Николай и Анастасия

***
- Пожалуйста, заказным письмом, - молодая женщина протянула конверт.
- Заполните квитанцию…
- Спасибо…
Когда посетительница ушла, я ещё раз взглянула на конверт. На первый взгляд, обычное письмо. На имя некого Романова Н.П. от Романовой А.Н. Индекс того самого почтового отделения, откуда это письмо отправляют. Адрес: Москва, улица Беловежская, дом, квартира… Обратный адрес: Москва, улица Беловежская, дом отличается лишь на одну цифру… Непонятно, зачем было отправлять, а тем более заказным письмом? Живут ведь рядом.
- Они вообще какие-то странные, - отозвалась Ирина Степановна. – Что она, что папаша. Пишут друг другу, а получать не приходят.
- То есть как не приходят?
- А так. Валяется, пока срок не истекает. Потом возвращается отправителю.
- Не хочет общаться с дочкой?
- Не знаю, чего он хочет. Но как только дочке письмо возвращается, заявляется папашка и отправляет ей. Тоже заказным.
- А потом?
- Потом письмо возвращается ему, потому что дочка тоже не приходит.
«И вправду, какие-то с придурью», - подумала я.
- Они уже года четыре так развлекаются, - добавила Ксюша. – Делать людям нечего!
Да, действительно, похоже на маету от безделья. Учитывая то, что гражданка Романова пришла в середине дня, человек она не слишком занятой. Деловые люди в это время сидят за рабочим столом, уставившись в компьютеры. Хотя, может, её по долгу службы часто посылают в «местную командировку», а тут и почта по пути.
Впрочем, мне ещё предстоит столкнуться со странностями клиентов. Когда работаешь всего неделю, всё кажется новым и удивительным. Потом со временем привыкаешь. То, что раньше не укладывалось в голове, начинает видеться обыденным и даже скучным.
Впрочем, соскучиться с Романовыми пока что не пришлось. Через месяц женщина вернулась забрать письмо – истёк срок хранения. А на следующий же день явился мужчина средних лет. И генетической экспертизы не надо, чтобы понять, что он ей отец родной. Так точно мать «откопировала» каждую чёрточку лица своего мужчины. И этот гражданин, как и предсказывала Ирина Степановна, пришёл отправить письмо своей дочери. Тоже заказным.
- Жалко, что Вы не пришли чуть пораньше, - сказала я, когда он заполнял квитанцию. – Ваша дочь отправляла Вам письмо.
- Я не мог придти раньше, - произнёс он с какой-то болью в голосе.
- Это у него постоянно такие отговорочки, - объяснила Ирина Степановна, когда он ушёл.
- И всё время он приходит сразу после того, как письмо заберут, - усмехнулась Ксюша. – Специально они, что ли, договариваются?
Похоже на то. Забирать письмо Романов явился точно по истечению срока хранения. И точно через день вернулась на почту его дочь – отправить следующее письмо. Я не могла удержаться, чтобы не спросить её:
- Что же Вы за письмами не приходите? Отец Вам пишет…
Ответом было короткое и неясное:
- Нам не дают общаться.
И больше ни слова.
Для меня это было загадкой: кто может запретить взрослой женщине разговаривать с собственным отцом? Строгая мама? Так ведь дочка уже давно не ребёнок, чтобы во всём её слушаться. Разве что эта мамаша такая, что устраивает дикие скандалы по каждому поводу. Или, наоборот, хватается за сердце каждый раз, как что-то не по ней. Подлый такой шантаж, но всё-таки… Можно, в конце концов, созвониться, встретиться втайне от неё. Написать по Интернету. Маловероятно, чтобы матушка следила за взрослой дочерью денно и нощно. Притом, если она имеет возможность приходить и забирать свои письма к отцу, то уж наверняка могла бы забрать и его к ней письма.
А уж Романову кто мешает общаться с дочерью – и вовсе непонятно.
Словом, в конце концов, устав искать разгадку, я перестала задавать вопросы и приняла это как данность. Ну мало ли на свете чудаков? Нравится людям так развлекаться – ну и на здоровье.

***
Фонд Эриксона. Сколковское шоссе, дом… Точно, вот оно – здание в двенадцать этажей. И пруд с утками – всё есть.
Позвонив по домофону, я попала в офис, располагавшийся на первом этаже.
- Я от «Воспоминания», - сказала я секретарше, передавая папку с бумагами.
Получив второй экземпляр со штампом и распиской о принятии, вышла на улицу. Теперь я собиралась возвращаться обратно на работу. Но сперва не зайти ли на почту, раз уж всё равно в этих краях? Проведать Ирину Степановну, Ксюшу…
Так я и сделала. Минут через десять я уже вовсю болтала с теми, с кем работала целых два года. И с Ниной, которая теперь сидела на моём месте.
- Ну что, Любка? – засыпали они меня вопросами. – Рассказывай, как живёшь? Где сейчас работаешь?... «Воспоминание»?... Это что? НКО?.. Значит, теперь ты «иностранный агент»? Ну, поздравляем!
- Ну а у вас-то как? Чего новенького?
В ответ посыпалась целая сводка почтовых новостей, начиная с очередного самодурства начальства и кончая семейными проблемами рядовых сотрудников.
- Да, и представляешь – Романова эту, ну помнишь её?...
«Ещё бы! – подумала я. – Если такое забудется, то не через четыре месяца».
- Так вот, эта Романова вчера наконец-таки получила письмо.
- От Николая Петровича?
- От кого же ещё? Кроме папаши, ей никто и не писал.
- Ну наконец-то!
- И не говори, Любка! Надоели уже своими фокусами.
Поговорив с бывшими коллегами ещё немного, я двинулась на работу. И вспоминая Романовых, от души надеялась, что между Анастасией и её отцом установится хотя бы нормальная переписка.

***
- Ну, как ты там, Янка?
- Да ничего. Хожу в гипсе, на костылях. А бабушка вот отрывается по полной.
Я сразу поняла, что моя коллега подразумевала под этим словом. Сама оказывала ей «медвежью услугу», передавая кулинарные рецепты для её бабушки. Правда, Яна её экстравагантной стряпне предпочитала МакДональдсы. Теперь же, когда несчастная со сломанной ногой сидит дома, деваться ей некуда.
- А давай, я к тебе приду. В субботу. Ты как?
- С радостью.
- Только адреса не знаю…
- Ах да! Записывай: улица Беловежская, дом…
Вот так не прошло и месяца со дня моего последнего визита на почту, как я снова оказалась в знакомом районе.
Вот она – Беловежская. Дом… да, этот самый, о котором Яна говорила по телефону.
Я не сразу заметила сидящего на дворовой скамейке мужчину. А заметив, тут же узнала.
- Здравствуйте, Николай Петрович!
До этого увлечённо разглядывающий сложенные вчетверо листки бумаги, он медленно поднял голову, молча кивнул и… пошёл прочь. В глазах его я заметила слёзы. Письмо, которое его так огорчило или растрогало, осталось лежать на скамейке.
- Николай Петрович, письмо! – крикнула я, но того уже след простыл.
Движимая женским любопытством, я не спеша приблизилась к скамейке. Стыдливо оглядываясь, схватила письмо и поднесла к глазам.
Как я и ожидала, письмо было от дочери.
«Дорогой папа! Спасибо тебе за письмо. Мне было очень важно знать, что ты больше на меня не сердишься и не винишь в маминой смерти. Я тоже за это время много о чём задумалась. В частности, о том, что раньше если и приходило мне в голову, то очень быстро исчезало.
Помнишь, когда мне было двенадцать лет, ты спросил меня, почему я с детства тебя отталкиваю? Тогда я даже объяснить толком не могла – говорила только, что ты плохой папа. Теперь же я могу сказать только два слова – дурой была. Мне было, наверное, лет пять. Что-то я там вредничала, маму не слушала, чем довела её до слёз. И мама сказала: «Вот умру – и никому ты нужна не будешь. Папа женится, приведёт злую тётю, и она будет тебя обижать». Тогда-то у меня в голове чётко отложилось: папе я не нужна. Было очень обидно. И с тех пор я стала относиться к тебе так, словно ты уже это сделал. Ты пытался найти ко мне подход, но что бы ты ни делал, я была к тебе суровой. В каждом твоём слове я искала подтверждение тому, что тебе на меня наплевать. Даже мама потом удивлялась, чего я к тебе так отношусь? Говорила: «Насть, ну нельзя же так – будь хоть немножко лисой». Когда вы с мамой ссорились, я целиком становилась на её сторону. Нет, не думай – маму я всегда любила и сейчас люблю, но вмешиваться мне не стоило.
А помнишь, мы ехали на дачу – без мамы? Её отправили в командировку. Мне тогда было тринадцать или четырнадцать. И я рассказывала тебе про Аню. Ну, ту самую, что для сестрёнки сказки сочиняла. И одна из них начиналась с того, что жил-был вдовец с дочкой. Потом женился, а злая мачеха девочку ненавидела, сказала мужу: «Отвези её в лес и оставь там». И он отвёз. Ты, папа, тогда сказал: «Тряпка, а не мужик!». Тогда у меня внутри как будто бы стена рухнула. Именно с этих пор я перестала на тебя обижаться и стала пытаться построить нормальные отношения. Но теперь ты был со мной суров. И сколько я ни тянула к тебе руки, не могла достучаться до твоего сердца. Впрочем, скоро мне это надоело, и я ответила тебе взаимным неприятием.
Ты пишешь, что когда мамы не стало, ты вёл себя как свинья. А сейчас я с горечью понимаю, что вела себя не лучше. Я тоже злилась, что не смогла уберечь маму, и это чувство было невыносимо. И я сделала то, что сделать было проще всего – переложила всю вину на тебя. А ведь у нас, кроме друг друга, никого не было. Нам следовало держаться вместе. Тогда и горе перенести было бы легче в сто раз. Если бы я тогда сказала: «Папочка, мне так плохо. Обними меня», неужели ты бы меня оттолкнул? Нет, не думаю. Теперь я понимаю: ты любил меня.
Когда мы попали в аварию, я слышала, как ты, лёжа на асфальте, говорил: «Отдайте ей мою – у нас одинаковая». Тогда я была в таком шоке, что не поняла, о чём ты. Пропустила мимо ушей, как медсестра сказала, что я потеряла много крови…
А я? Любила ли я тебя? Не спрашивай – я и сама не знаю. Если бы я только позволила себе тебя любить! Но всякий раз, когда в моём сердце пробуждалось к тебе нежное чувство, я его безжалостно давила. Да, я одёргивала себя. Тогда мне, маленькой, казалось, что испытывая к тебе любовь, я предаю маму. А я так боялась причинить ей боль.
Теперь мне самой больно оттого, что мы друг друга потеряли. Хочется увидеть тебя, обнять. Но то, что мы имеем возможность друг другу писать – уже счастье.
Помнишь, папа, как водил меня, маленькую, в парк? Особенно мне запомнилось, как это было дня, кажется, за два до тех роковых слов, что сделали нас чужими. Я в красном платьице в белый горошек, сижу на качелях, рядом стоишь ты, ловишь меня на лету и снова подбрасываешь ввысь. Я смеюсь, счастливая. Как бы я хотела снова ощутить себя той девочкой! Как хотела бы, чтобы прежде, чем мы навсегда покинем этот мир, ты покатал меня на качелях! Но это, наверное, уже нереально. Впрочем, всё равно. Главное, теперь мы можем общаться друг с другом. Пусть даже в письмах, но можем.
Целую!
Твоя Настя».
Прочитав, я несколько минут раздумывала, что мне делать с таким откровенным письмом. В конце концов, решил оставить его на скамейке. Николай Петрович наверняка хватится и вернётся, чтоб забрать. Сделав так, я поднялась на четвёртый этаж и позвонила в квартиру.
Дверь мне открыла Янина бабушка Маргарита Артуровна.
- Ты Любочка? Очень приятно. Проходи. Я как раз обед почти приготовила.
Из кухни доносились ароматы имбиря и корицы. Пахло жареным мясом.
Яна сидела в зале в кресле и слушала радио. «Вражеское», естественно. Увидев меня, очень обрадовалась.
Вскоре Янина бабушка позвала нас обедать. Права была Яна – удивлять кулинарными шедеврами бабушка мастер. И курицы просто так не пожарит – замаринует прежде в соевом соусе с