Пирамида

По Владимирскому проспекту, сметая пластмассовую мебель уличных кофеен, бежит человек. Глаза круглые, рубашка расстегнута, он задыхается. За ним еще двое, один во фраке, с полотенцем, намотанным на кулак, второй лысый, в двубортном костюме, с бэйджиком на груди. Эта пара бежит легко и непринужденно, как спортсмены. Скоро все закончится. Так близко от меня, ярко и неожиданно, я даже на какое-то время забыл, зачем сижу здесь и кого жду. Это он, сомнений нет. Сказал же один талантливейший пейсатель: «…как горящей головешкой в муравейник моей памяти».
Пальцы ищут авторучку, блокнот уже на столе, побежала первая строка, за ней вторая, официант, еще кружечку, пожалуйста…
…Однажды утром, после дождя, я стоял у дверей парадной, курил, ждал  пока Никита спустится по лестнице, он не поехал со мной на лифте, на всех обиделся. Потому, что ночью собака опять сказала – бля-а. Но моя жена решила, что это доносится из детской комнаты. Утром она сначала допрашивала сына, потом получил и я, сообщив, что пес частенько ругается по ночам.
- Ему надо подстилку поменять, - говорю.
- Меньше надо по рюмочным с ребенком шляться. И не забудь в садике квитанции забрать. Чтоб я больше ничего подобного не слышала, поняли? Оба? Идите.
В общем, утро испорчено. И вот стою, курю, слушаю шаги моего ребенка по ступенькам, весна, первый дождь прошелестел этой ночью. Вдруг из-за мусорных бачков:
- Не двигайся!..
- Чего?
- Ты один?
- Почти. Игорян!
Он вышел из-за помойки, застегнул ширинку, посмотрел на Никиту, оглядел меня, будто начальник отдела персонала.
- Ну, как дела?
- Держусь. Вот в детский садик собрались.
- Это далеко?
- На Бармалеева, соседняя улица.
- Замечательно, я тоже с вами прогуляюсь, хоть и времени в обрез.
Сдав ребенка воспитателям, пошагали к станции метро «Петроградская», заняли столик в кафе на последнем этаже «Дома Мод». Мужчина за стойкой и официантка смотрели телевизор, Игорек щелкнул пальцами.
- Как обычно.
- А как обычно? – удивился бармен.
- Новенький, пояснил мне Игорь, - ладно, сам схожу.
Наш столик у стеклянной стены, здесь такие окна, огромные, до самого пола. Там за пыльным стеклом крыши, блестящие от недавнего дождя, далеко за крышами, прямо на линии горизонта прожекторные вышки стадиона «Петровский», внизу шуршит автомобилями Большой проспект. Я огляделся, посетителей мало, в дальнем темном углу стоял бильярдный стол, там шевелились тени, стучали шары, тихий мат, кто-то отчаянно проигрывал. Бар работал круглосуточно.
Игорек вернулся с графинчиком коньяка, официантка несла рюмки и два блюдца с порезанным лимоном и бутербродами.
- Приятного аппетита.
- Спасибо, и вам. Бильярд давно занят?
- Эти с трех часов играют.
- Значит скоро закончат. Иди, дорогая, тебя позовут.
Официантка ушла, Игорек наполнил рюмки, понюхал бутерброд.
- Люблю шары погонять, американочку, пул. Я обычно в «Сиреневый туман» хожу. Вздрогнули?
Дзыньк, лимон потек у меня по пальцам, про салфетки забыли.
- Коньяк с утра – замечательно. Правда?
- Чего не звонил? – спрашиваю.
- Дела. Большие дела!
- Да, ну?
- Ты сейчас сколько зарабатываешь?
- У меня график – два через два, ну, шестнадцать тысяч, бывает двадцать, если с переработками.
- М-да. И долго это будет продолжаться?
- Что именно?
- У тебя же семья, дети.
- Да все нормально, а, что есть какие-нибудь предложения?
Он посмотрел в окно, взор его был мудр, какой бывает только у бездомных псов и алкоголичек.
- Помнишь Эдика с нашей группы?
- Ну?
- Ну. Я его недавно к себе взял, сейчас на «вольво» ездит.
- Так расскажи, может, я пригожусь!
- Может, и пригодишься. У тебя костюм есть, или хотя бы брюки приличные? Придешь в джинсах и кроссовках, с тобой никто даже разговаривать не будет.
- Найдем брюки, а, что делать-то надо?
- Люди зарабатывают…
- Не хочешь, не говори.
- Что ты нервничаешь? Не все так быстро, сначала надо представиться, на тебя посмотрят, жену возьми.
- Зачем?
- Так солидней, люди там серьезные.
Я разлил остатки коньяка по рюмкам, чувствовал, как во мне опять и снова, в который раз, за всю мою счастливую жизнь, растет уважение к этому человеку. Мы выпили, доели бутерброды, Игорек, встал из-за стола, давая понять, что аудиенция закончена. Что ж он имеет право командовать, пили мы за его счет, я сразу предупредил, что денег у меня с собой нет.
- Пойдем, я тебя провожу, я еще в бильярд порежусь.
Его кто-то окликнул из темноты, он обернулся.
- Сейчас!
Там почему-то засмеялись. Уже на улице он сказал:
- Я позвоню тебе вечером, может зайду как-нибудь на неделе, соберемся, поговорим, презентация у нас каждую субботу. Ну, пока, привет семье.
- Пока…
Жена как-то сказала:
- Давно заметила, что все сумасшедшие принимают тебя за своего, хоть ты и не безумен.
Откуда она знала, что я здоров, кто из нас вообще может определенно сказать, что он не безумен.
В тот год, с женой мы хреново жили, часто ругались. Сначала все было хорошо, меня все любили – Света, ее сын, ее мать и пожилая, грустная овчарка, которая умела говорить – бля. Я отдавал всю зарплату, покупал здесь уют, кормили вкусно и много, теща любила выпить, я с удовольствием бегал в магазин, сам тогда начал частенько закладывать за воротник.
Когда никого не было дома, с Никитосом играли в хоккей.
- Теперь ты вратарь!
- Нет – ты!
- Получи по башке!
- Дурак…
- Вратарь Писькин!
Соседи жаловались, вечером скандал.
- Конечно, это не твой ребенок.
Я обижался, Кит был друг, и может самый родной человек в этой квартире. Когда я забирал его из садика, у меня всегда было собой два червонца, один на пиво, другой на «Радугу фруктовых ароматов».
- Тебе и мне, да?
- По-братски.
- По-брацки…
Летом он уехал с садиком на дачу в Зеленогорск. Через месяц мы поехали к нему на родительский день. Я его сразу разглядел среди детишек в одинаковых шортах и майках. Его позвали, мама и бабушка бросили сумки – Никитушка, он пробежал мимо них, прыгнул мне на руки.
Потом я и ушел из этой семьи летом, специально, когда он был далеко. Господи, что мы творим?
С Игорьком мы вместе учились в одной путяге на Ржевке. Нельзя сказать, что близко дружили, ведь он был секретарь комсомольской организации, носился по коридорам с папочкой под мышкой, и очень нервничал, почему я еще не с билетом.
- Ты, что в загранку не хочешь? Давай заходи на следующей неделе.
Я всегда соглашался, мол, да конечно, пора вступать, год собираюсь. ПТУ наше было от Севера – Западного речного пароходства, но на третьем курсе мне уже было наплевать на дальние страны. Я играл на гитаре, сочинял песни, тусовался на «Маяке» и меня любила девочка с дискотеки «Красное Знамя».
Потом мы все ушли в армию, в стране грохнула Перестройка, и комсомол весь куда-то пропал, будто его и не было, вместе со своими дворцами, значками, билетами.
Чуть ли не каждый день я получал письма от кореша по имени Шляпа. С этими пацанами я познакомился в очереди на такси у Балтийского вокзала. Помню, еще днем позвонила одна знакомая, имени сейчас уже не помню:
- Поехали вечером на Болты, сегодня «Секрет» приезжает, они пластинку записали в Эстонии!
…Около часа топтались в очереди Леонидов, Мурашов, Заблудовский и нас несколько встречающих, за Фоменко приехала жена, забрала прямо с перрона. Макс рассказывал, как им дали двух звукорежиссеров, которые по-русски ни слова, что не пустили на пластинку песню про Алису и «Джаз». Подошли две девчонки, взяли у Макса автограф и убежали, очередь перед нами растаяла, я разменял этому человеку пять рублей, они уехали. Мы пошли к метро, толстый мальчик, которого все звали по фамилии – Кулькис, предложил поехать на «Маяковскую», там можно сбегать в «Елисеевский», если, что.
Когда поднимались наверх, со встречного эскалатора нас окликнул парень с челкой желтых, крашеных волос до самого подбородка.
- Крысе на Климате пизды дали, он к Сайгону побежал!
- Шляпа, подымайся, мы тебя ждем!
- Вэл!
Он загрохотал вниз по ступенькам…
Это были времена, когда на Невском все знали друг друга в лицо, я тусовался с этими пацанами до самой отвальной, обычная «центровая» компания с улицы Марата, а-ля – я видел тех, кто видел Цоя.
Дружбан Шляпа не забывал меня, в каждом письме он повторял: играй каждый день, пиши тексты, у тебя есть два года, не проеби их, дружище. У нас будет команда! Поступим в «джазуху», потому, что джаз это основа! Пиздец, думаю ему там легко советовать, гитару я в руки взял только через полгода службы. Шляпа сам в армию не пошел, какие-то проблемы со здоровьем.
Были и списки необходимого, когда я приду на дембель – гитара акустическая, звукосниматели, драм – машина, хорошие микрофоны две штуки, Кулькис поможет, он передает тебе привет. Я отвечал: продам шапку ондатровую – двести рублей, бабушка отложила мне на одежду – триста, уже пятьсот. Чем они там занимаются, я не спрашивал, боялся околеть от зависти.
…Как изменился мир за два года! На Московском вокзале ларьки – киоски ни хрена не «Союзпечать», завешаны «вареными» тряпками, футболки с портретами Берии и Троцкого. Ахуеть. Неподалеку, гопники не по-местному загорелые в кожаных куртках и жиганских кепках. Один сидя на корточках, елозил перевернутыми стаканами по коврику.
- Кручу, верчу, обмануть хочу!..
Рядом диковинная машина ВАЗ – 2109 без номеров, вся черная, даже стекла.
«Билетная касса» у входа в метро. Бум-с. Стою, как вкопанный, глаз не свожу с афиши – четыре взъерошенных портрета, смотрят решительно, черные рубашки, поднятые воротники. Внизу скромное русское слово, четыре буквы – КИНО. Дворец спорта «Юбилейный». Двенадцать дембельских рублей должно хватить, протягиваю в окошко кассиру.
- Один билет на кино…
- Да нет билетов.
     - Ну, конечно. Еще бы…
     Позвонил матери, сказал, что через час буду дома.
     - У нас новую станцию метро открыли, прямо около дома, не заблудись.      
     - Да, ладно, уж как-нибудь…
     Проспект Просвещения, новая станция вокруг ларьки, ларьки, ларьки, тряпки, цветы, жевачка, я и в правду чуть не заблудился. Вдруг, музыка – будка, очень напоминающая деревенский сортир, фасад стеклянный, изолентой к стеклу списки, пожелтевшие от солнца листки бумаги. И снова я ахуел, тут было все! В алфавитном порядке, от АББЫ и так далее, «Битлз», «Ах-а», «Секс Пистолс», «Елоу», «Фэнси», «Диджитл Эмоушнс», весь рок – клуб, все альбомы «Аквариума», последний писк – толстыми буквами, фломастером – ЛАСКОВЫЙ МАЙ. Здесь же продавались чистые кассеты. Внутри этой чудо – будки сидела бабуля, читала «Аргументы и факты».
- Простите, а можно «Пет Шоп Бойз»?
Бабуля сняла очки, отложила газету.
- Конечно, мой хороший, кассета есть?
- Нету…
- Тогда червонец за кассету и три рубля запись.
- Вот зараза, у меня только двенадцать...
Бабуля оглядела мои дембельские погоны, шапку с кокардой, чемоданчик – дипломат, махнула рукой.
- Давай, рубль завтра занесешь. Как ты сказал? Пэд, Шоб, дальше? Бойзз, восемьдесят восьмой и восемьдесят седьмой год. Правильно?
- Верно…
- Приходите завтра с этой бумажкой, будет готово.
- И все?
- Все. А что еще?
Так просто. Нет, мир определенно если изменился, то в лучшую сторону. Следующим утром я позвонил Шляпе, он тоже был пьян и весел.
     - Вернулся?!
     - Ну, да…
     - Сегодня, - говорит, - отменили закон о тунеядстве, официально. Теперь можно не работать, прикинь!
     Договорились встретиться вечером на