Золотая история

наслаждался всей этой красотой, тишиной и покоем. От горящего плавника мимо проплывал ароматный дым, и не хотелось, чтобы это великолепие когда-либо кончалось.

И тут мистическими совпадениями с только что произошедшим приключением, мне припомнилась другая история, случившаяся со мной совсем в другом месте и при иных обстоятельствах.

Тринадцать лет тому назад, в Саянах

В полевом сезоне семьдесят второго года, в должности коллектора Дототской партии Красноярской геолого-съемочной экспедиции в горах Восточного Саяна я проходил первую производственную практику. Базовый лагерь нашего отряда стоял в лесочке на правом берегу реки Аныяк-Тооргу-Оос-Хем. Впрочем, на карте в скобках стояло и второе, более короткое её наименование - Шеннелиг-Хем. Очень многие реки в Туве имеют в своем названии этот довесок - "Хем", что в переводе с тувинского означает "река".

Именно в Шеннелиг-Хеме я поймал первого в своей жизни хариуса и пристрастился есть эту нежную рыбу абсолютно сырой. Бывалые геологи показали мне также, где и как растет золотой корень, и рассказали о его чудодейственной силе, уступающей лишь легендарному женьшеню. Недавно отметившему свой двадцатилетний юбилей, тогда мне тем более не требовались тонизирующие средства, но своим родителям, которым уже было сильно за пятьдесят, я решил по осени корня заготовить. В самом конце практики, в первых числах сентября, такая возможность мне представилась.

Большая часть нашего отряда к тому времени находилась на выкидном лагере выше по Шеннелиг-Хему, а я на базовом ждал вертолёта для вылета на "большую землю" - сначала на базу партии, а затем в Нижнеудинск с промежуточной посадкой в Алыгджере, столице не отмеченной на картах "Страны Тофаларии".

До установленной даты прилёта вертолёта, - о ней было заблаговременно сообщено по рации, - было несколько дней, поэтому, воспользовавшись свободным временем и отсутствием начальства, я решил в одиночку сходить за корнем. Место его обильного произрастания мне было известно. В одном из переходов на очередной выкидной лагерь в долину соседней реки Соруг, - почему-то без "Хем", - в зоне альпийских лугов мы натолкнулись на густые заросли родиолы розовой, хоть косой её коси (литовка, впрочем, здесь не помощница, ведь были нужны не "вершки", а "корешки").

Неприятности у меня начались за завтраком. Ещё накануне вечером я откупорил банку сгущённого молока, пробив ножом две дырочки в крышке. Ничем не покрытая, - надетая на неё кружка идеально подходит для этой цели, - она простояла всю ночь на кухонном столе, и когда наутро, заранее жмурясь от предвкушения удовольствия, я присосался к одной из дырочек, вдруг вместе со сгущенкой почувствовал во рту какой-то комочек. Думая, что это всего лишь сгусток молока, попытался раздавить его во рту, и... даже вскрикнул от неожиданности, когда этот "комочек" пребольно ужалил в самый кончик языка. Выплюнул его с проклятиями и с удивлением увидел на земле перепачканную сгущёнкой живую осу.

С постоянно вьющимися под натянутым над обеденным столом тентом золотистыми осами мы жили на принципах мирного сосуществования. Наблюдая, как они хватают мух и паутов, и утаскивают куда-то на экзекуцию, мы считали их полезными, почти домашними, совсем, как кошек, истребляющих мышей. За весь сезон не было случая, чтобы осы ужалили кого-нибудь из нас, - мне довелось стать первой их жертвой. Вскрыв ножом банку, обнаружил ещё десятка два их, забравшихся внутрь за бесплатным деликатесом, оказавшимся для них "сыром в мышеловке". Сняв ложкой верхний слой, состоящий процентов на пятьдесят из копошащихся насекомых, бросил на землю, - на радость вездесущим муравьям, которым блюдо "оса в сгущённом молоке" прежде и не снилось.

Укус для языка бесследно не прошёл, - он сразу распух, с трудом помещаясь во рту. Слушая мою речь, Миша не мог удержаться от смеха, - доброжелательного, впрочем. Закончив экипировку и захватив с собой мешочек баранок и баночку сгущённого теперь уже какао, с трудом ворочая вдруг потолстевшим языком, я прошепелявил: "Пока, Миха, я похол", и двинулся в путь.

Раздавшийся в размерах язык, в общем-то, особых неудобств мне не доставлял, вести беседу мне было не с кем, разве что "тихо сам с собою". Тропа, натоптанная стадами оленей, которых по этим местам тувинцы гоняли на летние пастбища, часа за три привела меня к перевалу.

Тут я вдруг почувствовал головную боль, сначала слабую, но ежеминутно усиливающуюся. Спустился к плантации золотого корня, приступил к его добыче, выбирая самые крупные экземпляры. Пропорционально увеличивающемуся их количеству в моем рюкзаке усиливалась боль в голове, перед глазами поплыли чёрные круги. Всё же я успел набить рюкзак отборным корнем, затем полежал на травке возле ручейка и подкрепился коричневой сгущёнкой и баранками, запивая продукты родниковой водицею. Очень скоро всё это запросилось наружу, и я не стал удерживать, - насильно ведь мил не будешь.

Повернул назад. Иногда силы покидали меня, и я карабкался вверх на четвереньках, хватаясь руками за траву. Выбравшись на плоский перевал, лёг на землю и на время отключился, - то ли уснул, то ли потерял сознание, что, в конечном счёте, одно и то же. Полежав с полчаса, побрёл вниз, что давалось мне уже значительно легче, чем подъём. В какой-то момент я вдруг почувствовал, как боль, "что скворчёнком стучала в виске", постепенно стихает, вернулись силы, - кризис явно прошел. Так же быстро моё состояние стало быстро улучшаться, и я даже загорланил песню на радостях, благо на десяток километров вокруг было безлюдно, вертеть у виска пальцем, кивая в мою сторону, было некому. В лагерь я входил здоровым и весёлым.

На Тас-Юряхе

Ничем другим, как укусом осы, эволюции своего состояния объяснить тогда я не мог, и вот теперь, через много лет мне представилась возможность проверить действие осиного яда на мой организм. Интригующим в этой истории было то обстоятельство, что она снова случилась непосредственно перед походом за золотым корнем.

Не скажу, чтобы я сильно опасался каких-то негативных результатов, хоть и слышал о летальных исходах в похожих ситуациях. Недружелюбное поведение ос не смогло испортить мне настроения, и я продолжал впитывать в себя неописуемую таёжную красоту, - лучше её один раз увидеть, чем прочитать о ней груду книг. Вдруг я заметил, что дым от костра как-то слишком почернел, и резко запахло палёной резиной. Как будто ужаленный, теперь уже не осой, а страшной догадкой, я резко обернулся и увидел такую жуткую картину, - мои сапоги опрокинулись в огонь и ярко горели, став источником чёрного дыма и зловония. За какие-то полчаса мне вторично пришлось ужаснуться, ведь остаться в эту пору посреди тайги без сапог, когда отовсюду течёт и выжимается ледяная вода, означало иметь весьма неприятные ощущения, и большие проблемы со здоровьем в ближайшем будущем.

Выхватив сапоги из костра и залив водой язычки пламени, с горечью убедился, что они почти полностью перегорели по сгибу и, оставшись сапогами, в качестве болотников прекратили своё существование. Отрезав раструбы, бросил их в костёр, предоставив огню довершать свое чёрное дело.

Немного поразмыслив, однако, и учтя то обстоятельство, что длинные сапоги мне понадобятся лишь на Илин-Сале и Имангре, я довольно быстро пришёл к выводу, что дела не так уж плохи, ведь на глубоких бродах там можно было раздеться, или "переехать" верхом на Андрее, у которого с сапогами было всё в порядке.

Всем давно известно, что худа без добра, не бывает. "Добро" и тут довольно явственно обозначилось, и заключалось вот в чём. Путь нам предстоял неблизкий, в том числе через крутой перевал, и иметь облегчённую обувь путём её обрезания в этой ситуации было очень большим плюсом. Ободрённый такими размышлениями, вместе с подошедшим Андреем я опять от души посмеялся над своим ещё более свежим приключением. Весёлое, в общем, место мы выбрали для обеда, - наш жизнерадостный смех то и дело нарушал сонное течение жизни в этом отдаленном от цивилизации уголке.

А края здесь действительно были глухими. На титуле нашей карты-двухкилометровки, на том месте, где обычно стоит название наиболее крупного населённого пункта, расположенного в площади данного листа, было скромно написано: "зим. Купеческое". С большим трудом, на самом южном краю карты, я нашёл чёрный прямоугольничек, обозначающий это зимовье со столь необычным для безлюдных мест названием. Оно, возможно, уже давно брошенное, было единственным "населённым пунктом" на листе площадью в три с половиной тысячи квадратных километров.

Пока что Тас-Юрях мог считаться относительно обжитой рекой, и то лишь летом и осенью, когда по его берегам бродили геологи, но пройдёт пара лет, и над ней опять воцарится безмолвие, нарушаемое лишь тявканьем косуль, рёвом медведя, да хрустом гальки под копытами оленей.

Уже затемно подошли к лагерю геофизиков. В их большой, отапливаемой походной печкой палатке нашлось место и для нас. Хозяева уже неплохо знали окрестности и, узнав о нашем желании поискать золотой корень, показали на карте место, где он растёт, - в ледовом цирке с озером, оставшемся после того, как ледник, образовавший и когда-то полностью заполнявший цирк, полностью растаял. Озеро было отмечено голубым пятнышком, прилепившимся к самому водоразделу.

Перевалив затем через хребет, мы сразу попадали в бассейн правого притока Илин-Салы, ручья Большие Кадарчи, - веер его мелких истоков притыкался к хребту с противоположной от нас стороны. На самом верху мы должны были пересечь безлесные скальные участки и уже предвкушали восторг от открывающихся сверху видов.

В тесноте, да не в обиде переночевали у геофизиков. Наутро Андрей заметил, что мой лик приобрёл некоторую припухлость, отличную от обыкновенной утренней, и в голову закралась мысль, что это - реакция на вчерашние осиные укусы. Тем не менее, чувствовал я себя хорошо.

В этот день нам нужно было найти ещё одну точку редкоземельной минерализации на ручье Баякит, впадающем в Тас-Юрях как раз напротив лагеря, поэтому мы вышли только после полудня.

Путь был хоть и без тропы, но относительно нетрудным. К вечеру безо всяких приключений мы добрались до озера. Ещё издали я сразу присмотрел только одну ложбинку, пригодную для роста золотого корня, - в других местах склоны были завалены глыбами пород, вверх они переходили в отвесные скалы.

Сбросив рюкзак на травянистой полянке среди кустов кедрового стланика, - большие деревья здесь уже не росли, - я добрался до ложбинки и убедился, что корня там осталось на одну заварку. Не огорчившись этим обстоятельством, я полностью разделся и искупался, поскольку омовение во всех попавшихся на пути озёрах и в глубоких омутах на реках - моё хобби, и за многие экспедиции я только три раза сделал исключение.

Не отважился я забраться в Кипящее озеро в кальдере Головнина на Кунашире, опасаясь ненароком свариться в нём из-за внезапного выброса перегретых глубинных вод, - кипящим оно названо из-за непрерывного бульканья поступающих к поверхности глубинных вулканических газов.