ЕМУ ПСИХИАТР НЕ НУЖЕН

                         ЕМУ ПСИХИАТР НЕ НУЖЕН

  Дежурные медицинские сестры стали отмечать странную неугомонность больных в  четвертой палате.
- До поздней ночи не спят, - жаловались они Мехелис, заведующей отделением, - все  обсуждают чего-то и обсуждают. Постоянно ругают кого-то…
- А заводила – Нечаев, - подливает масло на сковородку сестра-хозяйка Юнусова, невысокая полная женщина с круглым лицом и сварливым характером. - Это он, Светлана Петровна, баламутит палату.
 Юнусова крайне была недовольна, что Нечаев сразу повел себя вызывающе – потребовал заменить лежавший на его кровати матрас, сказал, что он  дурно пахнет, и показал на разводы от чьей-то мочи.
- Сколько людей пролечилось на этом матрасе, и ни от кого притензиев не было, а этот!.. Подумаешь, принц! Худющий, черный, как трубочист, руки, как клешни, а все туда же! Подавай ему новенькое!..
 Юнусова довольно правдиво обрисовала облик Нечаева: действительно - худощавый, действительно - смуглый, и кисти рук у него, действительно, развиты – труженик, потомственный плотник.
- Санитарка ему объясняет, - продолжала она, - что других матрасов сейчас не имеется. А он – ни в какую: на этот не лягу! Пригрозил позвонить в телевидение.
- О, господи! – всполошилась Светлана Петровна. – Этих сорок здесь еще не хватало!.. Ну, и?!..
- Я услышала шум и пришла. А он стоит разъяренный, клешней своей машет… Пришлось взять матрас из платной палаты, из-под бабули, которая со склерозом лежит: ей уж без разницы на котором мочиться.

 По большому счету, Юнусовой наплевать и на внешность Нечаева, и на его отношение к режиму, но он, сам не подозревая того, вторгся в ее устоявшийся бизнес, а вот этого она  допустить не могла.
 Пришедшие в негодность матрасы подлежали замене на новые, списанию и сдаче в утиль. Но Юнусова ухитрялась их не сдавать, а сберегала и вновь предъявляла к списанию. Полученные же взамен, она  не торопилась стелить под больных: все равно, по ее словам, обоссут, а использовала с выгодой по своему усмотрению. Она не гнушалась и другими подобного рода проделками, но матрасная карусель была у нее самой отлаженной и доходной.
 О делишках луноликой плутовки многие знали в больнице, но языки держали  на привязи: каждый здесь был по-своему грешен: кто-то «химичил» с лекарствами, кто-то с продуктами… И все прикрывались словами: на то, что нам платят, иначе прожить невозможно.
  На ладонях заведующей тоже красовался  пушок, он засветился на них после первых дней ее практики приема больных и распределения их по палатам. Поэтому Светлана Петровна испугалась огласки: из мухи, умеючи, можно сделать слона или козла отпущения, а журналисты - мастера на подобные фокусы.
- Вы уж, Марина Ивановна,- сказала она старшей сестре, - возьмите эту палату под личный контроль.

 Светлана Петровна не уточнила, что имелось в виду под  понятием «личный контроль», но с этого дня все лечебные назначения: уколы, таблетки, клизмы и капельницы начинались с четвертой палаты, а вечерами дежурившая сестра сама выключала здесь свет и телевизор, принесенный кем-то из родственников. Особенно строго следила за соблюдением режима медсестра с фамилией Кроликова.
 Но как бы кто ни старался, пресечь раздражавшие медиков вечеринки не удавалось, и они продолжались.

  Юнусова, кстати сказать, очень верно подметила, что ведущая роль в неурочных дискуссиях принадлежала Нечаеву. Этот, согласно диагнозу, гипертоник, неврастеник и язвенник был к тому же отчаянным правдоискателем. Он болезненно реагировал на любую, даже малейшую несправедливость, пытался докопаться до причин ее появления, привлекать к ним внимание и возводить на них обобщения. Это у него иногда получалось коряво: все-таки - плотник, а не политик и не оратор, но он не смущался, дескать, истина важнее всего, для ее постижения не особенно нужно сладкоречие.

  Поводы для раздражения и возмущения ему встречались, как говорится, на каждом шагу, они как будто охотились за Нечаевым, он их  видел везде,  даже там, где их другие не замечали. Не замечали не потому, что их не было, а потому что они примелькались, потому что с ними смирились, потому что считали, что «так уже нам суждено, и нам ничего уже не исправить». Нечаев так не считал.
  Он был возмущен, и говорил громогласно о том, что одна, абсолютно не лучшая, часть населения страны пользуется всеми благами, а другая, имея права на такие же блага, лишена этих благ и существует на жалких подачках. «А ведь все мы недавно находились в равнозначных условиях!»  И он призывал к восстановлению справедливых условий для всех.
  Его возмущали депутаты всех уровней, и, в первую очередь, – Государственной Думы. «По статусу, депутаты – это слуги народа, а по факту?!.. По факту, они служат только себе!.. Оклады у них запредельные!. На работу они являются по желанию: на заседаниях Думы видны только пустые места и курьеры, снующие между пультами голосования. Законы, которые они годами высиживают, или безнаказанно не соблюдаются, или совсем не нужны!» И Нечаев прямо ставил вопрос: таких безответственных и беззастенчивых слуг народ содержать не обязан.
  Он не оставлял без внимания и своих комментариев рост коммунальных тарифов, повышение цен на проезд в общественном транспорте, на моторное топливо, на лекарства, на хлеб, на все, на что только появлялась возможность повысить.
 Опираясь на эти и другие реальности, Нечаев приходил к заключению, что «… страна покатилась назад, в дореволюционную муть, что поезд, на который пассажиры купили билет, в надежде достигнуть благополучия, по дурости управленцев чешет, теряя вагоны, в непонятную сторону.  Пассажиры в нем обездолены и ограблены, впереди их ждет неизвестность».
  Таким петушино-задиристым Нечаев был везде и всегда, невзирая на обстоятельства, и он, случалось, до хрипоты спорил с теми, кто считал, что вокруг все нормально, что все устоялось, успокоилось, улежалось, устаканилось, споилось и спелось, что нарушать  тишь да гладь, хотя она и болотная, неразумно и вредно.
  В четвертой палате такой категории не было, здесь на слуху были только негативные речи.
  Вот и сегодня… Вечер. Работает телевизор, больные слушают последние новости.
- И снова коррупция! – восклицает Нечаев, реагируя на свежие данные о воровстве государственных средств подручными Сердюкова в бытность его министром обороны страны. - За кого они нас там принимают? За идиотов?.. Как будто нам не понятно, что это он тех мокрохвостых девчонок подставил, что сами они,  без ведома и наводки министра,  не сумели похитить бы миллиарды рублей!..  А всю вину теперь валят на них!
 Нечаев излагал свое отношение к действиям российской Фемиды в оценке и развороте громкого криминального дела: в «Оборонсервисе», органе, подчиненном министерству обороны, вскрыты  вопиющие факты воровства и мошенничества, но дело обставляется так, что виновными в хищениях фантастически крупных государственных средств считаются только молодые смазливые женщины. Их кто-то (ясно, что не обошлось без министра) неизвестно за какие заслуги назначил на руководящие должности, они проворовались (что не удивительно и даже логично), а теперь их выставляют режиссерами и дирижерами преступлений.
 Именно этот нюанс не давал покоя Нечаеву.
- Кто вручит власть человеку, вредоносному для государства, - разгоряченно декламировал он, - тот будет виновен во вредоносных его поступках! Так говорили еще древние люди. Если же он докажет, что был обманут или его принудили, то и тогда он не оставался без наказания… Так говорили и поступали в древности, а сейчас?!.. Налицо гнусный умысел. Гнусный он оттого, что тот, кто назначал неглубоких умом вертихвосток на такие высокие должности, уже заранее предвидел исход. Предвидел, что они не воспротивятся казнокрадству и что они будут в нем обвинены.
- А если  подставили и его самого?..- спрашивает мужичок с перевязанным горлом. -  Он и сам ни по каким показателям не тянет на министра обороны страны!.. Кто-то повыше его произвел такой хитроумный расчет. Деньги в минобороны качают немерено!
- Не исключено. И вот это пугает… Об этом даже не хочется думать…

Коррупция в разных своих проявлениях коснулась и касается  каждого. Она не дремала и здесь, в этой захолустной больнице: приложишь, например, к направлению соразмерную «сопроводиловку», тебя положат в приличной палате, не приложишь, предъявишь только одно направление – окажешься в такой, как и эта норе: в тесноте, на матрасе с селедочным запахом, да и то не сразу окажешься, а через маяту ожидания.
 Местные факты коррупции больные, не игнорировали,  но они обсуждали охотнее то, что вскрывалось в верхах: они понимали и видели, что коррупция здесь – это лишь производное, что местные мздоимцы это, скорее, – мартышки, которые по причине, заложенной в людях и обезьянах природой, подражают  поведению верхов.  Понимали, что коррупционная нечисть распространяется сверху.
  И это пробуждало двоякое чувство. С одной стороны, показ громких разоблачений  свидетельствует, что власти с коррупцией все-таки борются, а с другой – недоумение: почему же она все растет и растет. Страна стала похожа на червивое яблоко. Снаружи вроде бы – нормальное яблоко, а внутри – только гниль и испражнения паразитов. Выходит: не теми методами борются?..
  В этом непонимании каждый, в меру своих знаний и интеллекта,  старается разобраться, вспоминает случаи, когда он сам напрямую столкнулся с коррупцией: кто при устройстве ребенка в детский садик, кто при сдаче экзаменов, кто при похоронах родственника…  И в палате начинается то, что медицинские сестры называли странной неугомонностью.

  В дверях  появляется Кроликова: она сегодня дежурная.
- Все! Гасим свет, телевизор и ложимся в постели!.. – дает она указание и  тайком опускает в карман халата, висящего на вешалке, включенный диктофон. Выходит она, уверенная, что диктофон  обнаружен не будет: халат затрапезный, больничный, никто из больных его ни разу не надевал, надеется она и на то, что команда ее прекратить разговоры не будет исполнена. И точно…
- Почему сейчас добром вспоминается советское время? - задает Нечаев после ее удаления вопрос и сам же на него отвечает. - Потому, что влияла общественность! Земля горела под казнокрадами, когда за них принималась общественность! Разбор персональных дел в трудовых коллективах, товарищеские суды… Эти меры воздействия были для них страшнее суда уголовного! Позор следовал за такими по пяткам и накрывал их с головой и надолго!
- Ты к чему это, дядя? – не понял течение мысли Нечаева кто-то из молодых.
- К тому!.. Сейчас на всех уровнях только трезвонят: коррупция, коррупция, коррупция! Называют ее национальной трагедией, а как с ней бороться – не знают!.. Разоблачения?!.. Да, только это, порой, – сведение счетов, средство борьбы с неугодными лицами. Надо сместить человека – ищи его шкуродерные действия. И – найдешь! Берут все! И чем выше должность, тем – больше берет! Хапает!..
  Нечаева, как было заметно, переполняли эмоции, и он свои мысли выражал довольно сумбурно.
- Разве не видите вы, что дела до смешного доходят: махровым взяточникам повышают до неба оклады под предлогом, что у них пробудится совесть! А у кого-нибудь она