Какая баба без греха

отстирана плохо. Я за такую стирку в миг бы все руки поотрывала. Я считаю так, раз взялась стирать, то стирай, как следует, а не можешь, как следует, то лучше не берись. Вон на прошлой неделе Агафья стала стирать исподнее царицы и ...
 - Домна Федоровна, - тронул за руку словоохотливую старушку Тимоха, - мне сегодня про исподнее не надо, ты мне скажи тряпица чья? Если знаешь, конечно.
 - Да как же мне не знать-то? - всплеснула руками прачка. - Если уж я не знаю, то, вряд ли и вообще узнает кто. Конечно, знаю. Вот тут как раз по буковке полотнище разорвано. А буковка эта не простая, а латиница, так по ихнему наш "глагол" пишется. А уж коли "глагол" этот нерусский увидишь, то сразу смекнешь, что тряпица эта Марьи Даниловны Гамантовой. Её простыня. Она вообще-то всегда аккуратная была, а тут вывозила простынку, но у нас и не такое встречалось. Я тебе сейчас расскажу, как карла царицы себе платье вареньем черничным вывозил.
 - А где мне эту Даниловну найти? - опять прервал старушку Тимоха.
 - А зачем тебе её искать? Ни к чему. Тебе ещё рано. Не по возрасту. Ты послужи сначала, а потом к фрейлинам подкатывай. Зачем тебе фрейлины, вон прачек молодых сколько. Пойдем, я тебе лучше покажу, как Мокей Ведищев рубаху ночную запачкал. Пойдем.
 Старуха нырнула в огромное облако пара и поманила за собой парня. Он, уж было, совсем шагнул за ней, но почуял, что его кто-то за рукав дергает. Это была Лушка. Она старательно подмигивала Тимохе левым глазом и звала его прочь от старухиного силуэта в парном мареве. Променял юнец служебный долг на карий смешливый глаз и пошел за девчонкой.
 На улице Лушка зашептала Скорнякову на ухо.
 - Не скажет она, где Гаматова. Не велено ей.
 - Почему?
 - В крепость вчера Гаматову посадили по изменному делу.
 - По какому такому делу?
 - Напраслину она на царицу нашу Екатерину Алексеевну наговаривала. Ты только не рассказывай никому, что я тебе про то сказала. Гамантова говорили, что наша матушка-царица воск по ночам ест и оттого у неё угри по всему телу. Ишь, чего удумала негодница.
 Тимоха испуганно округлил глаза и заалел зрелой клюквой. Вот так, так. Изменное дело рядом, а он и не знал. Конечно, грешно про такое слушать, но с другой стороны в застенке полегче фрейлину пытать будет. Сейчас же надо идти, спросить её, как следует и завтра с утра бумагу писать. Она младенца погубила. Уж если про царицу такое говорить у неё язык повернулся, то ребенка придушить рука точно не дрогнет. Она душегубица. Не попрощавшись с Лушкой, пошел Тимоха к крепостным воротам.
 У ворот цитадели парня встретили два гвардейских солдата.
 - Куда прешь? - пугнули они его штыками.
 - Мне надо в крепости девку Гамантову допросить, - решил строго цыкнуть на них Скорняков. - Из тайной канцелярии я.
 Однако на солдат должного впечатления принадлежность Тимохи к тайной службе не произвела. Нельзя сказать, что это сообщение вообще не тронуло солдатские души. Тронуло, но не так как трогает людей к государственной службе не принадлежащих. Прошелся холодок по их душам, да только ужаса он не вызвал. Часовые переглянулись между собой, и один из них двинулся к воротам, другой продолжал метить штыком в тимохину грудь.
 Приведенный солдатом офицер тоже не пустил парня в крепость. Выслушал внимательно, но не пустил.
 - Нельзя к ней, - покачал головой военный. - Приказано никого не пускать до особого распоряжения .
 - Чьего распоряжения? - распалялся Тимоха. - Мне сам Сидор Акимыч Писарев розыск поручил, а ты не пускаешь. Пропускай, а то хуже будет. Вот скажу сейчас "слово и дело", тогда попляшешь у меня.
 - А ты меня не стращай, - стал огрызаться офицер, - пуганый я. В баталиях не раз бывал и вас крыс канцелярских никогда не боялся и бояться не буду. Не велено мне никого пускать, я и не пущу. Неси приказ, подписанный царем или князем светлейшим, тогда по-другому говорить будем, а теперь проваливай. Беги, докладывая своему начальству, что поручик Преображенского полка Юров честно несет государеву службу. Беги.
 Офицер ушел, солдаты стали ещё злее штыками в грудь целить, и потому пришлось Тимохе идти восвояси не солоно хлебавши.
 
  5
 - Обнаглели преображенские офицеры, ну просто дальше некуда, - кряхтел Сеньша, разливая принесенное Скорняковым вино. - Даже "слова и дела" не боятся. Жаль, что Толстой Петр Андреевич в отъезде, а то бы к нему прямо идти надо было. Уж он бы призвал к порядку этих выскочек. Понюхают разок пороху, на параде перед царем пройдутся, и грудь колесом гнут. Ничего, на дыбе все одинаковые: и офицер, и другой какой человек. Хотя с преображенцами морока и на дыбе. Не любит наш государь, когда их обижают, но ты парень от своего дела не отступай. Как только Толстой приедет, иди Тимоха к нему, он сразу как надо распорядится, и тебя к девке вмиг допустят. Бери её за руки белые и пытай. Добивайся своего.
 - Не скажет она ничего даже под пыткой, - махнул рукой Афоня. - Незамужняя она и потому ждет её за душегубство над младенцем казнь страшная. В землю её за это живьем закопать могут. Была бы замужняя, тогда бы проще, тогда бы и откупиться смогла, а коль незамужняя, то плохо ей будет. Не добьешься у неё ничего пыткой. Не добьешься. Надо служанок её поспрашивать. Те авось и скажут чего. Ты завтра утром к Лушке иди, она всё про двор знает. Про служанок девки Гамантовой поспрашивай, а как узнаешь чего, так и придумаем что-нибудь.
 Лушка встретила Тимоху радостно и сразу же подробно, правда, часто сбиваясь на посторонние темы, рассказала ему не только нужной о прислуге фрейлины, но и о подручных старшей стряпухи. Из её путаного рассказа выяснил Скорняков, что из нескольких служанок постоянно при Гамантовой была только бабка Катерина, а остальные приходили лишь по надобности. Катерина же прислуживала фрейлине с детства и в царский дворец попала вместе со своей госпожой.
 - Эту тоже пытать бесполезно, - вновь махнул рукой Афоня, выслушав тимохин отчет о допросе Лушки. - Эта даже на дыбе госпожу свою не предаст. Коли вырастила её с пеленок, то молчать будет до тех пор, пока богу душу не отдаст.
 - Точно, - торопливо прожевав кусок пареной репы, подтвердил заключение своего товарища Сеньша, - бабы народ терпеливый, не захочет говорить и всё, чего хочешь с ней делай, ничего не скажет. С мужиками проще. Подвесишь его, кнутиком приласкаешь, и он тебе выложит даже больше, чем знает. Вообще не зря говорят, что бабы - чертово отродье. Не зря. Сколько раз я с ними маялся, сколько мозолей кровавых на руках от пыток нажил и до сих пор боюсь с этим племенем связываться. Эх, была б твоя Катерина мужиком, мы бы уж к вечеру всё знали, а на утро со знаниями этими можно было бы, например, к светлейшему князю подойти и попросить допуска в крепость. Думаю, не прогнал бы Александр Данилович. Не прогнал бы тогда, а без признаний к нему бесполезно соваться.
 - Чего же мне делать-то? - растеряно развел руками Скорняков.
 - К немцам за вином беги, - задумчиво ответил Сеньша, поймав пальцами какую-то тварь за своим правым ухом.
 С вином на этот раз дело тоже не сразу двинулось. Даже больше того, двинулось оно совсем в другую сторону. Дьяки в воспоминания ударились. Стали друг перед другом успехами в амурных делах хвастать. На самую малость не подрались. Уж солнце за церковный купол запало, а решения, чего дальше Тимохе делать, никак народиться не могло. Парень к этому времени тоже уже осмелел и стал требовать от старших товарищей, чтобы те прекратили пустую болтовню и задумались бы о деле.
 - Исповедовать бы её, - треснул кулаком по столу Сеньша, - да священника потом огнем попытать.
 - Что ты! Что ты! - замахал руками Скорняков. - Грех-то какой?
 - А в нашем деле без греха ни куда, - задумчиво икнул Афоня. - Без греха ни один розыск до плахи не доведешь. Задумка с исповедью хорошая да вот только не ко времени. Добровольно в храм она сегодня точно не пойдет, а силком её туда не затащишь.
 - А если нам без священника её исповедовать, - притопнул здоровой ногой Сеньша. - Вот слушайте, я вам про деда своего расскажу. Дед у меня дюже хорошим мужиком слыл и как все хорошие мужики, любил хмельного зелья употребить. Крепко любил, так крепко, что наша с вами любовь против его, как полевой лютик перед розой из царского сада. В молодости его любви этой никто не мешал, а вот под старость жена его, ну значит бабка моя, волю взяла и стала от деда вино прятать по разным укромным местам. Да так наловчилась в этом деле, что деда даже от бессильных поисков в дрожь бросало. Один раз маялся он, маялся, ну никак бутыли найти не может. Всё в избе перерыл, все застрехи просмотрел - нет вина. И тогда вот он решил на хитрость пуститься. Как время к вечерней молитве подходить стало, спрятался дед в сундук, притаился там и стал ждать. Только бабка молитву вечернюю сотворила, только поклоны земные отбила и тут раздается в избе трубный глас: " Грешна ты матушка передо мною, ой как грешна". "Так чем Господи", - испугано лопочет старушка. "А тем, что поставила бесовское зелье хмельное на образ мой". Бабка в ужасе с колен вскочила и к завалинке, а дед за ней тенью пробирается. Так вот и выведал он её схорон.
 - Как же мне в сундук катеринин пробраться, - сразу смекнул, что к чему Тимоха.
 - Не надо в сундук, - закачал головой Афоня и тут же нырнул под свой стол.
 Под столом пробыл он не долго и вылез оттуда с весьма довольной физиономией. В руке у дьяка была длинная кость с раструбами по обеим сторонам.
 - Вот у скомороха одного в прошлом году отнял, - радостно помахал костью Афоня. - как знал, что пригодиться. Сейчас к Катерине пойдем. Мы с Сеньшей выманим её из дома, а ты, не мешкая, забирайся под крышу, ложись там к красному углу, трубку эту в какую-нибудь прореху засунь и жди. Дальше сам смекнешь, чего делать.
 Чего уж там сказали дьяки бабке Катерине, Тимоха не знал, но она тут же выскочила из избы, и судорожно прихлопывая себя по толстым бедрам, куда-то побежала. Дьяки бежали рядом и махали руками, словно старые ветряные мельницы. Скорняков выждал некоторое время в засаде, затем, пригнувшись, пробрался в заросли крапивы на задворках избы, а уж оттуда проломив подгнившие доски, забрался под крышу. Под крышей было пыльно и мрачно. Толстый слой сухого, почерневшего от времени мха таинственно шевелился под ногой Тимохи, но парень, презрев всю таинственность и расшугав многочисленную мышиную семью, улегся нужном ему месте. Быстро была найдена прореха, в которую Скорняков пристроил трубу. Теперь оставалось только ждать. Ждать пришлось долго, и Тимоха задремал. Сначала просто забылся, а потом приснилось ему, что попал он во дворец царский прямо государю на доклад. Вокруг бегают генералы с лакеями и все на Скорнякова с уважением смотрят, а он идет важно, подняв голову, под руку с красавицей кудрявой, и делает вид, что никакой суеты вокруг себя не замечает. А вот и трон царский. На нем царь в золотой шапке сидит и спрашивает парня:
 - А кого это ты мне привел добрый молодец!
 - Невеста это моя Лукерья, - отвечает царю Тимоха и смотрит с любовью по праву руку, а там уж никакой красавицы нет, а младенец мертвый висит.
 Испугался Скорняков своего попутчика и проснулся. В избе кто-то ходил. Парень притаился, прислушался и понял, что в нужное время пробудился. Ещё бы немного и