Солнечное затмение

умер, либо подох — иначе бы давно примчался. Это немудрено — вечно ввязывался во всякие пьяные разборки. Черт с ним. Жерас наконец решил открыть глаза и посмотреть где находится. И…

Словно не открывал…

По телу пробежала горячая волна отрезвляющего кипятка, лишь мгновения два спустя он понял, что это эмпирическое восприятие ужаса. Он попытался подняться, но тут же ударился головой о что-то твердое и абсолютно невидимое.

— Нет… Нет!.. НЕТ!!! Этого не может… это просто продолжение сна… — язык, не подчиняясь шокированному рассудку, сам собой бормотал эти неосмысленные слова.

Жерас лихорадочно зашарил руками вокруг себя, из глаз, как у младенца, брызнули слезы. Он со всех сторон был окружен досками. Тьма стояла как до  сотворения мира. Глаза не видели даже собственной неминуемой смерти. Ибо смерть яму, как святому, явилась в черном облике абсолютного безмолвия. Он все же смог нащупать погребальный саван, сквозь ревущее в голове отчаяние все же смог уловить запах траурных лент. Все как полагается королевскому сыну:  и подушку под голову подстелили из нежного атласа. Вот она и позолоченная тесьма с мелкими кисточками. Когда в детстве хоронили его деда, эти проклятые кисточки, символика смерти, врезались в память точно ядовитые черные занозы.

— Не-е-т!!! Нет!! — изо рта вместо крика выползло лишь беспомощное шипение. Набор никому уже не нужных гласных и согласных звуков. Скорее всего — последних в его жизни.

Жерас отчаянно колотил по нависшей над ним крышке собственного гроба. Мир, находившийся за толстым слоем грунта, — мир, в котором жили могучие тени и мерцали едва заметные люди, был теперь бесконечно недосягаем для него… Словно его и не было никогда. Да… тени так похожие на живых, и люди, едва отличимые от собственных теней… Жерас нередко слышал экстравагантные байки о том, как люди спокойно засыпали и просыпались уже в своей могиле. Даже раньше он с ужасом пытался вообразить себя на их месте. Но что может сравниться с ЭТИМ НАСТОЯЩИМ ужасом?! Он чувствовал что задыхается. Воздуха хватит лишь для того, чтобы попрощаться самому с собой и вспомнить… хотя бы вспомнить:  что же произошло? Дуэль? Убийство? Отрава? Может, шла какая-нибудь война? Почему он не умер до конца как все нормальные люди? По…

Ага! Вспомнил! Мечущиеся чувства, переполошили все в уме и вдруг вывернули наружу последние события.

Так… было застолье, очень богатое застолье… Отец. Он был великолепен. Его братец Лаудвиг — как всегда, с очередной размалеванной девицей. Вечный постник Пьер — тоже, по уродству судьбы, братец. Целый рой гостей и… Дышать становилось совсем невмоготу. Жерас вместо воздуха втягивал ноздрями смрад собственного тела. Челюсть спазматически открывалась, глотая  пустоту. Пальцы судорожно сжались на саване, словно схватившись за него как за последнюю надежду, как за что-то реальное в почти уже исчезнувшем мироздании…

Ч-черт, что же все-таки произошло?! Почему он здесь?

Говорят, многим людям в момент смерти являются образы Настоящего Мира, или же приходят святые поведать о дальнейшей их участи, или проносится перед глазами собственная жизнь:  не сказать что б сон, не сказать что б бред, просто мешанина радостей и бед. Жерас Ольвинг, старший сын  короля, в этот момент почему-то ясно и отчетливо, как наяву, увидел лицо Даура Альтинора. Тот протягивал ему кубок с напитком убийственно похожим на вино. Вспомнил!!… И эту ехидную улыбку с добродушными ямочками на щеках! И эти обвитые лаской, леденящие слова: «На, сынок, выпей… за здоровье короля!»

Даур Альтинор!! Если бы существовало проклятье достойное для твоего слуха!

Почему он не подсыпал  в вино банальной отравы? Почему не нанял каких-нибудь головорезов? За что такие пытки?!

Жерас задыхался не столько от недостатка воздуха, сколько от недостатка собственного мужества. Агонизирующее состояние заторможенного шока, взятое откуда-то из детства, сейчас, перед самой смертью, опять превратило его в ребенка. Подобное он испытывал лишь однажды, когда будучи мальчиком, не достигшем одной эпохи, он с криком падал в омертвелую темноту с какой-то огромной лестницы. Тогда тоже казалось, что время в черной вселенной заледенело и сжалось до размеров простого мгновения. Тогда тоже ужас не смог вырваться из тела и застрял поперек дыхательных путей. Тогда, как и сейчас, слезы беспомощности резали лицо холодными струйками.

Жерас вдруг понял, что мысли умирают раньше человека. Когда в голове на смену циклону страстей пришла звенящая пустота, когда в абсолютной тьме загробного мира замерцали почти приветливые мурашки, когда телу уже было все равно — дышать или не дышать, его дотлевающий рассудок сделал утешительный вывод: свобода близка.

Странно, но в этот момент почему-то сильно обострился слух. Жерас даже слышал как его кровь по инерции циркулирует в теле, мог различить затухающие удары сердца, слышал даже… эхо этих ударов… все громче и громче…

Нет, тут что-то не так. Стук доносился откуда-то извне. Старший Ольвинг хоть и ненавидел еретиков, но отнюдь не был фанатичным приверженцем религии пасынков темноты. Поэтому он, махом отметая благочестивые помыслы о шагах идущих за его душой святых угодников, в первую очередь подумал, что кто-то просто долбится о крышку гроба. И подумал в правильном направлении. Стук вперемешку с какой-то возней доносился явно извне. Из того мира, с которым, как правило, прощаются только один раз. Короче, одно из двух: либо еще не отмершие клетки мозга моделируют в сознании посмертные галлюцинации, либо… его откапывают?

Его спасают?!

Жерас дал мысленный посыл похолодевшим жилкам своего тела, втянул по ним остатки физических сил, хотел крикнуть о помощи, но… Его спасло то, что сделать это он уже был не в состоянии. И без того черная завеса перед глазами сделалась еще мрачнее, темнота стала более глубокой и более опустошенной. В мозгу произошел коллапс, и мироздание начало сворачиваться в точку… Он терял сознание или сознание теряло его беспомощное тело — какая разница? Дикая агония сменилась невиданным ранее покоем. Он уже ничего не чувствовал и не слышал. Даже не подозревал, что полное НЕБЫТИЕ так успокаивает нервы…

И вдруг, словно в механизме движения времени произошел сбой, сорвалась какая-то изношенная шестеренка и оно пошло назад, путая следствие и причину. Сжимающаяся в математическую точку вселенная стала стремительно разворачиваться. Душа, едва воспарившая над телом, шлепнулась на покойника — прямо промеж его костей. Сладостное забвение тотчас улетучилось и вернулось пеклище агонии. Потом произошло настоящее чудо. Жерас втянул в свое истерзанное нутро струю свежего воздуха (откуда?!) и окончательно очнулся.

Стук раздавался уже над самой головой, долбили чуть ли не по черепу. И еще какой-то душещипательный скрежет. Ага, понятно! Уже расслаивают гроб. Жерас уже хотел было крикнуть: «торопитесь, изверги!», но тут услышал голос:

— Паразитам паразитья смерть! — слегка хрипловатый баритон. — Интересно, его еще не начали жрать черви? Королевский сынуля! Откормленный на яствах из заморских миражей! Целое лакомство для них.

Конец цитаты. То, что голос принадлежал обыкновенному человеку, а не святому угоднику, пришедшему по его душу, не было никаких сомнений. Как не было сомнений и в том, что голос ему совершенно незнакомый. К тому же, смысловое содержание реплики не убеждало Жераса, что это его спаситель. Далее из мира, что раскинулся за пределами его уютного гроба, раздался еще один голос — сладкозвучный тенор:

— И чего он так внезапно подох? Отравили, что ли? Наверняка отравили. Ходят слухи, что сьир Альтинор давно уже метит на трон Франзарии, да впрочем… нам нет до этого никакого дела.

Жерас вдруг передумал воскресать из мертвых и решил временно замещать обязанности покойника. Он поправил скомкавшийся саван, изобразил мимику полнейшего равнодушия, скрестил руки в области живота. Вся сложность заключалась в том, чтобы имитировать отсутствие дыхания. Нужно было медленно-медленно вдыхать, следя за тем, чтобы грудная клетка поднималась вровень с животом, и также не спеша выпускать из себя воздух. Черт знает, что у них на уме… И сколько их:  всего двое или больше? Но самое любопытное и самое для него судьбоносное:  зачем они вообще откапывают его могилу? Затасканные из вечности в вечность истории о том, что гробницы разрывают в надежде разжиться драгоценностями, здесь неактуальны. В династии Ольвингов уже давно распрощались с этим дурацким обычаем хоронить царственных особ в богатых одеждах, с натыканными куда надо и не надо перстнями и обмотанными вокруг шеи золотыми цепями.

Тогда — зачем?!

Скрежет, возникший в унисон этой мысли, показался Жерасу не в метафорическом, а в прямом смысле душераздирающим:  словно его собственную душу, еще живую и теплую, отдирали от почти здорового тела. Такими громкими были стоны заржавелых гвоздей, которых по незыблемому закону навеки вколотили в крышку гроба, и которые имели полное право выразить свое возмущение за потревоженный покой. Итак, гвозди последний раз вякнули и заткнулись. Жерас почувствовал как  поток свежего воздуха облобызал его с ног до головы, словно сверху на него свалилось целое небо. Душная  могила наконец-то проветрилась.

Вот оно, возвращение из потустороннего мира! Крышка гроба с грохотом укатилась куда-то в другую вселенную. До ужаса хотелось открыть глаза и посмотреть.

— Дюжина чертей и еще один маленький чертенок! Наконец-то мы откопали эту падаль! — произнес хриплый баритон. — Ты глянь-ка, выглядит как живой!

«Никогда бы о себе такого не подумал», — усопший обнаружил в своих слипшихся глазах играющих красных зайчиков — где-то рядом горели факела. А вообще, ситуация выглядела критической. Его «спасители» (их как минимум двое) сытые, здоровые и наверняка при оружии. Он же мертвый, полностью обессиленный, лишь с голыми руками, к которым даже еще не успела прилить полуостывшая кровь. Баритон, обращаясь к невидимому напарнику, продолжал:

— Слава Непознаваемому, что покровительствует всем разбойникам, грабителям и честным жуликам! У какой вселенной есть еще такой чудесный Создатель? Слышь, Гройе, я не хочу касаться этой падали, обыщи его сам.

Тенор:

— Ты просто дрейфишь, лысая задница! Что толку от твоих многоугольных мышц и могучих широких плеч? Душа твоя хилая, подстать моему старческому члену…

Баритон:

— Я ведь могу и обидеться, любезный Гройе… Вот сейчас обижусь и заплачу. И ты заплачешь вместе со мной… возможно, от сострадания, но скорее всего от того, что твой хилый член, воткнутый в твой анус и пропущенный через кишечник, будет торчать из твоей же глотки. И будет символизировать не только окончание твоего тела, но и всей твоей собачьей жизни! Понял, сударь, философский подтекст моих изречений?

Тенор:

— Ну ладно, ладно… не заводись. Помни, что президент Астралии обещал нам отвалить как минимум двадцать тысяч евралей за эту чертову бумажку… Хорошо, я сам обыщу его.

Ну наконец-то! Наконец-то Жерас понял в чем дело! Им нужен не он, не его мнимые драгоценности, они ищут тайный договор, полтора эпизода назад заключенный между