Їхали козаки із Дону додому

своё, не жалко.
   Оставшиеся единицы немецких военных относились к ним с пренебрежением и отвращением. Если в немецкой армии чётко видна была разница между рядовым и офицером, то румыны – все на одно лицо.
   Начались с их приходом повальные пьянки. Беспробудные. Вслед за оргиями начали ночами полыхать хуторские дома. Раздавалась частая ружейная стрельба и взрывы гранат.
   Трусливые на передовой, румыны в тылу куражились…
   Галинка, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание румын, мазала лицо сажей и ходила так по хутору. Ходила не одна. Все женщины и девочки-подростки старались на улицу нос не казать от греха подальше.
   Румыны, жившие у Галинки, спилили и сожгли в печке почти весь сад. Отстоять сумела она единственно старую высокую раскидистую вишню, туманными днями терялась она кроной в серой загадочной дымке. Стала Галинка перед вишней, развела руки в стороны, не дам, мол, нехристи, последнее дерево срубить! Раскраснелась от гнева, лицо красными пятнами пошло. «Память о муже это! Лучше меня сгубите!»
   Поняли её румыны, нет ли, опустили топоры, глаза их приняли осмысленное выражение, лица разгладились, появилось что-то на них человеческое. Постояли-постояли, покричали эмоционально меж собой, тыкали пальцами в Галинкину сторону; затем один покрутил пальцем у виска и махнул рукой, пусть баба остаётся с деревом.
   Также пощадила война осокорь, росший во дворе Колодяжных, уже на то время он был высотой почти двадцать метров. Я помню это дерево в детстве. Почти два метра в диаметре в цоколе, некоторые ветви нельзя было обнять, настолько толстые. Сейчас эта хуторская гордость засохла, крона, дававшая приют на себе облакам и туманам от ветхости обломалась, и стройный осокорь сгорбился и сник. Старость и время безжалостны ко всему живому.

                                                                 ***
                                               А хто дочок має, нехай научає,
                                               Та й темної ночі гулять не пускає.
                                               Ой, ти, Галю, Галю молодая,
                                               Та й темної ночі гулять не пускає.

                                                             
   Дождался-таки Леонид Пилипчук!
   Погнали войска Красной Армии назад с земли родной врага ненавистного! Волна негодования, ненависти к противнику с яростным шквальным огнём не давали шансов выжить вражьей силе!
  Часть, где служил Леонид, проходила через Ясиноватую. Очень хотелось ему отпроситься у командира домой на побывку на денёк съездить, проведать Галинку! Не решился. Совестно стало ему. «Что это выходит, - думал, терзаясь раздумьями он, - я один такой, что ли, кто по дому соскучился? Нет! Вон сколько солдат семей с первых боёв не видели. Их тоже тоска гложет…»
   На хутор Бойково, как и на весь Донбасс вернулась Советская власть. Снова заработал восстановленный колхоз. Появились на хуторе первые мужчины-солдаты: по причине полученных ранений не могущие продолжать воевать, кто без руки, кто без ноги на костылях. Жены вернувшихся были рады, какой-никакой, но – живой!
   Спросила однажды Галинка, набралась смелости, поборола стыд, у одного ветерана, Степана Хижняка: - Стёпа, ты моего Лёню, не встречал ли где? Посмотрел он на неё, вытер уцелевшей правой рукой набежавшие слёзы. «Нет, молодичка, не встречал. Война… фронт от моря до моря… как океан, разбрасывает людей в разные стороны». Видя Галинкино волнение, успокоил, как мог, обнял её. Она упрятала лицо на вылинявшей на солнце гимнастёрке, остро пахнущей потом и солью. Горячо ей прошептал: «Ты, Галинка, главное, не теряй веры. Вернётся Лёня. Обязательно!» Высушил лёгкий степной ветерок слёзы и ветерана и солдатки.

                                               ***
                       Обiзвався козак: - Я в полi ночую.
                           Я твiй голосочок далека почую.
                           Ой, ти, Галю, Галю молодая,
                           Я твiй голосочок далека почую.

                                               
    Пошла мирная жизнь с тревожными ожиданиями и радостными вестями с фронта: вот уже врага гонят прочь из Польши, Венгрии, Болгарии…
    Победоносно шагает Красная Армия по освобожденным землям Европы от фашисткой чумы.
   Почти все хуторянки-солдатки получали заветные треугольники с фронта. Только дом Галинки почтальон обходил стороной. При встрече вздыхал тяжело, уводил взгляд в сторону и утешал, жди, солдатка, пишут.
  Попросила Галинка освободить на один день от прополки и отправилась к военкому в Старобешево на прием. Его не было, секретарь предложил написать письмо, что Галинка и исполнила.
Объяснила в нём, что муж её, Леонид Пилипчук воюет, бьёт врага, но писем от него не получает; сердцем чует, что жив. Попросила помочь в розыске, указала также, что номер полевой почты не знает.
   Военком, бывший фронтовик, ответил быстро. Пригласил Галинку на приём.
   Снова пошла она в Старобешево пешком. Машин в колхозе не было, лошади заняты на работах; вот и ходили, ногами измеряли расстояния колхозники для собственных и общественных нужд.
   Встретил военком её в своём кабинете, скромно обставленном старой мебелью, с портретами Ленина и Сталина на стене. Усадил за стол, угостил настоящим чёрным ароматным чаем с сахаром.
   - Вот, что, дочка, - начал он. – Сама видишь, война идёт жестокая. Каждую пядь земли родной, а теперь и чужой приходится от врага большой кровью отвоёвывать. Много гибнет солдат за победу. Плохо, что не пишет. С другой стороны, раз не пришла похоронка, значит, жив солдат! Не пишет… Пишет, дочка! Пишет. Пойми, опять-таки, война. Может, где и теряются письма по пути домой. Запрос я отправил. Жди, дочка! И надейся!
   Леонид письма писал. Отправлял фронтовые треугольники с небольшими тёплыми посланиями. Ответа не было. Одному зубоскалу сломал нос, за что чуть не угодил под трибунал; слава богу, разобрались, когда узнали, что тот со злой ухмылочкой заявил Леониду, мол, твоя солдатка давно утешается с другим. Позабыла про мужа-фронтовика…
   Леонид и сам подозревал, письма теряются. Одно, два, но не все же! Переживал. Не отчаивался и ждал писем от Галинки. Верил, дома всё хорошо. Врага, гадину фашистскую, они уже почти на его же земле громят!
                                                ***
                     Обiзвався козак: - Я в полi ратаю,
                         Я твiй голосочок далека впiзнаю.
                         Ой, ти, Галю, Галю молодая,
                         Я твiй голосочок далека впiзнаю.

                                               
   Запыхавшаяся и зардевшаяся Тайка Быцань влетела в коровник молнией, чуть не вылетая из кирзовых сапог не по размеру, и от самых ворот радостно заверещала:
   - Галинка-калинка! Танцуй! Тебе письмо!
   - Галя… Галя… - понеслось с разных сторон хлева. – Да где она запропастилась?
   - Галя!.. Тебе письмо!..
   Галинка ворвалась в коровник, выхватила из Тайкиных рук конверт, разорвала. На руки выскользнул небольшой, светло-коричневый листок. Слёзы в глазах мешали ей читать. Она вытирала их. Они всё лились и лились. Ей предложили: - Давай прочитаем. Кто-то цыкнул, мол, пусть успокоится и прочитает сама. Галинка успокоилась. Пробежала глазами по листку раз, другой, третий… женщины заметили, как изменилась в лице Галинка, как безвольно повисли руки. «Похоронка, - вяло и бесцветно проговорила она, слова продирались, словно через заросли. – Погиб Лёнечка… Геройски… При освобождении города…» Название она произнесла еле слышно.
   Опустилась на пол и зашлась тихим плачем. «Й-и-ы-ы-ы, - сидела она, качаясь из стороны в сторону и тонко скуля, - й-и-ы-ы-ы…»
   В коровнике стало тихо. Не мычали даже коровы, перестали хрустеть сеном, будто сочувствуя женскому горю. Женщины-хуторянки, давно получившие похоронки на мужей и оплакавшие своё, стояли, молча, сурово сведя брови и губы; зарыдали с воем те, кто ещё жил зыбкой надеждой, что муж – живой и вернётся.
   Это было восьмого мая 1945 года.
   Три дня дали Галинке оплакать мужа.
   Девятого мая колхозники узнали, что Германия капитулировала, что окончилась война. «Победа!» - звучало радостно у всех на устах и в каждой хате. «Победа!» И затаив надежду, ждали мужей-фронтовиков домой.
   За общим ликованием никто не обратил внимания на отсутствие Галинки.
   Обеспокоились двенадцатого мая, когда она не вышла на работу. Послали трёх доярок. Пришли они к ней домой. Пёс сидит в будке, нос на улицу не высовывает, тихо повизгивает. Чуя неладное, вошли женщины в дом.
   Стены выбелены. Полы вымыты. На окнах белые батистовые занавесочки с вышивкой. Стол льняной скатёрочкой застелен. Цветочки в фаянсовой вазочке в виде рыбки ещё не засохли.
    На кровати, в новом ситцевом нарядном платье, повязанная платком  зелёным  смирно лежит Галинка… в скрещенных руках держит свадебную карточку, их с Лёней.
    Странный запах ладана и миро наполнял хату.
    Похоронили Галинку за счёт колхоза на хуторском кладбище, утопающем в густой зелени разросшихся клёнов, орехов и рябины.
    Председатель, а затем и хуторяне сказали доброе слово о ней, что пусть земля ей будет пухом. Помянули и Лёню. Посетовали, что не довелось им пожить на белом свете, детей народить…

                                                 ***
   Двадцатого июня вернулся Леонид Пилипчук на хутор. К порогу пустому. К могиле жены.
   Председатель был взволнован не менее остальных хуторян. В беседе с Леонидом рассказал, как было, показал похоронку.
   Леонид Пилипчук долго и внимательно изучал похоронку на себя. Затем указал председателю на явные неточности: полный тёзка родился в Днепропетровске, что, видимо, не учли писари в штабе, когда писали похоронку.
  Горевал Леонид по жене. Сидел в пустой хате, ни ел, ни пил. Ходил на могилу к Галинке, подолгу стоял и мысленно разговаривал с нею.
   На предложение остаться в колхозе, Леонид ответил председателю, что подумает.
   Спустя время, под вечер ушёл Леонид Пилипчук в Сталино (ныне Донецк). Там он трудился на шахте. Затем на заводе имени Ленина. В трамвайном парке электриком, выучился на водителя, водил трамвай.
   Десять лет в ежедневных трудах  пролетели быстро. Ранним весенним солнечным утром посмотрел Леонид в окно на городские улицы, на спешащих горожан, на снующие редкие машины и почувствовал необъяснимую тоску, тягу по хутору Бойково, по дому, по полям, по чистому хрустальному воздуху, по земле…
   Очень не хотели отпускать Леонида Пилипчука из трамвайного парка. Очень исполнительный и добросовестный работник он был.   Обещали ему на октябрьские квартиру дать. Перевести в бригадиры; дать путёвку по линии профкома в санаторий. Не соблазнился Леонид Пилипчук сладкими посулами. Написал заявление, подписал бегунок, отработал положенное время и вернулся домой.

                                               ***
   Управление с хутора перенесли в село степное: колхоз рос, росли масштабы работ.
   Устроился Леонид в МТС трактористом. Вот с тех пор его, ещё молодого, неизвестно почему стали звать уважительно при обращении – дядя Лёня. И младшие и старшие по возрасту – дядя Лёня и всё.
   Трудился он истово. Не жалея себя. Как и воевал. Отмечали его работу, как грамотного специалиста. Но как с фронта вернулся он без единой награды, так и в мирной жизни его за трудовые подвиги обходили награды стороной. Другим, глядишь, дадут орден Трудового Красного Знамени за доблестный труд, поощрят правительственными наградами УССР и СССР;