Висельник

он лишь тихо посмеивался в густую бороду и, знай, подливал себе меду в кружку.
Время таяло, батистовый платок глумился над Яником, выглядывая белым уголком из кармана просторного плаща мага.
*
Вечер третьего дня навалился на Яника, саданув его со всей дури по затылку громким ударом маятника.
Фаартур сидел в благодушном одиночестве в кресле у камина в небольшом доме, который он снимал у старосты. Когда Яник опустился рядом с ним на пол, маг вдруг хмыкнул и посмотрел на ученика.
- Знаешь, я ведь не просто так сюда пришел. Я думал, что найду здесь…
- Что найдешь? – тихо спросил Яник, и мерзкое давешнее чувство снова пустило яд в его вены.
- Я думал, что найду ее здесь. Мою жену. Я не говорил? У меня есть жена, - Фаартур снова повернулся лицом к огню, и Яник увидел, как скачут язычки света по коже его наставника. Скачут, как огненные кинжалы, пронзающие плоть. Янику стало дурно и он отвернулся.
- У нас с ней не получилось по-хорошему. Я не смог ей дать, что она хотела, поэтому она обозлилась на меня. Я бы не стал ее искать, если бы не пообещал когда-то, что никогда ее не брошу. Это верно, я поклялся в этом, когда мы оба были молоды, она, - знаешь, южная такая красота, невысокая, жилистая, жалящая, - мне казалось, что она меня любила. А теперь, давно уже, я думаю, что она меня ненавидит. Разве так должно было случиться?
Янику становилось все хуже. Он понимал, о ком говорит маг, и боялся каждого следующего слова так, словно оно могло сжечь его на месте. Сам того не зная, он скукоживался все сильнее на полу у камина, чувствуя, как ледяные щупальца скручивают его и холодный пот выступает на горящей в муках плоти. Фаартур словно ничего не видел.
- Что если…- хрипло начал Яник, не поднимая головы, - что если я… я согласился сделать что-то… что-то неправильное, дурное?
- Либо выполняй, либо беги, - легко ответил Фаартур.
- Что если мне некуда бежать? – тихо спросил Яник. Ответом ему была тишина. Когда Яник осмелился поднять глаза на Фаартура, тот мирно посапывал в своем кресле, чуть приоткрыв рот. Яник сглотнул, углядев мерзкий батистовый платок в кармане рубахи, темной и укрытой тенями в темной комнате.
Этот платок напомнил Янику о времени, которого уже не было. Он медленно поднялся и спустился в кухню, где сиротливо лежала в углу его собственная сумка, на дне которой прятался надежно укрытый кинжал. Корзина из-под яблок холодным призраком бледнела на темной поверхности разделочного стола.
Лестница в комнату с камином насчитывала семнадцать ступеней. На четвертой была вмятина, на шестой – развод от чего-то густого, на одиннадцатой – трещина шириной с мизинец. Следом за медленно восходящим убийцей по стене, колеблясь, бежала жалкая дрожащая тень Яника. На какой-то миг она будто приклеилась к стене в том месте, где висела унылая картина, изображающая девицу с горохом. Войдя в комнату, Яник остановился и поднял судорожно сжатую ладонь. Половицы не скрипели под его весом, тень боялась войти следом в комнату, ничто не выдавало его возвращения, но Фаартур вдруг чуть повернул голову и ласково произнес:
- Когда ты спасаешь человека, ты берешь его жизнь в свои руки. Когда ты обрекаешь человека на смерть, ты тоже берешь его жизнь. Когда ты клянешься, ты отдаешь свою жизнь другому, Яник. Я мало успел тебе объяснить, так позволь дать этот урок. Нельзя продавать свою жизнь другому.
Что мог Яник сказать на это? Огонь колыхнулся, и что-то, тонко взвизгнув, навсегда разбилось в нем. Он сделал несколько шагов вперед, и единственный цвет, который остался с ним, был красным, красным, красным…

***
Он не знал, куда девать деньги, прилипающие к его заляпанным рукам. Он не смотрел на женщину, все еще с накатывающей тошнотой чувствуя в руке живое биение чужого, - не своего, точно?- сердца. Где-то когда-то он оставил свой кинжал, обронил ненужный плащ, разворотил кухню, пока искал корзину, но так и не нашел ее, лежащую под ногами. Мерзкий платок промок от крови, но он нес его в вытянутых запачканных ладонях. Его била лихорадка, когда ледяные пальцы женщины впились в его скрюченные клешни, извлекая увядшее сердце. Она была недовольна, он видел это.
Этот день как-то пролетел мимо него. Сначала он смотрел на чертов кошель, набитый деньгами, потом грустно пялился на дорогу перед собой. Мелькнула где-то в его сознании церковь, раззявил пасть овраг, вырос чей-то овин, развалился пьяница у дома старосты, загорелась россыпь горящих огнем монет, расхватанных безликими телами падальщиков… но чего-то важного не хватало.
Он снова вернулся в дом, безучастно осмотрел место преступления, но оно не тронуло его. Ничто не трогало его, пока тень снова не застряла в горохе, а тело на полу не посмотрело на него остекленевшими глазами покойника.
Сами собой ноги привели его к дубу, уродливому гиганту, стерегущему благоденствие городка, оскверненное подлыми его, Яника, руками. В покрытых высохшей кровью клешнях обнаружилась толстая веревка, которая скоро была перекинута через толстую ветку. Тут-то и потекли горячие, прожигающие плоть до самой души слезы, неудержимые, тошнотворно соленые.
Все залил багрянец умирающего солнца.
Блеснул удар кинжала в окрашенном красным мире (или это был луч солнца, мазнувший по куполу церкви?), и заскрипела под тяжестью тела толстая ветка, тень неуклюже дернулась, вскинула руки, неловко содрогнулась и затихла, покачиваясь в такт поскрипыванию веревки о дерево.
Ступени не скрипели под его ногами,  а в уголках глаз Фаартура разбегались лучистые морщинки.