подловатые рассказы

припомнил визгливые соседские подклетья: – или кролики?
– Зайцы, – отозвался глухо я, прячась за сосной вприсядку: целая компания оглашенных ворон хоронилась на ветках, наблюдая поживу.
Совёнок завис в кроне дерева: когтями тискается, вертит головой; а солнце в глаза бьёт, и не видать ему, маленькому, откуда вороны нападут. Самые злые клуши падают сверху с гортанными криками хлёстких кавалеристов. И подбадривая себя матерной речью, рубят крыльями слепого охмурка.
Помогла бы ему мать, да улетела она за мышами, в дремень тёмную лесную. Хоть и белый день в окошке, но измучил её малец голодным писком – сердце ёкнуло: помрёт, не евши – и порхнула тяжело в чащу, тыкаясь об вострые сучья отощавших сосен.
Совёнок книзу слетел, чуть продрав ладошками глаза; но и тут чёрные плакальщицы насели на него, норовя ущипнуть. Крыльями он укрылся; а как больно стало от ран – визгнул разъяренный да в драку кинулся. И не один: комья земли полетели, разгоняя воронью шайку.
– Ерёмушкин! – загорелся Умка высокой идеей спасения животного мира. – Давай сову к себе заберём и в клетку посадим. Она, когда вырастет, детей нам родит. А в доме их браконьеры не убьют.
Засмеялся я от доброты малыша, но объяснил ему трудность общения с дикими зверями. – Ты не обо всём подумал. Первым делом, совёнок в неволе от тоски задохнётся – как если тебя в рабство уведут враги и ошейник нацепят.
– Ладно, не буду я его в клетку сажать, – опять забрыкался сынишка. Уж так ему хотелось приручить яркую птицу. – Пусть во дворе на каштане живёт. И ещё мы ёлку ему посадим, пушистую.
– Хорошо, с этим справимся. – Похлопал я в ладоши, радуясь нашему спору. – А мышей ты будешь ловить? ему ведь живой корм нужен, да сам совёнок ещё маленький – всегда мамка поесть приносила.
Вот тут Умка потух: тяжёлая юннатская доля – мышу он до сих пор боится. – А подругому нельзя? может, мясо с базара покупать?
– Бесполезно. Понюхает только и отвернётся. Потому что совёнок сам хватать должен – он же хищник.
– Дааа, жалко. – Задумался малыш, напал угомон на него. Дома тихо ушёл к себе в комнату, а мы с Олёной стали продукты по холодильнику раскладывать. Она сладостям обрадовалась: – Побаловать решил? Спасибо.
Слабо удивился я, уже догадываясь о проделке: – Ты сама их написала.
– Я? а ну, покажи листок. Это же не мой почерк?! Чьи каракули внизу?
И тут мы с ней захохотали, потому что в немой тишине расслышали хрумканье печенья из детской комнаты, пополам с чмоканьем шоколадного  крема.
– А чего? – почесал я в затылке. – Может, он теперь станет лучше учиться, раз правописание приносит выгоды...
=================================================================

 - мне сразу не понравилось это лязгающее шебуршение у  нашего железного сарая. Мы со всем семейством уже привыкли к тому, что лёгонькая суета поднимается по утрам, когда монтажники собираются на работу и подходят сюда всей кодлой за своими инструментами. Тогда мы из всех углов где жевали, воровали и гадили тут же ныряем на пол, сигаем по норам - и тихенько дышим, прикрывая нос лапами. А вечером за час до конца смены мужики уже начинают поддавать, и поэтому часто окунаются в сарайку, где у них от мастера припрятана водка с закуской. Закуску мы никогда не трогаем - не дай бог, если на сале или на колбасе останутся слепки наших зубов - но ещё  хуже будет если случайно хвостом кто из наших заденет бутылку - тогда всё пропало - потравят, затопчут, совсем сживут со свету.
 И вот мы сосуществовали с мужиками мирно: не скажу что приятельствовали, а всё же когда пересекались в параллельных мирах, то друг дружку не трогали, уважая законы физики всякой. Мы на элеватор бегали за зерном, а они по работе. Или к молодым бабам. И хоть я многое видел из своего угла, но скорее язык себе откушу. Потому что в их монтажной сарайке мы прячемся от овчарских собак - а я тварь благодарная.
 Но и мстивая за подлость - ох, не нравится мне это  шебуршение. Слишком много чужих сапогов бьют по земле вокруг нас, словно танцуют от радости. Слышу как на крышу, слышу как полезли, всё слышу - и чутьё моё до вершин обострилось. Так бывает только  в самые опасные, страшные минуты, но если это вправду смертельно, то нужно спасать, уносить детей. Поздно. Я в щёлку вижу жёлтые  враждебные глаза ихнего бригадира, который подаёт команды наверх. Теперь я понял - они подымают сарай. Нам уже не уйти.
 - Уходим. По приказу начальства переезжаем на другой объект, где за нашу трудовую доблесть больше платят - оставляя в цеху элеватора своих боевых подруг, а с ними слёзы и рёвы, про то что на кого мы их покидаем. Не плачьте, девчата, крепитесь. Потому как любовь зла, и вот таких козлорогих самцов вам довелось полюбить. А те, кто за нами придёт, ещё больше  чудес наобещают - горы златые для вас - но не верьте козлам, мы все одинаковы когда плоть сгоряча восстаёт.
 Спросите у крыс. Мы сейчас забирали железный сарай с инструментами, подняли на гаке его - так  под ним оказалось их целое полчище, огромная рать. Эти твари хвостатые почти все бросились врассыпную от наших сапог, и мы с  наслажденьем давили их маленьких голых крысят прямо  розовой кучей, не давая сползти с гнездовища: а они видно поняли смерть да и подняли визг. И тут одна крупная крыса  бросилась к нам сквозь кровавое месиво – бросилась лично ко мне, а глаза её жёлтые, трупные  дырки от пуль, горели враждебным огнём. Она подпрыгнула; как прыгает каучуковый шарик которым мы кидались в детстве и он криво обструганный летел незнамо куда попадёт – а эта попала в мой голый пупок, вылезший из-под брезентухи спецовки посмотреть на побоище, и вцепилась зубами в него.
 Я заорал грубым опасливым матом; потом зарычал от ярости как на бабе любимой рычу, когда чую не смазку а кровь, её запах; и стал вбивать кулаком противный оскаленный череп в себя; а через минуту я раздавил её серую мокрую вонючую тушу  на своём животе.
==================================================================

 Удивительные призрачные видения рождает во мне музыка. Я такие даже во сне нечасто вижу. То я марширую со знаменем во главе богатырских колонн, сам силач; то лечу на ракете одиноким бесстрашным командором, покоритель космоса; а когда душу мою увлажняет слеза сентиментальности, надо мною склоняется кроткая возлюбленная, сама вся в симфониях.             Интересно знать - как же гении писали такую великую музыку? Ведь если только слушаешь реквием - уже кажется будто в гробу несут, если нежный ноктюрн - за ним счастье идёт, ведя любовь за руку. А зазвучат боевые марши - ты горд за себя и отечество, ты не ложку сжимаешь а ложе винтовки.