конца. А баба Катя стала похожа почти на ту, что была раньше.
Василия назначили военруком в нашем селе. Он должен был заниматься призывниками и другими заботами. Василий с ребятами часто ходил на берег Псла. И глядя на окопы и блиндажи, рассказывал нам про разные случаи на войне и за что он получил медали и орден. А служил он в полковой разведке. И вот, однажды, когда они тащили пленного немца через нейтралку, вдруг вспыхнула ракета. Василий сразу накрыл своим телом немца и замер. Несколько раз над ними проносились трассирующие очереди. И одна все-таки зацепила моего брата. Аж две пули попали в него! Он нам показывал куда. Одна попала сбоку по заднице, а другая пониже и левее. Но наши солдаты с передовой помогли пулеметным огнем и всех вытащили. И за это ему дали орден. Кто-то спросил:
- И это за простреленную задницу дали орден?
- Нет! Не за задницу! За то, что немца спасли! Очень уж ценный язык для нас оказался! Он много военных секретов нашим рассказал.
Во какой классный у меня брат!
Потом был день Победы! Все радовались, смеялись и обнимались. Слава богу! Хоть теперь убивать перестали! Жаль что вот только наш Сашко до этого дня не дожил.
