- Ну что, какая у нас там теперь тема на очереди?
- А тема у нас, приятель, как и всегда, общего, так сказать, характера.
- Иными словами, трёп без названия.
- Ага. Трёп ради трёпа.
- И не надоело?
- А что делать? Надо же хоть чем-то занять себя во время этих бесконечных передвижений.
- Обширна география любезного Отечества и масштабы грандиозностью впечатляют. М-да… Но раньше, помнится, ты хоть книги какие-то почитывал. Ну, или прессу какую-нибудь. Что, значит, в руки подвернётся.
- Не читается что-то. А ты, подозреваю, затаив дыхание ждёшь, когда же я молвлю, что читать, мол, стало нечего.
- Догадливый. А что, не так?
- А может и так. Что это меняет?
- Как сказать… Стало быть, талантливостью, что ли, нонешние не дотягивают? До знакомых тебе с детства классиков?
- Не судите, да не судимы будете… Да и не моё это дело: судить. Как бы это сказать. Не пронимает. Понимаешь? Это если одной фразой. Не пронимает, и всё! С другой стороны, как там в пословице? Каждому овощу – свой срок?
- Это ты к чему?
- Это я к тому, что в разном возрасте у одного и того же человека обнаруживается разное восприятие по одному и тому же поводу. Что, в общем-то, закономерно, оправданно и, безо всяких изысков, объяснимо.
- Витиевато. А как насчёт примеров из жизни?
- Да сколько угодно!
- Валяй…
- К примеру, «Война и мир»…
- Ого!
- Я, помнится, пытался сей труд осилить, как и все мои одноклассники, в ту самую счастливую пору безвозвратно ушедшей молодости, о которой теперь не осталось ничего, кроме сожалений.
- Ближе к делу давай.
- Да-а. Сухарь ты плесневелый.
- Просто я контролирую свои эмоции.
- Молодец! Так вот, конечно, признаюсь честно, тогда я роман так и не дочитал. И ещё больше – недопонял.
- Потому что…
- Правильно. Потому что был молод.
- А потом?
- А потом, несколько лет спустя, когда меня в армии в госпиталь определили, ну ты помнишь, что б гланды, значит, вырезать, я, естественно, с целью наполнения смыслом и цветом бестолкового и серого армейского существования, подался в библиотеку данного лечебного учреждения.
- И в руках у тебя оказался…
- Правильно, Лев Толстой. Война и мир.
- И что?
- И то! Теперь это было уже совершенно иное прочтение! Теперь у меня за спиной был кое-какой житейский опыт, и я сам, можно сказать, был в процессе бурного формирования собственного мировоззрения.
- Короче, чтение оказалось полезным, а интеллектуальная среда организма – подготовленной.
- Я, батенька, на твою иронию давно уже научился не обращать никакого внимания. Так что, можешь не напрягаться.
- Глупости какие! Это у меня, таким образом, может быть, одобрение выражается.
- Скажите, пожалуйста! Ладно, принимается. Так вот. Именно тогда я и поразился впервые, как это умные дяди и тёти, составляющие учебные программы, додумались преподнести деткам этакий сюрприз.
- То есть?
- То есть, в мировой литературе есть такие произведения, которые бессмысленно изучать в школе. Ознакомиться, в общих чертах, – да, допускаю. Но прочувствовать, например, душу Наташи Ростовой, или проследить мыслью за рассуждениями Пьера Безухова, подступиться хотя бы чуть-чуть к философскому трагизму Андрея Болконского, это, уважаемый мой оппонент, возможно только для человека, хоть сколько-нибудь пожившего на этом, не всегда распрекрасном, свете. То есть, предполагается, что человек, должен, наверное, обладать какими-то жизненными познаниями и пройти через определённые жизненные испытания. Иначе материал не усвоится. Верней, не так. Произойдёт отторжение.
- Так ты это, ты напиши, куда следует.
- Ага, сейчас, разбежался. Или вот. Достоевский. Что, Раскольников – это более подходящий для подростков персонаж, нежели чем любой из братьев Карамазовых? А ведь именно «Братья Карамазовы» - вершина творчества Достоевского. И уж никак не «Преступление и наказание». И потом, где же логика? Если Толстого – то главный роман, а вот если Достоевского, то тут извини-подвинься.
- Ты мыслями своими и переживаниями в прошлом. Это когда было? Да ты посмотри, как их сейчас учат! И чему учат! И что такое единый госэкзамен! Про то, как форматируют мышление подростков, в частности, и как форматируют всё общество в целом, ты уже слышал. От разных людей неглупых.
- Погоди, не уводи тему. Слышал, конечно, но к этому мы ещё, надеюсь, вернёмся. Тем более, что дорога неблизкая, добираться ещё долго. Дай мысль закончить.
- Давай, разворачивай сюжетец…
- Так вот, тогда, в армейском госпитале, когда я, наконец, одолел весь роман до конца, на меня, помню, снизошло настоящее душевное потрясение. (Кстати, позже, почти то же самое мне довелось испытать по прочтении «Братьев Карамазовых» А великий инквизитор прошёлся по моему сердцу настоящим стихийным бедствием).
- То есть, как ты говорил в начале нашей беседы, каждому овощу…
- Вот именно. Но и это ещё не всё. Спустя лет десять я вновь перечёл «Войну и мир».
- И что?
- А то, что испытал я тогда совершенно иные, гораздо более глубокие, чем десять лет назад, чувства. Хотя, по правде говоря, я даже поначалу слегка подсмеивался над собой. Вот, мол, видали дурака, делать ему нечего, в третий раз одну и ту же книгу перечитывать взялся.
- Словом, ты не пожалел.
- Я испытал чувство гордости за себя, за то, что не позволял душе лениться.
- И в ступе воду…
- Помолчи!
- Молчу…
- Или вот, ещё. Куприн. Поединок. Диалог Шурочки с Ромашовым. Помнишь?
- Про пословицы и неожиданно раскрывающийся, с возрастом, их новый смысл?
- Именно. Ведь всё это произошло и со мной.
- Знаю. Но мы, всё-таки, кажется, отвлеклись. Ты говорил, что современная литература тебя не пронимает. Так, кажется?
- Один штрих. Может и проняла бы, да только читать я стал меньше. Куда-то, понимаешь, интерес подевался. Может, и не в авторах вовсе дело, а во мне самом. Не знаю.
- Зато я знаю. Уставать ты начал, дорогуша, от жизни. Нет уже того блеска в глазах (помню, помню, какой лихорадочный огонь во взгляде твоём полыхал, какое пламя обжигающее на окружающих изливалось!). Опять же, вдохновение. А прекрасного, как ты уже давно усвоил, не бывает без вдохновения. Да и действительность наша безрадостная настраивает, видать, определённым образом.
- Возражаю! Окружающую действительность каждый может и должен отображать и интерпретировать в зависимости от свойств личности, от собственного темперамента и особенностей характера.
- О как! Помнится, один умный человек сказал, что для личности не столько важно, в каком положении на данный момент времени личность находится, сколько в каком направлении она движется.
- Вот именно! Светлая аура наша не сама по себе в пространстве мажорится, над ней работать надо, неустанно и, желательно, без временных интервалов, а это – воспитание чувств, воспитание духа.
- Ясное дело. Если над этим не работать, то обволочит тебя, горемычный, серым, а то и чёрным и жутким, невидимым для других покрывалом.
- Скажи уж, саваном…
- Это ты у нас мастак на эпитеты всякие. И во всём-то ты знак какой-то таинственный увидеть пытаешься. Оттого и переживания эти пустые. Живи себе, батенька, как другие живут, и не заморачивай свою бедную головушку. Ерундой всякой.
- Ты же знаешь, что не получается. К чему воздух зря сотрясать?
- Ладно, не буду. Глаголь далее.
- А чего глаголить-то? Вот, Аксёнов, кажется, светлая ему память, говорил, что жить надо, слегка пританцовывая свинг.
- Ага, значитца, кого-то из современников наших мы, кажется, читывали?
- Каюсь, не соберусь никак. Давно пора, да вот, видишь, не срастается.
- И не только с вышеназванным автором, надо полагать, не срастается? С кем же ещё эдакая досадная несуразица происходит?
- Коэльо. Веллер. Да что перечислять, имя им – легион, сам знаешь.
- Я знаю другое. Трусишь ты, батенька, что чужой ритм и организация изложения повлияют на твою собственную. На твой, так сказать, стиль, на твою индивидуальную манеру повествования.
- Стиль и манера… Сильно, однако, сказано.
- Ладно, не прибедняйся, стиль-то у тебя есть, и манера тоже, и ты это прекрасно понимаешь. Но трусливо придумываешь всякие там замысловатости, что б, значит, себя, любимого, оправдать и в какой-нибудь тёмной подворотне отсидеться. А от тёмных подворотен и их зловония, скажу тебе по секрету, и мысли соответственные нарождаются. И по всему выходит, что нельзя тебе никак, друг ты мой, без солнца яркого, да без неба чистого. Не старайся. Не спрячешься. Не выйдет, уважаемый! Я же у тебя есть. Я! Бдительный твой страж, твой союзник и твой двойник, тень твоя. Я - твой помощник, адвокат, обличитель, твоя сжатая до предела пружина, твоё пожизненное беспокойство и твоё редкое, к сожалению, отдохновение. Что вздыхаешь? Не пронимает его… Раскисать не надо, приятель!
- Это я-то раскисаю? Я? Уж в чём-чём, а в этом-то меня никак нельзя обвинять.
- Ну, вот и ладненько. А чтобы свинг, братец ты мой, пританцовывать, нужна энергия. Согласен?
- И что?
- А то, батенька, что энергия сия – суть твоя способность реагировать на внешние раздражители. И если ты близок к тому, чтобы махнуть устало рукой на эти самые раздражители, свинга никакого, как ни страдай, не получится. И вот тогда – всё! Тогда - пиши пропало! Можешь ставить на себе крест.
- Да, умеешь ты поднять настроение. Уговорил. Начну, пожалуй, с Аксёнова. Только вот, когда начну, сказать не берусь.
- Точная дата – штука не обязательная. А вот решимость – уже половина дела. И потом, сколько же можно на себе замыкаться?
- Вот же, беседуем…
- Шалишь, брат. Это за неимением собеседников. Виртуальные не в счёт.
- Вот тут ты неправ. Потенциальных собеседников – море разливанное, бездонное и бескрайнее, да только чувствую, что общения у меня с ними не получится. Всё-то мне не так, всё-то мне не эдак. Ведь, чтобы передать мысль, строишь предложение. Верно? И тут же обнаруживаешь, к великой своей досаде, насколько бесцветным и бесчувственным получается то, что хотел выразить. Пытаешься опять. То же самое! Пробуешь ещё раз. Мимо! Угодливо закипают эмоции, и от этого становится ещё хуже. Нервный накал усиливает невнятицу. Сердце аритмией заходится. Дыхание учащается. А по-другому я не могу. Только так, только с оголённым нервом. Но уж если ты сам не в состоянии внятно сформулировать беспокоящую тебя мысль, то, какого же, в таком случае, ответа можно ожидать от собеседника?
- М-да…
- То-то! И всё! Диалог не заладится, почти что не начавшись. Вектор благих намерений исказится до неузнаваемости.
- Благими намерениями устлана дорога в ад.
- Вот именно. Так как же после всего этого передать переполняющую тебя гамму чувств и переживаний, как доподлинно перенести в слово трепетную палитру ярких всплесков души?
- Что тут можно сказать? Как тебя успокоить? Мастерство, уважаемый, сам знаешь, с годами приходит. Терпеливо накапливается. Ты же, помнится, диалектику когда-то с рвением вдохновенным постигал. К философии, так сказать, слабость испытывал.
- Романтика молодости…
- Ну, знаешь, романтика романтикой, а след отчётливый увлечение сие на натуре твоей оставило.
- А ты похихикай на тему о том, что, мол, ничто не проходит бесследно.
- Желчь прибереги. Может и пригодится когда. Так вот, помнишь, закон перехода количества в качество?
- Ну-ну. Поумничать решил? Только вот я всё думаю: сколько же ждать-то можно! Где он, этот долгожданный переход? Когда соблаговолит объявиться? Ведь
