Целых три павильона больших да цветастых - вот их праздничная вотчина. Первый шерстяной, ситцевый, бархатный: там платья да куртки, шубы да юбки, а главное - лифчики, трусики, панталонки. Ну где ещё посмотреть бельишко, которое страсть как обтянуть собой хочется любой провинциальной моднице, а достаётся оно без труда лишь столичной расфуфыренной штучке. Вот и в павильоне с бельём иногда попадались такие перманентные задавалки, и местные девчата да взрослые бабы глядели на них с испепеляющей неприязнью, так что пару раз даже приходилось вызывать пожарных на лёгкое возгорание.
Дамский второй павильон был украшен восточным узором. В нём паласы, ковры, гобелены возлежали как баре в позах самых роскошных, и проходя мимо каждая достойная женщина, но словно рабыня одалиска, мечтательно нежилась после услад, потому что по сравнению с магазинными ковриками это были настоящие распутные ложа.
Я помню даже запах сосновой коры, который тогда мне казался намного ядрёнее, словно сам липкий древесный янтарь лез насильно в ноздри мои, а многорукие игольчатые сосны как стражи обходили выставку, углядывая не ворует ли кто наши промышленные секреты. Они были, эти тайны - особенно в ручных работах краснодеревщиков из третьего мебельного павильона. Бог свидетель, какие красоты выпиливали и выстругивали мастера из простого полешка, над которым бы иноземный папакарло сломал себе руки да голову. Да что там простолюдин, если каждая импортная королевна, приезжая в наш город с надутым визитом, почитала за удовольствие погреть свою задницу в царственных креслах, а ещё один папа - тоже римский - забрал с собой парочку мягких диванов для престарелых товарищей из ватикана.
Мебель, продукты, одежда - это всё папам да мамам. А нам, ребятишкам, до визга всем нравились звериные клетки. Они стояли в длину вдоль асфальтовой дорожки, под крышу затянутые парусиновым холстом на железном каркасе. И в каждой такой теплице проживали зверьки только своей породы, потому что чёрные лисы б взбесились при виде откормленных кроликов, а у тех бедняжек сердце взорвётся от вида оскаленных лис. Песцы да норки так вообще особо трепетны к чуждой природе, и могли бы покраснеть от стыда или ярости совсем не тем мехом, который нужен товарищам звероводам. Каждый входящий мог бесплатно взять книжицу по уходу за животными – но уже с середины, там где начинаются скрепки, вместо зверька на страницах появлялась его тушка, а мы ребятишки, жадно хватая дармовьё о природе, совсем не задумывались как ей живётся в неволе… И всё равно: это я нынче так рассказываю про выставку видением взрослого мужика, который всерьёз понимает не только людские радости, но и их страдания. А тогда я чуть поплакал, узнав о смерти лучшего друга, и вместе с другими детьми легко смеялся на его похоронах - хоть мать да бабка рыдали в трауре, хоть взрослые шикали на наше веселье, и даже старая кошка, видевшая волю только из окна без форточки, тоже ходила меж стульев с чёрным бантом. Смерть казалась такой далёкой, как будто он просто переехал в другой городской район, и пусть мы его больше не встретим, но там у него будут другие товарищи, и слухи от них обязательно к нам долетят.
Как же можно не жить, если на днях одному подарили настоящий футбольный мяч в кожаных заплатках, другой получил от трудяги отца премиальные бутсы, а в газетный киоск завезли темнолицых каучуковых индейцев, раскрашенных в мокасиновые цвета. Индейцы с ковбоями - это сильное увлечение, азартное хобби. Это великий бздык. Позабыты альбомы с почтовыми марками, заброшены в стол старинные медяки и уже мало кто обменивает друг с дружкой хоккейную амуницию. Зато в каждом подъезде организуются тайные общества - у одних за ушами и на темечке снизки из голубиных перьев, а другие до бровей натянули дедовские соломенные шляпы, резинками от трусов затянув их поля? Прямо хоть вестерн снимай - луки против револьверов. А главное, что в каждом отряде есть своя медсестра, красивая да бойкая второклашка, которая почему-то чаще всего перевязывает командира, хотя и другие наши товарищи тяжко жалуются на ранения.
То ли с этих игр вместе с соседскими девчонками, то ль возраст перевалил свой детский рубеж на шаг ближе к дедовскому - но пошли у нас дворовые любови напропалую, чередуясь со школьными. Я кричу:- Ой! Что с тобой?- Влюблён! - В кого? - В ромашку!- Она визжит мне ответно:- Кысьбрысьмяу! Кысьбрысьмяу!– и поцеловать страшно, а непоцеловать ещё страшнее: вдруг она в другова влюбится. А ночью, с головой улёгшись под одеялом чтоб видения стали ярче, я придумываю о себе великие подвиги ради неё - что будто к нам в школу нагрянули зверские фашисты-пытальщики, они заковали в кандалы всех учителей вместе со старшими ребятами, и только я, молоденький гвардеец под красным знаменем, смог организовать пионеров в партизанский отряд. Мы на чердаке; у нас всего пять автоматов, но патроны совсем не кончаются, и каждая пуля долетает до цели.
