Откровение

Теплоходик на воздушной подушке резво набирал ход по речной глади.
Я обернулся. Никто не махал нам вслед платочком, украдкой смахивая предательскую слезинку. Не сказать, чтобы на пирсе не было ни одной живой души. Древний дед в засаленном ватнике сидел на краю пристани и, казалось, спал. Кривое самодельное удилище, едва не выскальзывая из его почерневших от времени рук, кивало в такт ударявшим в пирс волнам, лениво ползущим к берегу от проносящегося мимо белоснежного катера.
Не знаю... Не знаю что, какая сила вдруг вытолкнула меня из электрички, мчавшей моё почти безжизненное тело к дому, к родному уютному диванчику. И к мечте. Да, к мечте, не дававшей мне покоя на протяжении трёх последних дней. Наконец-то выспаться.
Я возвращался от старинного друга, с которым не виделся тысячу, нет - миллион лет! В детдоме мы были не разлей вода, а потом злодейка судьба разбросала нас по просторам необъятной родины. И вот он вдруг от меня совсем рядом! Всего-то ничего - четыре часа на электричке. А тут и праздники подоспели. Судьба, решил я и поспешил на вокзал.
Конечно, до сна ли нам было! Пока всех знакомых вспомнишь, пока обо всём наболевшем за долгие годы наговоришься.

Убаюканный перестуком колёс, я задремал в вагоне у окошка.
 
Почему электричку сильно качнуло именно в этом месте? Машинист, словно именно он, а не ангел-хранитель распоряжался моей судьбой, вдруг резко затормозил. Я едва не свалился с лавки и... открыл глаза.
Сердце защемило. До боли знакомые места. Поезд медленно ехал по длинному мосту над рекой, а неподалёку, на берегу виднелась крохотная пристань. Та самая. Но не в ней дело. Пристань я видел много раз до этого дня.
Теплоход! Тот самый теплоход с огромной надписью „Зарница“ вдоль всего борта. Стоит, то и дело выстреливая в небо облаками сизого дыма. А на пристани тьма народу с тюками и баулами.
Наш теплоход. Он не ходил по реке вот уж больше двадцати лет. И тут - надо же!
За мостом - станция.

Влекомый неведомой силой, я выскочил на перрон…
 
Всё. Назад  пути нет. Даже если я попрошу капитана высадить меня на берег, я никогда не найду дороги к станции. Места тут глухие, а до ближайшей деревни километров пятнадцать.
Пока я сообразил, что неплохо бы предупредить начальство о моем завтрашнем „вынужденном, по семейным обстоятельствам“ прогуле, последняя чёрточка исчезла с дисплея моего телефона, уступив место лаконичной надписи „нет сети“.    
Я взглянул на берег. Тени от деревьев, едва уловимые сейчас, вытянутся длинными остроконечными стрелами, когда мы прибудем на место. Но я готов ждать. Готов не спать ещё две ночи, три, если потребуется. Хотя нет, скорее всего, нет - никакие катаклизмы не собьют наш корабль с пути. Не пройдёт и пяти часов, как я снова попаду в детство…
- Эй, милай! - услышал я голос рядом с собой, - Кады за билетом пойдёшь, захвати и на меня, милок, будь добренький. А я место твоё покараулю...
Я повернул голову. Конопатая бабулька в выцветшем сарафане протягивала мне тысячу.
- А что, тут кондуктор разве не ходит? - удивился я.
- Эвона! Дык кондуктора-то все у вас в городе остались, парень. А тут попробуй тока зайцем проехай - враз ссадют. В энтакой-то глухомани - медведЮ на радость.  
И старушка плотнее прижала к груди яркую коробку с иностранной надписью, освобождая мне проход.
Я принёс ей билет и сдачу, вручённые мне дюжим детиной в грязной робе, весьма отдалённо напоминающей форму матроса-речника.
Заняв своё место у иллюминатора, я совсем было собрался дремать, но не тут-то было. Не прошло и пяти минут, как моей соседке наскучило молча обниматься с коробкой, и она снова потянула меня за рукав.
- А чевой-то ты, мил человек, в корыте в етом почапал, с бабками да алкашами? Нешто на машину не скопил? Бугай здоровущий - на девок, поди, деньги находются. Ай не? - укоризненно покачала головой разговорчивая старушка.
- Что ты, бабуль! На девок! Скажешь тоже. Ты глянь, у меня уж виски седые.
- Знаем мы вас, кобелюк! Седина в бороду и... побёг, хвост трубой! У, бЕси! - беззлобно, даже озорно подмигнула бабка.
- Да не-е, бабуль, случайно всё вышло. Я к другу ездил. Полжизни не виделись, представляешь! Ну-у, выпивали, конечно. Какая тут, к дьяволу, машина... А потом, понимаешь, теплоход этот вижу. Ну и бегом из поезда. Ноги сами понесли. Это ж мой теплоход, понимаешь, бабуль, мой! Из детства... Я на нём столько лет в деревню плавал. Да и не попасть туда иначе. Где там машина! Разве что на вездеходе.
И я начал рассказывать ей про деревню, куда каждое лето привозили меня и ещё нескольких ребятишек сердобольные местные женщины. Уж и не знаю, каким образом они договаривались с нашей строгой заведующей, но, получается, я, как и все „домашние, мамины и папины“ пацаны и девчонки, каждое лето выезжал к бабушке на дачу.
- Погоди, так ты тот самый? Приютский? - всплеснула руками старушка. - Ах ты, господи! Я ж от вас самую малость совсем подале. Вы на ентом берегу, а мы на том. Помню ведь, вы, огольцы, к нам частенько забегали. Яблоки у нас слаще, а? Помнишь, я вас молоком всё поила, хвореньких? Эвона вымахал... Звать-то не помню... Да и знала ли... А я Маруся, помнишь? - губы её мелко-мелко задрожали.
У меня тоже, признаться, вдруг защипало в глазах. Я неуверенно ответил:
- Наверное...
Где мне было их упомнить. Нас подкармливали все окрестные деревни, а мы, умудрённые горьким опытом голодных детдомовских зим, не стеснялись столоваться у всех подряд.
- Эх, голубь! Так ты нынче свою деревеньку и не узнаешь, поди. Это ж надо-ть, вспомнил чаво. Вездеход. Там таку дорогу отгрохали, ого-го. Чай будешь на ходу пить - каплю не расплещешь. За границей таких не сыщешь, милок. В ету - тьфу, пропасть, как ево - гольфу буржуйскую играть можно-ть, до того гладкая.
- Ты поди ж ты! Это ж надоть! - в тон бабе Марусе изумился я, - Сподобились-таки?
- Да хто сподобился-то, хто? Эти?! - кривой бабкин палец нацелился в небо. - Окстись, милай! Дождешься от властей, держи карман! Ироды окаянные! Да кабы не Василич наш, дай бог ему вечного здоровья, так и гнили бы в замшелых избах.
 Я с неподдельным интересом взглянул на бабу Марусю. Сна как не бывало.
Бабуся разошлась не на шутку. Но когда, наконец, ей надоело костерить нерадивое районное начальство, она поведала удивительную историю.
Оказывается, приехал в конце девяностых в нашу деревню мужик. По словам бабки выходило - большой бизнесмен из города. Всё потерял мужик. Бизнес, семью, дом родной - всё! Что-то с бандитами, похоже, не поделил. То ли „крыше“ своей платить дань отказался, то ли конкуренты громил подослали, то ли ещё кто „наехал“, никто точно не знает. Только, говорит, подкараулили их как-то бандиты в собственном доме. Едва ворота успели прикрыть - тут их и взяли в оборот. С ним поначалу ничего не сделали. А вот всю семью, как были, в машине - и жену молодую, и детишек малых - сожгли. Бензином облили и подпалили, изверги.
- На его глазах, представляшь! - губы бабы Маруси опять предательски дрогнули, - Его, связанного, держали, даж глаз отворотить нЕ дали - всё-всё видел. А самого уж потом закопали. Живым, изуверы! Пожарные случайно нашли. Не задохся едва.
Старушка придвинулась поближе и горячо, с присвистом зашептала мне в ухо:
- А он отомстить поклялся, ну ты подумай! Сколь он душ бандитских успел загубить, не ведаю, сыночка, но, думаю, взял всё ж грех на душу немалый...
А затем, сказывают, явилась ему жёнушка убиенная. Уж не знаю, во сне ли, наяву ли... Быват ли такое?
У меня, милай, в дому образа-то имеются, всё как у людей, как же-ш! Но так я, милок, за всю жисть свою и не поняла, есть там кто над нами, ай не... Советска власть, помнишь, не особ-то жаловала нашу веру, поотвыкли мы...
Ну и вот, явилась и говорит, мол, не гоже, Колюшка, за меня мстить, отпусти сердце своё. Дескать, накажут их там и без тебя, любимый; а поезжай-ка ты лучше в деревню мою родную и добрые дела людЯм делай. Вот и память обо мне, мол, будет добрая…
- Ну? И поехал?
- Ну! Баранки гну! А как он поедет? У него, покамест то да сё, покудова в больнице лежал, всё-всё успели отнять, ироды! А што в загашнике остамши - на отплату обидчикам ушло, смекаешь?..
Но и не поехать не могёт. Как же-ш, жены воля последняя. Так и пришёл, пешком, гол как сокОл... Приютили его бабы. Аккурат у Нюрки поселился, где суженая его когда-то жила. Ой, ты б видел. Молодой, а как лунь седой!..
- Погоди, бабка, получается, жена из местных, что ли?
- Ба-а! Догада-а-алси! Ой, а я-то тож, старая кочерыжка! Ты ж, милок, её знать должон. Из вашенских она. Кажный божий год с вами приезжала.

Маринка! - яркие картины детства калейдоскопом завертелись перед глазами.
Вот мы ловим ящериц, ужей и лягушек за развалинами конюшни. Мы с Пашкой запихиваем холодных гадов Маринке за шиворот, а она визжит как резаная. Вот, наоборот, приносим ей чернику и луговые цветы. Чей букетик понравится больше, тот и победил, тот её сегодня рыцарь... Купаемся, ловим рыбу, носимся наперегонки по песчаным кручам - всё вместе!
 Буквально вчера с Пашкой её вспоминали. Он, оказывается, тоже был в Маринку влюблён и, как я сам, боялся признаться...
Марина погибла!
 - Когда?! ...ах, ну да, конечно…
Я потерянно смотрел на убегающую назад серую воду за бортом... Как сквозь сон слушал продолжение так трагически начавшейся истории. Но чем дольше слушал, тем сильнее рассеивался туман в моей голове и тем осмысленнее становился взгляд.

Нелегко пришлось Марининому мужу и в деревне. Спившемуся в годы разрухи девяностых председателю было плевать на беды, свалившееся на Василича. Председатель лютой ненавистью ненавидел новоявленную буржуазию. «Ноги „новых русских“ не будет в моей деревне» - исступлённо кричал тот в пьяном угаре.
Но Василич не сдался, не сник и не спился. Начал с постройки дома. Назло председателю, не разрешившему рубить лес для стройки, целое лето напролёт лазил по прибрежным кустам, выуживая оттуда горы брёвен, досок и даже целых деревьев, щедро разбросанных по берегам весенними половодьями. Один! Никто поначалу не решался ему помогать, кроме сердобольной бабы Нюры. Боялись председательского гнева.
Эта неуклюжая хибара из разнокалиберных брёвен и по сию пору стоит у Василича во дворе усадьбы. Как музей.
- А ещё он, кады дома-то новые людям строить начал, - опережая события, тараторила баба Маруся - Старые вековые избы, цельную улицу, как есть оставил, подновил только малость. У нас теперича, как на том острове, музей деревянного... ну как ево, а?..
- Зодчества? В Кижах, да?
- Ну да, они самые, ежи. Как говоришь - зощиства?.. Я про ихнее зощиство телевизир смотрела. Вишь, второй уже в дом везу - она с гордостью развернула в мою сторону плоскую коробку - штоб с дедом своим не бодаться. А всё, обратно, Василичу спасибо! Ой, хват, ой, головастый!
И, то и дело нахваливая Василича, старушка продолжала...
Василич на собственном жилье не остановился. Первым делом старый промысел возродил.
Я ещё с детства помню, по лесам на сосновых стволах банки остроконечные висели. Мужики исстари в тех краях смолу добывали. А чем ещё в той глуши заняться! Вокруг одни песчаные холмы, поросшие соснами, да непролазные болота по низинкам. Зверя мало, хлеб не родится, огородов едва на собственный прокорм хватает. Только смолокурением и промышляли.
Василич всё сызнова организовал.