Живи! Не смей уходить!

подкосились.
– Ляля! Лялечка! Солнышко! Ну, что ты так плачешь? Что мне сделать, чтоб не плакала?
– Уйди! Просто уйди.
– Ляль. Ты влюбилась в другого? Да? Кто он?
– Да! Влюбилась!!! Но он - не ты! Сгинь, отвянь! Я тебя ненавижу, придурок!
   
      Пришлось прижаться к стене. Перепрыгивая через две ступеньки высокий, очень худой, очкастый паренек летел вниз. Успела заметить, какое белое у него было лицо. Медленно поднялась на свой этаж, открыла дверь ключом. Ляли не было видно. Потом услышала журчание воды. Дочь вышла из ванной комнаты не сразу. Щёки были красны, глаза припухли.
– Ляля. Мне надо поговорить с тобой. 
– Сегодня не могу, мам.
– Я понимаю, как тебе тяжело. Всё, доча, бывает в первый раз, а через безответную любовь проходит каждый человек. Ты, думаешь, как поэты пишут такие сердечные стихи. Читаешь, и слёзы наворачиваются. Или романы о любви. Они все в юности пережили сердечные муки, и потом они выливаются в шедевры. И я любила безответно.
– Ты? А разве папа….
– У меня была смешная подростковая любовь. Но это сейчас она кажется смешной. А тогда, в тринадцать лет,  задыхалась от тоски. Точно так же, как не может без тебя дышать …Паша.
– Мам! Хоть ты молчи о Пашке.
– Я слышала ваш разговор. Нечаянно. Поднималась по ступеням и слышала.
– Ну и ладно. Я рада. Всё сказала ему. Правда, мам, он как пугало рядом. Достал, выше крыше. Убила бы, честное слово! 
– Доча. А ты думаешь, если Паши рядом не будет, то новенький, – дочка вздрогнула, – обратит на тебя внимание?
Лялька опустила голову.
– Я знаю, что Гера выбрал рыжую замухрышку.
– Убила бы! Убила бы гадину! – дочка застучала кулаками по столу. – Ма. Ну, чё он в ней нашёл? А, кстати, ты откуда знаешь?
– Не важно. Я должна была понять, что с тобой, если молчишь все дни, как каменная.
– Прости, мам. Мне было стыдно. Все годы парни за мной бегали. А тут вдруг такое. Мне очень больно... Не хочу больше говорить на эту тему.
   
         Прошёл ещё один день. Оля пришла домой после дежурства и обрадовалась. Квартиру наполнял запах яблочного пирога. А ведь все дни Ляля не подходила к плите. Она встретила мать в фартучке, с замаранным сахарной пудрой лицом.
– Мам! Я твой любимый пирог испекла.
– Спасибо! – прижала дочь к себе и почувствовала, как та похудела. «Всё! – подумала с болью. – Хватит овощных салатиков и компотов, надо дочку откармливать. Завтра же пойду на рынок за мясом и рыбой».
         Они ели пирог. Разговор не клеился. Хотела спросить о самом главном, но не решалась. Ляля сказала сама: «Сегодня сказала Танька, что видела Геру с Дашкой, когда они выходили из нашей галереи. Под ручку. Значит, мам, всё. Мне там точно ничего не светит».  Оля только хотела вставить слово, но не успела. Дочь упала лицом в сложенные на столе ладошки и горько заплакала. Она подвинула к ней стул, бережно обняла дочку, и слезы тоже потекли из глаз. В груди так сжало! Словно черный паук пробрался в грудь и стал сжимать большими мохнатыми лапами сердце, легкие,  трахею. «Пусть, пусть!– твердила себе. – Пусть вся Лялина боль перейдёт в меня, пусть».

       Телефонный звонок раздался неожиданно. Они ещё сидели несколько секунд, не шевелясь, потом с трудом разогнувшись, на ватных ногах Олга подошла к аппарату. То, что говорил слабый женский голос, доходило до неё, как сквозь слой ваты. Наконец, разобрала смысл.
– А кто вы?  –спросила глухо. – Спасибо. Я скажу ей. Но вы понимаете, что моя девочка здесь ни при чем? 
– Мама! Что случилось? – Ляля стояла рядом. Огромные серо – голубые глаза были уже сухими, и только тревога заставляла дышать её часто – часто. Оля опустила трубку: «Доча. Беда. Звонила бабушка Паши Сидоркина. Он вчера попал под самосвал. Свидетели были. Говорят, он сам. ...Переломало всего. …Умирает». Последние слова едва выдохнула. Шатаясь, как пьяная, добрела до стула и рухнула без сил. На дочь не хотелось смотреть. Вспомнилась та верёвка на чердаке. В голове зазвенело:«Он как ты, как ты. Он хотел умереть». Долго висела тяжёлая тишина. Наконец, Ляля тронула её за плечо: «Мама. А что теперь делать?»
– А ты что …хочешь?
– Надо ехать к нему в больницу. Мама! – дочка бросилась на колени, зарылась в материнский подол и зарыдала: «Я не знала, я не знала ….Что он так… Мама - а - а…. Он умирает…»
       Они долго ехали в такси, один раз застряли в пробке. В хирургическом корпусе прошли в холл, объяснили медработнику, их пропустили на третий этаж. Там, в небольшом вестибюле увидели двух заплаканных женщин и сразу поняли, кто они. Ляля подошла и прошептала: «Здравствуйте, я – Ляля. А это моя мама. Как Паша?» Пожилая женщина зарыдала, а та, что моложе, сказала тускло: «Сейчас выйдет врач. Разрешит пройти к нему. Ненадолго».
– Значит он … в сознании?
– Нет. В коме.
– Простите меня.
– За что?
– Он меня любил, а я прогнала его.
           Бабушка отняла платок от лица: «Мы всё знаем о тебе, деточка. Что тут скажешь. Насильно мил не будешь. Да и пара ли он тебе? Ты вон, какая красивая да ладная, а он всю жизнь задохликом был. Сколько в детстве по больницам-то с ним помотались. А вот как переехали, да в новой-то школе тебя увидел, влюбился, так у него второе дыхание открылось. Гантелей натаскал, заниматься стал, в бассейн ходить. Раньше и плавать не умел. А книги-то как стал читать. И учиться лучше стал. Намного. Ты всю жизнь ему перевернула. У него цель появилась. И жить, и учиться. А что вчера случилось, то случилось. Спасибо, что была с ним рядом этот год. Он таким счастливым никогда раньше не был».
       Ляля слушала, вытаращив глаза, и, казалось, не дышала вообще. Вышел врач. Поманил женщин за собой. Лялька сорвалась с места: «Погодите! Погодите! Разрешите, зайду первая! Только на минуту, а потом уйду!» Мать посторонилась. Бабушка накинула на плечи халат. 
 
    Она вошла в палату очень тихо. Паша лежал весь в бинтах. И голова, и руки. Нога, закованная в гипс, была поднята над кроватью. В левую руку поступало лекарство из капельницы. Она подошла на цыпочках, бесстрашно коснулась пальчиками бело-жёлтой кожи, закрытых глаз. Поднялась на цыпочки, поцеловала холодную неживую щёку.
– Паш! Живи! – сказала неожиданно громко.  – Ты слышишь, Пашка! Живи! Не смей умирать, придурок! Живи, дурак! Ты только живи! А я буду …. любить тебя.  Очень – очень!
  Может быть, ей показалось, что веки паренька дрогнули, но из-за слёз было трудно понять. Как слепая, натыкаясь на стулья и стены, вышла из палаты. Стала оседать… Ольга была рядом, у дверей. Подхватила дочь, не дав упасть, тихонько повела  по коридору.
– Мам! Я хочу, чтоб он жил!
– Он будет жить, дочка. Теперь точно будет.


Татьяна Сунцова. 21.09. 2013.