Инфант

нежеланием заниматься полноценным сексом. В какой-то момент мне стало обидно до невозможности и я грубо высказал свою тревогу по этому поводу.
- Саш, перестань, -  вполне искренне ответила она, -  боюсь я! Бабка может войти. Ты же знаешь, дверь не запирается.
В ответ я состроил обиженное лицо и через некоторое время это возымело желаемое действие.
- Окей! – игриво ответила она, - я что-нибудь обязательно придумаю…
И она придумала. Где-то уже через пару увольнений ванная комната, находившаяся в глубине квартиры, стала нашим постоянным прибежищем. Что чувствовала и фантазировала себе в такие моменты бабушка, страшно было представить. Но стоит отдать ей должное, держалась молодцом и за все время наших копошений в совмещенном санузле, ни разу не подала голоса. А там бушевали невиданные миром страсти и бесстыдства… Включался на полную душ, который по нашему мнению должен был заглушить непотребные вздохи и стоны. Но происходило обратное. Скрип, стук, а иногда и грохот словно усиливались при непрекращающимся потоке воды. К тому же этот нескончаемый водопад лишь умножал суету, сопряженную с теснотой и прочими неудобствами. «Ложем любви» становились все находящиеся в уборной предметы и устройства. Была ли это стиральная машина, бак для белья, тумбочка или просто сама ванная, всё эксплуатировалось почти до полного износа, ну, за исключением, пожалуй, ванной. Та служила нам верой и правдой, не предавая даже в самые тяжелые и ответственные мгновения. Короче говоря, бедная, бедная бабушка. До сих пор жаль старушку.
  Ну а Леночка…  Леночка была чертовски хороша. Ее физика и вообще фактура сочетали в себе неопровержимую юность с какой-то врожденной женскостью. Невзирая на ее явное малолетство, она от мозга до костей являлась существом женского пола: пускай маленькой, инфантильной, но все-таки… женского пола, словно от матери-природы знающей все тонкости общения и обращения с полом мужским. К тому же ее смуглое, невероятно стройное тело будоражило мое воображение, как в стенах квартиры, так и во вне их, доводя меня, измученного армейской службой до сладостного исступления и изнеможения, и даже после финальных аккордов, оставляющее неутолимый мужской голод. Можно ли забыть  ее - обращенную ко мне спиной, совершенно голую, блестящую от пота и от того еще более востребованную. В те минуты верхняя часть наипрекраснейшего точеного туловища находилась в самой ванной, лицо безжалостно упиралось в отверстие сливного стока, а нижняя ритмично двигалась по руководством моих проворных рук, скользких то ли от воды, то ли от пота. Никогда более в своей жизни я не ощущал в своем тщедушном теле такого испепеляющего либидо, а в черепной коробке торжественного парада опасных эмоций. Злость, жалость, чувства превосходства и униженности – все перемешивалось в моей голове, сублимируясь в похоть.
- Ничего, что я тебя так? - в тот памятный раз, поддаваясь беспричинной жалости, неожиданно для самого себя спросил я.
- Да нет, что ты.. – по-детски улыбнулась она и совсем не по-детски подмигнула своим раскосым оком, - даже приятно…
Собственно так бы все и продолжалось, если бы однажды утром, находясь на службе, в телефонной трубке я не услышал отдающую февральско-ноябрьским холодом ключевую фразу этого повествования: «Я залетела!»
Кто служил в армии, тот знает, что слово «залет» для солдата имеет особое значение и смысл. Ведь залет, это не просто «косяк», а «косяк» за который непременно придется ответить, причем по полной программе. В моем с Леночкой случае «косяк» был в квадрате, а может даже и в кубе, потому как первое – сам залет, а то бишь беременность Леночки, второе – то что виновник случившегося, мягко выражаясь, не совсем свободный человек, третье – Леночка несовершеннолетняя и наконец, четвертое – на хрена нам молодым да ранним, вообще, весь этот геморрой?!
И как-то сразу после Леночкиных слов Антонина Александровна стала родней и ближе. И что самое забавное - чисто по-человечески. Не на шутку испугавшись и почувствовав в лице своей великовозрастной возлюбленной потенциального сочувствующего, я, долго не раздумывая, выдал все подробности назревающего катаклизма. И она выслушала, спокойно, не перебивая и не выказывая признаков возможной и ожидаемой ревности. Что и говорить, было приятно. Тогда я понял по настоящему, что счастье это действительно, когда тебя понимают. По прошествии же нескольких недель, когда о Леночке Виноградовой рассказывать мне было особенно нечего, Антонина Александровна повела себя так, как будто приходилась мне и моей малолетней пассии, чуть ли не родной матерью. Ласково и нежно гладила меня по щеке, и строя рыжие бровки домиком, по-матерински приговаривала:
- Бедный мой мальчик… Не бойся, все образуется.
Леночку же называла, соответственно, «бедной девочкой», иногда заблудшей овечкой и, то ли в шутку, то ли всерьез, находясь в какой-то отстраненной задумчивости, шептала себе под нос:
- Усыновить что ли всех вас… глупеньких…
Дело осложнилось еще и тем, что Леночка Виноградова толком сама не знала, чего хотела. Или же лучше сказать, знала, но здравомыслящего человека ее противоречивые мысли и желания покоробили бы, однозначно. Она панически боялась аборта  (истинно говорят, что даже у самой бездушной твари есть совесть) и отметала разрешение проблемы таким способом напрочь. С другой стороны, при слове ребенок, ее начинало трясти и выворачивать наизнанку.
- Да какая я, к черту, мать? – вопила она, - Мне шестнадцать лет два месяца назад исполнилось! Мне школу заканчивать надо и карьеру делать. Да и ты (имелся в виду я)… какой из тебя папаша? Да и вообще, оно тебе надо?
Что касается реплики «про папашу», скорее всего она была на все сто права, но дело было даже не в этом. Мое отношение к Леночке Виноградовой было настолько несерьезным, легковесным, к тому же потребительским, что даже если бы я поставил галочку на опции «Совесть» и перенастроил себя на праведный лад, вряд ли бы потенциальный детеныш стал бы впоследствии вызывать во мне отцовские чувства… Как мне казалось тогда да и кажется теперь, для отцовства надобно, как следует созреть, а может быть даже и прозреть…
В итоге помогла Антонина Александровна.
- А вот знаешь что?! –  допивая на кухне полуденный кофе, агрессивно перекинув ногу на ногу, заговорила она,  – если хочешь, вернее, если ты не против, я в состоянии обставить дело так, что вы оба станете не при делах. У меня имеются кое-какие связи, как по части роддомов, так и органов опеки и я после рождения малыша могла бы его благополучно усыновить, ну или удочерить… Смотря, кто там вылупится. Ты кого хочешь, мальчика или девочку?
- Никого! – сухо ответил я, внутри себя с трудом переваривая, только что сделанное  предложение, от которого нельзя не под каким предлогом отказываться. К тому же сам тон Антонины Александровны меня поразил изрядно. Так жестко, неэмоционально и отчасти цинично, она никогда со мной не разговаривала.
- То-то! Правильно мыслишь. Молоток, – с удовольствием закурила она и сладко почесала ногтем мизинца лодыжку - ты же знаешь, у меня больше не может быть детей.
- Знаю!  - успел ответить я, хотя по правде говоря, мне было на это плевать.                                                                                                                                  
 - Ну, вот видишь, котёнок, - она небрежно погладила меня по затылку, словно я в действительности был кошачьего племени, - как все славно получается. Для этого, правда, понадобиться твой отказ от отцовства… хотя не парься особо… с тобой проще всего, ну и, разумеется,отказ от материнства нашей бедной Лолиты. Поговори с маленькой…
И я поговорил. Леночка пришла в телячий восторг от предложенного (как она беспрестанно восклицала: «Бывают же добрые люди на свете!»), что, кстати, весьма благоприятно повлияло на весь дальнейший ход беременности. Судьба и дальше «помогала» всем нам изо всех сил. Как это не кощунственно звучит, очень своевременно, а именно на четвертом месяце беременности Леночки, отошла в мир иной бабушка, так и не решив для себя до конца:  поправилась ли ее внучка на недоеденной овсяной кашке, или же располнела сама по себе… И здесь Антонина Александровна проявила себя деловой женщиной. Гроб, крематорий, венок, ячейка и прочие похоронные прибомбасы, были заказаны и подготовлены благодаря ей, в положенный срок. Ну а там что: схоронили, поплакали для приличия, разошлись.
Дембельнулся  я, так и не увидев своего «плода» и даже не поинтересовавшись, что за пол вышел. Всё как-то не досуг было. Да и  возникшие проблемы, мои разновозрастные возлюбленные решали вдвоем, сами. Лишь однажды в оркестр позвонила Антонина Александровна и взяла на всякий случай адрес и телефон моих родителей. Ну а после я подался до дома. Поступил в институт. Студенческая жизнь закружила меня в вихре дьявольской гальярды, заставив забыть все эти странные армейские перипетии. По окончании института нашел нормальную, не отягощенную скрипичным ключом работу. Удачно женился и удачно развелся. Потом опять женился и опять развелся. В общем, достаточно безболезненно скоротал лучшую часть своей жизни. Ну а жизнь и не намеривалась приносить ничего знаменательного и даже мало-мальски стоящего. Кто знает, может сама ждала от меня каких-то решительных действий? В итоге, несмотря на бурную и стремительную увертюру, она оказалась серой, унылой, как солдатская шинель и главное, не сулящей никаких позитивных перспектив. Женщины, которыми я пресытился еще в ранней юности, перестали вызывать жгучий интерес. А те которые пресытились мной в зрелости, пугали своей предсказуемой эксцентричностью и стервозностью. Деньги!?… Хм!  Я давно про себя понял, что любой финансовый достаток, меня в итоге начинал устраивать. От того, собственно и особо не парился по этому поводу. Ну, что еще? Пить, я не пил, потому как весьма болезненные по своим ощущениям последствия, вызываемые алкоголем, мне были хорошо знакомы и в итоге порядком надоели. По сути, я ничего не ждал от своего существования и жил, потому что жилось. Но тут случилось вот что…
Пришло письмо на мой электронный почтовый ящик от некой Нины Александровны Звягенцевой, что прямо таки позабавило, потому как, я мало кому его давал. Впрочем, вот письмо:
Здравствуйте Александр Григорьевич! Пишет Вам Ваша Дочь Нина. Моя приемная мать Антонина Александровна Звягинцева  два года назад умерла. Перед смертью она рассказала мне о Вас, о том, что ВЫ есть. Моя настоящая мать Елена Александровна Виноградова погибла в середине девяностых. Очень хочется, если Вы не против, увидится с Вами. Если согласны, напишите мне. Я обязательно приеду. Ваша дочь, Нина Звягинцева.
P|S. Проживаю я по тому же адресу в городе Москве, что и моя приемная мать.
Мне стало резко не по себе. Вспомнилось детское ощущение, когда снежок попадает в область шеи и, рассыпавшись, неотвратимо оказывается за пазухой. Именно это я и почувствовал после прочтения. Ведь послесловия, эпилога, называйте, как хотите, я точно не ожидал, убежденно веря, что все мои юношеские недоразумения и их печальные последствия давно остались в прошлом. Но в ответном письме, все ж таки чиркнул, что буду рад знакомству и возможному приезду. В