Массада

"Боль и величие Массады в сердце моём..."
                                 Шолом Алейхем

Узкая полоска зари несмело выглянула из-за горизонта. Она высветила причудливые силуэты крутых скал и неподвижную гладь Асфальтового озера*, раскинувшегося у их подножья.
Первый, робкий луч солнца скользнул по мощной крепостной стене, в которой уже была пробита брешь, осветил грандиозный Северный дворец, построенный на трёх уровнях скалы Иродом Великим, пробежал по колоннам резиденции коменданта, сверкнул по крыше синагоги. И словно замер, остановившись на фигуре юноши, неподвижно застывшем на вершине сторожевой башни.
Отсюда  хорошо просматривалась вся крепость, ставшая прибежищем повстанцев и общей их могилой. Кое – где уже поднимались струйки  дыма, сквозь которые проглядывались на мгновение языки пламени. Этот огонь зажёг он, Арье*, так решил Элеазар:  тот, кто останется в живых, последний из товарищей, подожжёт всё имущество, а потом убьёт и себя.
Арье нащупал рукоять меча, ему выпал жребий быть последним. Он поднял голову к безоблачному, светлеющему с каждым мгновением небу:
- Прости меня, Могущественнейший, грешен я дважды. Первый раз согрешил, когда не смог убить свою Лию. Все, все убили своих жён и детей, только я не смог. Она смотрела полными ужаса и слёз глазами на то, как бесстрашные воины рыдали, обнимая своих детей, а потом пронзали их тела мечами, как кричали женщины и царапали ногтями камень, видя, что любимые убивают их детей. Но ложились лицом на окровавленные камни и, замерев, ждали смертельного удара. Я приставил свой меч к груди Лии, но не смог, не смог пронзить грудь, которую ласкал и целовал ещё вчера, приставил свой меч к животу её, но не смог, не смог пронзить живот, где уже зрело моё семя, где было будущее моего рода. Я закрыл глаза, чтобы собраться с силами, чтобы дух мой победил чувства, но когда открыл их, Лии уже не было. Я знал, что она спасётся… Прошу тебя Всемилостивейший, сделай так, чтобы не схватили её враги, и не отдали на позор и поругание.
И второй грех совершу я сейчас – убью себя. Я знаю, и в священных текстах Торы написано об этом страшном грехе – самоубийстве, но я связан клятвой - никогда, ни при каких обстоятельствах не покориться Риму, и мне выпал жребий - остаться последним.
Если бы это было противно Твоей воле, Ты не дал бы выпасть этому жребию.

В недвижном, прозрачном, утреннем воздухе послышались какие-то звуки, Арье напрягся: стук сандалий, звон мечей о латы. Римляне идут. Идёт Десятый легион, восемь тысяч отборных воинов идут сражаться с горсткой повстанцев – сикариев*, которые поклялись не сдаваться ненавистному врагу, которые предпочли смерть – плену, позору и унижению. Идите, и вы увидите только мёртвых, ровно 960 тел, большинство из них - женщины и дети. Иди, Флавий Сильва –  военачальник римлян, прокуратор Иудеи, уже разрушенной и покорённой. Лишь одна крепость осталась у иудеев - свободная Массада, но её защитники никогда не сдадутся тебе.

Арье ещё раз оглядел крепость. В неприступную твердыню превратил Ирод эту скалу с плоской вершиной почти сто лет назад. После падения Иерусалима сикарии, под предводительством Элеазара бен Яира бежали сюда. Ирод построил здесь великолепные дворцы, бассейны, жилые корпуса, резиденцию коменданта крепости, и казармы для солдат. Огромных запасов продовольствия, которое не портилось в этом сухом и жарком месте, хватило бы на многие десятилетия. Часть его лежала в складах уже сто лет. Многочисленные резервуары, искусно вырубленные в скале, наполняли водой бассейны. На складах хранилось вооружение на 10 000 человек, железо, олово, медь. На пахотной земле можно было сажать различные овощи для пропитания. И всё это Ирод окружил высокой и мощной крепостной стеной. При достаточном числе защитников, взять эту крепость было невозможно.
Целый год римляне безуспешно пытались прорваться в крепость, пока не решили возвести насыпь, на которую можно было бы установить метательную машину и таран для пробивания стен.

Пригнали  многочисленную армию пленных из покорённых городов Иудеи, и заставили их таскать и насыпать землю. Повстанцы, видя это, решили построить вторую внутреннюю стену из двух рядов брёвен, пространство меж которыми засыпали землёй. Эта стена должна была амортизировать и гасить удары тарана.
Метательные машины, поднятые на насыпь, непрерывно обстреливали камнями и стрелами место пробивания стены, не давая подойти к нему защитникам крепости. Наконец, стена была пробита. Но внутренняя стена не поддавалась. Тогда Флавий Сильва решил поджечь её. Сухие брёвна загорелись легко, но ветер подул в сторону римлян, и пламя сносило на таран, грозя поджечь его. Римляне уже потеряли надежду на успех.
Но Господь был против иудеев, ветер внезапно переменился на противоположный, и пламя охватило стену сверху донизу. Римляне обрадовались, спустились вниз и усилили стражу, чтобы никто не вздумал под покровом ночи покинуть крепость. Флавий Сильва решил начать штурм  с утра.

Но Элеазар бен Яир и не помышлял о бегстве, да и другим не дал бы. Неукротимый, могучего духа человек, пользовавшийся непререкаемым авторитетом среди товарищей, он, видя, что стена уже пробита и надежды на спасениe нет никакой, решил предпочесть смерть плену.

Арье вспомнил его речь, когда он собрал самых решительных и мужественных защитников на площади дворца Ирода:

"Мужайтесь, герои, покройте себя славой! Уже давно постановили мы не подчиняться ни римлянам, ни другим властителям, кроме одного только Бога, ибо только Он истинный и справедливый царь над людьми.

И вот настало время исполнить наш обет. Не посрамим же себя в этот час, ведь и прежде душа наша гнушалась рабской долей, хотя тогда рабство еще не угрожало нам такими чудовищными опасностями.

Не предадим же себя и теперь добровольно ни рабству, ни тем ужасным мучениям, которые ожидают нас. Не опозорим себя перед римлянами, не сдадимся им живыми!
Мы первые восстали против них и последними покидаем поле боя. Великую милость оказал нам Господь, даровав возможность умереть смертью героев, погибнуть свободными людьми, чего не дано было совершить нашим братьям, плененным внезапно.

Нам же открыто, что ожидает нас завтра, и предоставлено право избрать славную смерть героев вместе с теми, кто нам дорог. Пусть наши жены умрут не опозоренными и наши сироты не изведают горечи рабства.

С самого начала мы должны были разгадать волю Провидения и уразуметь, что Бог обрек на гибель некогда столь любимый им народ иудейский. Ибо если бы Он был милостив к нам, или менее, по крайней мере, гневался на нас, то не допустил бы гибели столь многих людей, не отдал бы своего священнейшего города на добычу пламени разрушительной ярости врага. Если же все это случилось, можем ли мы надеяться на то, что мы одни из всего еврейского народа уцелеем и спасем нашу свободу? Если б мы не грешили пред Богом и не были бы причастны ни к какой вине, а то ведь мы на этом пути были учителями для других!

Ну, а затем, сослужим друг другу последнюю службу, окажем последнюю милость, и что может быть, братья, лучше и дороже почетного савана свободы?

Но прежде чем умрем, предадим огню наше имущество и крепость. Я точно знаю: римляне огорчатся, увидев, что не взяли нас живьем и обманулись в своих надеждах поживиться добычей.
Только съестные припасы оставим не тронутыми, чтобы они свидетельствовали после нашей смерти, что мы не страдали ни от голода, ни от недостатка питания, но сами предпочли смерть рабству - как и постановили заранее".*

Многие защитники крепости возрадовались, услышав эти слова, они мечтали умереть за свободу, но Арье, переглянувшись с несколькими товарищами, увидел слёзы в их глазах. Они, как и он сам, скорбели о смерти своих любимых жён и детей. И тогда Элеазар, опасаясь,что эти мягкосердечные могут своими стенаниями и воплями поколебать решимость остальных, снова заговорил, глядя прямо в наполненные слезами глаза товарищей:

«Счастливы те, которые пали в бою, ибо они умерли сражаясь и не изменив свободе. Но кто не будет жалеть тех многих людей, которые попали в руки римлян? Кто для избавления себя от такой же участи не прибегнет к смерти? Одни из них умирали под пытками, мучимые плетьми и огнем; другие, полусъеденные дикими зверями, сохранялись живыми для их вторичного пира на потеху и издевательство врагов.

Мы же в гордой надежде на нашу мужественную силу отпали от римлян и только недавно отвергли их предложение сдаться им на милость. Каждому должно быть ясно, как жестоко они нам будут мстить, когда возьмут нас живыми.

Горе юношам, которых молодость и свежесть сил обрекают на продолжительные мучения; горе старикам, которые в своем возрасте не способны перенести страдания.  Один будет видеть своими глазами, как уводят его жену на позор и поругание; другой услышит голос своего ребенка, зовущего к себе отца, а он, отец, связан по рукам! Но нет! Пока эти руки еще свободны и умеют еще держать меч, пусть они сослужат нам прекрасную службу. Умрем, не испытав рабства, как люди свободные, вместе с женами и детьми расстанемся с жизнью.

Так повелевает нам закон, об этом нас умоляют наши жены и дети, а необходимость этого шага ниспослана нам от Бога. Римляне желают противного: они только опасаются, как бы кто нибудь из нас не умер до падения крепости. Поспешим же к делу. Они лелеют сладкую надежду захватить нас в плен, но мы заставим их ужа¬снуться картине нашей смерти и изумиться нашей храбрости».

После этой речи, словно заряжённые какой-то демонической энергией, бросились повстанцы  исполнять своё дело. Обнимая жён, лаская и целуя детей, со слезами, рыдая, пронзали мечами маленькие, хрупкие тела, которые застывали с открытыми, так и не понявшими ничего глазами. И утешала их только одна мысль, что они, таким образом, спасают своих любимых от мучений и позора плена.

И ни один не отступил, не дрогнул, лишь юноша – Арье, не смог убить свою девушку. Но никто из защитников не узнал об этом.
Скорее, скорее, словно не имея сил пережить этот ужас, словно стремясь искупить вину перед родными, которую они, несмотря ни на что чувствовали, стащили своё добро в одно место и подожгли. Потом бросали жребий, чтобы выбрать десять человек, которые должны были убить остальных. Торопясь, не желая ни на мгновение прожить дольше своих любимых, ложились возле них на землю, обнимали ещё тёплые окровавленные тела жён и детей и подставляли горло десятерым, которые не дрогнувшей рукой свершали своё ужасное дело.

Потом эти десять тянули жребий – кому остаться последним, кому убить девятерых и, наконец, себя. Эта доля досталась Арье.
- Смелее, поторопись, - закричал один из повстанцев, жена которого  совсем недавно родила девочку. – Ну, давай, - хрипло подбодрил он осевшим голосом, увидев, что Арье замешкался.
Арье дико заорал и, закрыв глаза, яростно вонзил меч в живую, дрожащую плоть. Потом подбежал к другому, третьему. Когда затих девятый убитый им повстанец, он рухнул на каменные плиты и долго лежал неподвижно, не в силах подняться. Какой-то скрип заставил его открыть глаза и оглядеться. Трупы лежали в беспорядке, дворцовая площадь была залита кровью. Скрипела