Жюль Верн и пожарные собаки

      Артёмка завороженным взглядом смотрел, как отец, с широкой улыбкой на лице, подкидывал и перекатывал по всей своей огромной и мозолистой ладони, небольшой, только что из поддувала вычерпнутый длинным, специальным совочком, красный уголёк. Рот Артёмки был открыт от глубочайшего изумления, он весь замер, застыл в немом восторге и безуспешно пытался понять, почему отец не кричит от боли, почему раскалённый докрасна уголёк не обжигает его, как он вообще может проделывать такое, да ещё лукаво при этом улыбаясь! А папа, тем временем, стал перекидывать пышущий жаром кусочек антрацита с руки на руку и, наконец, вдоволь натешившись, бросил его в ведро, с недавно извлечённой из печки золой.
- Ну вот, сыночка, видал? Огня бояться не надо, с ним надо уметь обращаться.
- Пап, ну как же так? Он же – горячий! – У Артёмки даже дыхание перехватило.
- А я смогу?
- Конечно, сможешь. Только, не сейчас. Вот, подрастёшь немного и, обязательно, сможешь. Тут, сыночка, хитрость одна есть. Хитрость – она во всём есть, для каждого случая – своя, особенная. Живёт человек на белом свете, живёт и хитростей этих самых узнаёт всё больше и больше. Даже и сам не замечает, когда и как он понял очередную хитрость. И по жизни ему, с этими самыми хитростями, вроде как легче двигаться дальше. И всё это, сыночка, называется простым житейским опытом.
- А нельзя, пап, чтобы сразу, ба-бах, и весь на свете житейский опыт я уже знаю? Представляешь, пап? – Глаза у Артёмки горели теми самыми угольками, один из которых отец только что, как настоящий фокусник, подкидывал на ладони.
- Я – ещё маленький, а уже всё и про всех знаю! – Артёмка весело и по-особенному звонко, как могут только дети, рассмеялся,
- Ведь так можно стать самым главным человеком на земле! На всём свете! Правда, пап?
- Не торопись, сыночка, всему – своё время. Жизнь – она ведь всегда только вперёд двигается, так что всё ещё успеется, и у тебя, надеюсь, всё получится. Ты, главное, не спеши никогда. Кто, родной ты мой, сильно спешит, тот, как правило, падает. И шишки себе набивает. Иногда – на пользу. А когда и бестолку. – Отец аккуратно выбирал из поддувала остатки золы. Ручка у совка была предлинная, так что дотянуться до задней стенки растапливаемой печи особого труда не составляло.
      Вот что Артёмке нравилось в отце больше всего, так это его взвешенная обстоятельность, природная осанистость, неторопливая серьёзность, уверенное спокойствие и всегдашняя мудрость. Конечно, в том ещё своём далёком, детском возрасте, Артёмка не располагал необходимым и достаточным словарным запасом, чтобы выразиться именно таким образом, этот подробный анализ собственных, из детства, ощущений и переживаний придёт к нему значительно позже, уже во взрослой жизни, когда он перестанет быть Артёмкой и обращаться к нему окружающие будут по имени отчеству.
      А тогда, в ту счастливую и безмятежную пору, Артёмка просто чувствовал безграничные уважение и любовь к своему отцу, и пытаться как-то объяснить свои чувства, ему даже и не приходило в голову. И ещё одно обстоятельство вселяло в душу Артёмки гордое, счастливое ликование. Отец, почти всегда, разговаривал с сыном, как со взрослым. Например, усаживаясь вечерами за полюбившиеся Артёмке шахматы, они, по ходу игры, рассуждали на самые различные темы, начиная от простых, житейских и добираясь до глобальных, государственных, включающих в себя и вопросы политики, и окружающей среды, и общества, и господствующей в нём философии. Конечно, за такими разговорами, отец избегал всяческих мудрствований, и в доступной форме, с прирождённым родительским талантом, доносил до сознания ребёнка только самые основные, общие понятия.
      Сейчас они сидели вдвоём на корточках, у большой, цилиндрической комнатной печи, которую все домашние величали контрамаркой. Это была основная печь в доме, и во всё Артёмкино детство, насколько он себя помнил, растапливалась она сначала дровами, а потом целым ведром угля. Собственно, и две другие, устроенные иначе, чем контрамарка, печи, топились точно так же. Просто они были гораздо меньшего размера, на их горизонтальных поверхностях вмонтирован был толстый, чугунный лист, с двумя, разного диаметра, отверстиями. Отверстия закрывались целым набором чугунных же колец, со специально снятой фаскою, так что кольца плотно ложились друг на друга, и горизонтальность плоскости чугунного листа, благодаря этим самым фаскам, была идеальной. Можно было ставить сверху, например, кастрюлю, и готовить еду, можно было согреть, даже закипятить, полное ведро воды, а вот уже для установки казана убиралось несколько колец, в зависимости от его размера и необходимого расстояния до горящих углей.
      Но больше всего Артёмку занимал процесс растапливания главной домашней печи, то есть контрамарки, над которой они сейчас с отцом и колдовали.
      Открытое полностью, вначале, поддувало, по мере того, как огонь набирал силу, почти полностью затем прикрывалось. Оставалась небольшая щель для притока необходимого воздуха. Жар в печи, с каждым мгновением, становился всё больше, печь, как живая, гудела на низкой, немного страшноватой, ноте, и вот уже отец закрывал наглухо и верхнюю, тяжёлую створку, через которую загружались дрова и уголь, и само поддувало. Всё! Печь была растоплена. При выключенном в комнате свете особенно бросалось в глаза, как задняя сторона печи накалялась докрасна. Смотреть на это было жутко интересно, но и немного тревожно тоже.
- Пап, в печке ведь места много, а если ещё ведро угля положить?
- Нет, сыночка, тут мера нужна. Печка, она, хоть и печка, а может и не выдержать. Норма должна быть во всём. Это тоже, между прочим, ещё одна хитрость. Так что, запоминай. Подрастёшь немного и сам будешь печку топить.
- Эх! – Слегка расстроено вздохнул Артёмка, - Когда это ещё будет?
- Скоро, мой родной, скоро, ещё надоест.
- Вот ты всегда так говоришь, - хитро сощурившись, Артёмка погрозил отцу детским своим пальчиком,
- И когда я у тебя спросил, скоро ли я буду бриться, как ты, что ты мне ответил? А ответил ты мне, папуля, что ещё надоест! И ничего мне не надоест! Ведь интересно же! И когда я сказал, что на работу хочу ходить, как ты. Опять: «Надоест ещё». Что ж это, пап, получается, тебе всё на свете надоело уже, что ли?
Отец, немного растерявшись от Артёмкиных вопросов, смотрел на сына с обожанием.
- Нет, сыночка, считай, что я пошутил. А вот ты мне скажи лучше, какую книжку сейчас читаешь?
- Жюль Верн. Приключения и фантастика. Интересно – жуть! Там, пап, про пиратов и сокровища. Я уже дочитал почти. Сейчас они решают, где сокровища свои спрятать.
      Читать, нет, даже зачитываться книгами, Артёмка стал рано. Наверное, где-то с третьего класса он читал произведения авторов, к которым обычно приступают в более позднем возрасте. Научная фантастика и захватывающие морские приключения – вот что сейчас более всего занимало Артёмку. Он уже прекрасно ориентировался в параллелях и меридианах, по координатам широты и долготы мог отыскать любую точку на карте, мало того, географический атлас Земли с фотографической точностью отложился в его памяти, и Артёмка подолгу, в классе ли, на переменке, или после уроков, особенно, если его пускали в кабинет географии, где на стенах развешаны были огромные, красочные карты, а на отдельном столе возвышался настоящий глобус, изучал неведомые страны, пересекал океаны, заглядывал на многочисленные, крохотные и затерянные острова, вскарабкивался на самые высокие горы и погружался в таинственные океанские впадины. В детских своих мечтах, Артёмка видел себя бесстрашным путешественником, исследователем неоткрытых ещё земель и, конечно же, искателем древних сокровищ и запрятанных пиратами награбленных кладов.
- Пап, ну всё, я читать пошёл. Тебе же моя помощь больше не нужна?
- Иди, мой родной, - отец поднял ведро с золой и направился выносить его на улицу.
- Возле печки только приберись и беги к своим книжкам.
- Да знаю я, знаю! Всё повторяешь и повторяешь, как-будто я маленький какой.

      Артёмка старательно вымел пространство вокруг печи, собрал в совок образовавшуюся горку и отнёс в ведро для мусора. Затем, в порыве внезапного вдохновения, взял влажную тряпку с порога и тщательно протёр выметенный участок пола. Критическим взглядом окинув прибранное пространство и вполне удовлетворившись итогами своей работы, вернул тряпку на место, сполоснул руки, прошёл в свою комнату и взял с письменного стола потрёпанный том Жюля Верна. Тут же стоял приготовленный на завтра портфель. Заканчивался последний день зимних каникул. Артёмка коротко вздохнул и с удовольствием плюхнулся на диван. И уже в следующую минуту он, плечом к плечу с отчаянными мореплавателями, боролся со страшным штормом, треплющем, словно щепку, видавшую виды пиратскую посудину.

      Примерно за полгода до описываемых событий, во время летних каникул, Артёмка играл у себя во дворе. Играть не очень-то и хотелось, потому что от раскалённого июльского зноя не спасали даже во множестве растущие во дворе тенистые фруктовые деревья. Воздух, в немилосердном пламени азиатского солнца, буквально растекался по всем направлениям закипающими, ленивыми потоками, а по асфальту на улице лучше было бы не ходить вовсе, потому что подмётки сандалий становились жутко горячими, и даже создавалось впечатление, что ноги слегка погружаются в размягчённое на солнце асфальтовое покрытие дороги. Артёмка спасался от жары следующим образом. Он ставил у калитки, на самом солнцепёке, большое оцинкованное корыто, натаскивал туда холодной воды из водопровода и через короткий промежуток времени погружался в него почти всем телом. Правда, ноги в коленях приходилось сгибать, потому, что корыто куплено было на рождение Артёмки, специально, что б его можно было купать, но он рос, а корыто оставалось прежним. Существовал ещё один, более предпочтительный для него вариант: обливаться из-под шланга, но мама такую затею категорически не одобряла, считая, что Артёмка непременно заболеет от холодной водопроводной воды. Приходилось довольствоваться корытом.
      Посередине большого Артёмкиного двора росла древняя, больше ста лет, наверное, орешня. Во всяком случае, по рассказам бабушки, дерево выглядело таким же старым, когда она, с ныне покойным дедом, покупала этот дом. Бабуля, в те далёкие времена, была ещё молода, красива и здорова, правда, верилось в это Артёмке не без труда, и отец его ещё не родился на свет, а уж о том, что когда-то, в далёком будущем, появится сам Артёмка, никто даже и не предполагал.
- Вот и считай, мой золотой, сколько же этому дереву лет может быть, - говорила любимому внуку бабушка, - Оно, почитай, лет сто уже, как стояло, да накинь сюда отца твоего возраст, да ещё годков пять, пока он не родился, а дом мы с дедом уже купили. По всему выходит, что больше века ореху нашему! И нет ни у кого из соседей такого старого и здорового дерева. А уж как щедро плодами нас одаривает, ведь на зиму то, меньше мешка не собираем.
      В несколько Артёмкиных охватов, остов старого дерева, возвышаясь над землёй метра на полтора, разветвлялся далее тремя могучими, в разные стороны, стволами. Хотя и изъедены они были изрядно