И летчики, и техники

голубоватым пламенем. Но и это было еще не все. Спирт не следовало поглощать весь без остатка. Той его частью, что оставалась во рту, испытуемый должен был громко и продолжительное время полоскать зубы и горло, и лишь потом ее проглотить. Такое упражнение под силу личностям неординарным, почти йогам, имеющим очень крепкие желудки. Тем не менее юный, на взгляд присутствующих, Володя, с детства прошедший славную сибирскую школу, данное испытание с честью выдержал.
Из всей компании только приглашенный Иваном Ступарем штурман Леха Григорьев, игнорируя достойные цирковой арены трюки неистощимого Володи, удивленно наблюдал за необычной дискуссией, позволяющей одновременно проявить и политическую зрелость, и мастерство кулачного бойца.
– Чего это они? – спросил он у равнодушно поглядывающего на политическое побоище Ивана.
Иван Ступарь, называемый друзьями «Стопарь», тщательно высасывая крабовую клешню, пояснил:
– Они ведь сибиряки. Ты обратил внимание, что восемьдесят процентов нашей техноты выпускники Иркутского училища. А сибиряку выпить и не подраться, все равно, что и в гостях не бывал. Настоящий сибиряк, – продолжал Иван, – первым никогда кулаками махать не начинает, а только если кто выпросит. Ну, разве что, если никто долго не выпрашивает …. Ведь не век же ждать!?
Будучи сам выпускником училища со столь славными боевыми традициями, Иван иногда поглядывал на политбойцов с профессиональным интересом, соответствующими возгласами отмечая достоинства и недостатки приведенных доводов. Остальные участники пиршества  почтительно внимали рассказу своего шефа, которому звуки ударов и политическая трескотня вокруг них, по-видимому, нисколько не мешали.
Леха Григорьев вспомнил, как полгода назад летчики и штурманы, получив вознаграждение за первый и второй класс, устроили традиционный сабантуй на всех уровнях дивизии. На самом нижнем уровне, как правило, собирались эскадрильей. На такие торжества приглашались выдающиеся лица техсостава, полковой врач, синоптики, начальник химической службы и начальник физического воспитания, то есть те, кто сам такового вознаграждения не получал, но своим беззаветным, а зачастую и  самоотверженным трудом способствовали его получению летным составом. В тот раз приглашенным оказался Иван, который в знак признательности и привел сегодня Леху к технарям. К тому же они испытывали друг к другу нечто похожее на симпатию.
А тогда, выпив и закусив вместе с летчиками, Иван некоторое время слушал, как они хвалят  и прославляют летные и человеческие качества друг друга. Он не знал, что в летной среде, касаться каких-либо недостатков, даже на партийном собрании считалось дурным тоном и было чревато скверными последствиями. Естественно, командиры и начальники имели право и были обязаны вскрывать и указывать на недостатки, но делать это в тесном кругу внеслужебного общения означало нажить себе врага на всю оставшуюся жизнь. Не то что у технарей. Эти, собираясь, поливали друг друга, как только могли, делали жуткие заявления и всенародно обвиняли своих товарищей во всех грехах, вплоть до воровства. Но уже через час, выпив в гараже стопку-другую, обнявшись, дружно шли домой или в другой гараж, если в первом делать было уже нечего.
Заскучавший Иван, толкнув Леху локтем в бок, тихонько поинтересовался:
– А что, так никто никому в морду и не заедет?
– Что ты! С какой стати? – удивился Леха, – здесь все уважаемые люди. Чего драться? – не понял тогда он.
– Скукота! – заявил Иван, – Ты, лучше к нам приходи, посмотришь.
Каждое лето, вот уже четыре года подряд и каждый раз не менее чем на шесть месяцев их полк перебрасывали на этот полевой аэродром на Сахалине. Местное население к ним привыкло и, не слишком разбираясь в родах войск, называло их «моряки из Андреевки». Туманы с регулярностью морских отливов и приливов затрудняли летную работу, и свободного времени у «андреевских моряков» было больше чем достаточно. Замполит полка в первый год из кожи вон лез, чтобы проведение досуга офицерами не выходило за рамки приличия, которые им, особенно сибирской части, были тесны.
Как-то весь полк охватила картежная лихорадка. Играли в «очко» и «покер». Чаще в «храп», игру, как известно, авиационную. Это даже послужило как-то причиной маленького недоразумения. Командир полка, рафинированный академическим образованием интеллигент, спросил у начальника штаба, прожженного авиационного барбоса:
– Чем летчики занимаются?
– Да «храпят»
– Ну и хорошо, пусть поспят, лишь бы в карты не играли.
Теперь, когда они находились на полевом аэродроме третий месяц, Ступарь вспомнил о своем обещании и позвал своего летающего друга на технарскую пьянку. Тот, принеся с собой бутылку водки, оказавшуюся единственной, и сэкономленный шоколад, слабо гармонирующий с общим стилем стола, своевременно появился в назначенном месте.
Он продолжал свои наблюдения за уже теряющим свою актуальность политическим поединком, когда Иван, в какой уже раз, подтолкнул Леху локтем:
– Слушай, Михалыч хвалится, как он начальника штаба эскадрильи дурит. Надрался,  как гад. Он всегда, как напьется, любит рассказывать, как он нас, технарей, от нарядов отмазывает.
И правда, инженер эскадрильи, хитро и пьяно поблескивая малюсенькими глазками, самодовольно говорил:
– …Да, эце-ма, … он возмущается…, – Михалыч издал звук средний между икотой и отрыжкой, содрогнувшись, как автомат Калашникова, у которого патрон перекосило, - давай, говорит, техников в наряд, чего одни летчики по субботам и в патруль, и по части, и по столовой, и … эце-ма, оперативными дежурными… и… ну, везде.…А я ему, эце-ма…, говорю: «Ты, что!, – говорю…, – на «двадцатке» – колеса менять. На «двадцать третьей», – перечислял он бортовые номера самолетов эскадрильи, – регламенты. На «двадцать восьмой», слышь, говорю, - замена двигателя. Ну…, и так далее. Нас, говорю, командир и так порет, что самолетов хватать не летает…тьфу, черт! Летать не хватает, во! Ну, эце-ма, он туда-сюда, а я, нет, говорю, нету людей». Так и не даю никого, – он с отеческой любовью взирал на пьяненьких чад своих, – и не дам! Пусть, ха-ха, летяги по нарядам ходят.
Тут его мутные глазки остановились на Лехе. До него стало доходить, что здесь есть кто-то и с другой стороны баррикад:
– Ты что тут делаешь? – в глазах инженера загорелся профессиональный бойцовский интерес. Леха с ужасом вспомнил, что Михалыч тоже в свое время окончил Иркутское училище. Но тут давно ждущий своей доли удовольствия и желающий проявить свою удаль Ступарь встал между сбитым с толку штурманом и своим драчливым шефом:
– Ты чего, баран, буром прешь? – любезно осведомился он  своего благодетеля, с размаху заехав начальнику в ухо. Тот если и заметил разницу между предполагаемым и реальным противником, внешне этого никак не проявил, и с удовольствием шарахнув Ивана в нос, принял правой стороной лица затрещину. Потеха продолжалась и, не желая портить гостеприимным хозяевам так удачно состоявшийся вечер, Леха
выскользнул за дверь.
       

На другой день, в субботу, на утреннем построении наиболее пострадавшие участники  вечерних событий стояли в задних шеренгах, дабы видом своим и запахом, от них исходящим, вопросов ненужных у командования эскадрильи не возбуждать. Тем более что сейчас должен был решаться важнейший вопрос: кого отпустят на субботу и воскресенье домой на «случку» с семьями.
По установленным командующим правилам, разрешалось отпускать не более двадцати процентов личного состава. Но количественно вопрос решался в зависимости от самолета, выделенного полку для этих целей. Если выделяли Ан-12, то почти половина полка могла в выходные насладиться семейным уютом, если же выделялся Ан-26, вместимость которого была значительно меньше, домой попадали только несколько счастливцев.
Сегодня выделили Ан-26, и только 15 человек от эскадрильи могли воспользоваться случаем. Затем началась менее приятная процедура. Майор Рыжков, никогда не умевший сладить со строптивым и хитрым Михалычем, был отпущен на «случку». Все свои обязанности, включая распределение наряда, он возложил на плечи Генки Парапанова, которого оставил за себя.
Гена, сам из штурманов, был жутким прощелыгой! Обмануть или перехитрить его было невозможно. Только удаленность гарнизона, в котором он служил, помешала международному сообществу жуликов избрать его своим президентом. В свое время, почувствовав бесперспективность продвижения по штурманской линии, он твердо решил двигаться к сияющим вершинам власти по линии штабной. Для начала он наизусть выучил тактико-технические характеристики истребителей и кораблей вероятного противника, которым на ту пору случилось быть американской военщине. Время от времени с контролем подготовки летчиков к выполнению предстоящих задач появлялись дивизионные бонзы. Ждать Геннадию пришлось недолго.
Вскоре на контроль готовности экипажей к разведке кораблей в море пожаловал новый начальник штаба дивизии подполковник Елбыздыков. Выбрав себе для контроля экипаж, он разрешил остальным заниматься по собственному плану.
– Это судьба! – решил будущий штабист и, вручив молодому летчику, якобы для контроля, учебник тактики, начал, во все горло декламировать характеристики, тогда еще нового американского палубного истребителя F-14 «Томкет».
Начальник штаба, тоже человек голосистый и даже носивший за это, а также за принадлежность к  странной, никем никогда не слыханной кавказской национальности – езды кличку «Горный осел», подивился громким отчетливым звукам, издаваемым ретивым лейтенантом. Затем, различив отдельные слова и сопоставив с теми, что хранились в его собственной памяти, с удивлением обнаружил, что это ни что иное, как характеристики американского истребителя.
– Ва! – подумал он, – и голос хороший, и знает что-то. Не мешает его по штабной линии двигать. Надо, иногда, и молодежи перспективу давать, – он что-то записал в своем блокноте и одобрительно посмотрел на Генку.
С тех пор при любой возможности начальник штаба эскадрильи под предлогом предоставления будущему штабисту практики и для приобретения им навыков в деле руководства личным составом оставлял Парапанова за себя. При этом он давал массу руководящих указаний, неизменно заканчивающихся фразой: «Ну, а если что – смотри сам!».
Главной и самой тягостной задачей из круга решаемых начальником штаба эскадрильи вопросов было назначение офицеров в суточный наряд. Особенно это было тяжело сделать на выходные дни. Если с матросами проблем не возникало, то с офицерами, с которыми, быть может, завтра придется вместе летать, это было сложнее. Каждый планировал что-то на выходные: кто рыбалку, кто очередное злоупотребление спиртными напитками, а кто поход за женской лаской в соседний городок.  И летчики, и техники старались спихнуть ненавистную обязанность друг на друга. Особенно тяжело было вырвать людей у инженера эскадрильи. Все поползновения начальника штаба на техсостав, зорко оберегаемый им, он с легкостью отбивал с помощью распоряжения, изданного главным инженером авиации флота. Если какой-нибудь технарь и попадал на выходные дни в