Тетку Настю хоронили ранней весной. Домоуправ Степан Семеныч, полковник в отставке, собрал соседей, вынул из кармана пачку денег:
- Настасья перед смертью отдала. Похоронные свои. Знала, что мало ей осталось, вот мне и доверила хоронить себя.
Все знали, что Степан Семенович – заслуженный человек, войну прошел, чужого не возьмет. Похоронили, как положено. Денег хватило и на поминки, и на оградку. Квартиру опечатали. Ходили слухи, что сын у покойной был, но толком никто не знал. Первые жильцы въехали двадцать с лишним лет назад, с той поры мало кто остался, помнить прошлое некому было. Тетка Настя особо ни с кем не общалась, на лавочке с бабками не сидела. Всегда в черном, последнее время ходила с палочкой, но помощи ни у кого не просила: всё сама, и в магазин, и на почту.
Наступило лето. Однажды пришел участковый, и с ним седой мужик с вещмешком через плечо. Открывая дверь, участковый сказал:
- Ну вот, Петрович, держи ключи, живи, дай тебе Бог.
-Спасибо на добром слове.
Это и был сын тетки Насти Василий Петрович на вид суровый, но вышел один раз во двор, второй…
С мужиками разок « козла» забил, потом принес нарды, и скоро к стуку костяшек прибавили непонятные возгласы: «ду-ек, шеш-беш!» И новую игру приняли, и Петровича в свои записали.
Прошлое Петрович не скрывал. Отсидел двадцать лет.
-Да столько не дают,- удивлялись мужики.
- Непоседливый я был. Да и в такие времена попал, то за одно добавят, то за другое, - уклонялся от объяснений Петрович, - главное, не убил никого, нет греха на мне этого. А жить везде можно. Хорошие люди везде есть. Эх, а сколько я лесу повалил! Лесоповал – место для настоящих мужиков.
Жил он скромно, был чудоковат. Чтоб не заморачиваться, как соседей зовут, он всех женщин, девчушек называл елками и елочками. Посмеялись, и привыкли.
Вот только с соседкой по площадке, Софьей Андреевной, никак отношения не складывались. Если случалось ей с ним встретиться, отворачивалась и норовила быстро юркнуть в свою дверь. Сидя с бабками на скамейке, обсуждая кто, где, с кем и почему, когда речь заходила о Петровиче, шипела:
-Еще и пенсию получает. Зек! Обнаглело государство. Кого кормим?
Услышав однажды её выступление, дворничиха баба Надя не выдержала:
-Это ты, что ли его кормишь? Ты свою пенсию получаешь и получай.
Пусть в зоне, да он же работал, сколько там таких и лес валят, и золото добывают. А ты помолчала бы. Всю жизнь кино смотрела. Билеты она проверяла! Не перетрудилась, а?
Разругались в пух и прах.
А под Новый Год неожиданно, как всегда бывает, к Софье Андреевне пришла беда. Её внук, знаток всяких восточных единоборств, в уличной потасовке применил на практике свои знания, и так успешно, что трое оказались в реанимации, а парень теперь в СИЗО, и ничего хорошего его не ждет.
Софья Андреевна почернела лицом, сгорбилась, стала молчаливая, перестала общаться с соседями. Да и любители посидеть на скамейке и посудачить, в её присутствии чувствовали себя как-то неуютно. Зато без неё шепотком обсуждали, « вот они внуки, сколько она своего на тренировки по утрам таскала, кимоно японское шила. А зачем? Убил человека! Да не убил, живой, подлечат. Себе жизнь исковеркал, бабке».
Чувствуя себя в центре нездорового любопытства, Софья Андреевна и вовсе замкнулась – передачи, СИЗО, статья, Уголовный кодекс - вот и все интересы.
Восьмого марта в её квартире раздался звонок. Выйдя на площадку, она просто онемела. Петрович, выбритый, в белой рубашке и с букетиком подснежников,
-Праздник сегодня. Поздравляю. Ты, елка, не переживай сильно за внука-то.
Бить себя он не даст - ясен пень, не даст. А хороших людей в зоне больше, чем плохих.
- Я и сама теперь вижу,- сказала Софья Андреевна, беря букетик цветов, - я, Петрович, пироги сегодня пеку для Ромы, приходи вечером на чай. Ты уж прости меня, я тут, понимаешь, я…
Она запуталась в словах, и Петрович пришел на выручку:
-Э, чего ты там. За приглашение спасибо. Буду. А кто старое помянет, тому глаз вон.
Закрыв дверь, Софья Андреевна поставила цветы в вазочку и долго сидела перед маленьким белым букетиком, покачивая головой и размышляя, вот как она, жизнь, порой поворачивается. Не знаешь, где ударит, где приласкает.
- Настасья перед смертью отдала. Похоронные свои. Знала, что мало ей осталось, вот мне и доверила хоронить себя.
Все знали, что Степан Семенович – заслуженный человек, войну прошел, чужого не возьмет. Похоронили, как положено. Денег хватило и на поминки, и на оградку. Квартиру опечатали. Ходили слухи, что сын у покойной был, но толком никто не знал. Первые жильцы въехали двадцать с лишним лет назад, с той поры мало кто остался, помнить прошлое некому было. Тетка Настя особо ни с кем не общалась, на лавочке с бабками не сидела. Всегда в черном, последнее время ходила с палочкой, но помощи ни у кого не просила: всё сама, и в магазин, и на почту.
Наступило лето. Однажды пришел участковый, и с ним седой мужик с вещмешком через плечо. Открывая дверь, участковый сказал:
- Ну вот, Петрович, держи ключи, живи, дай тебе Бог.
-Спасибо на добром слове.
Это и был сын тетки Насти Василий Петрович на вид суровый, но вышел один раз во двор, второй…
С мужиками разок « козла» забил, потом принес нарды, и скоро к стуку костяшек прибавили непонятные возгласы: «ду-ек, шеш-беш!» И новую игру приняли, и Петровича в свои записали.
Прошлое Петрович не скрывал. Отсидел двадцать лет.
-Да столько не дают,- удивлялись мужики.
- Непоседливый я был. Да и в такие времена попал, то за одно добавят, то за другое, - уклонялся от объяснений Петрович, - главное, не убил никого, нет греха на мне этого. А жить везде можно. Хорошие люди везде есть. Эх, а сколько я лесу повалил! Лесоповал – место для настоящих мужиков.
Жил он скромно, был чудоковат. Чтоб не заморачиваться, как соседей зовут, он всех женщин, девчушек называл елками и елочками. Посмеялись, и привыкли.
Вот только с соседкой по площадке, Софьей Андреевной, никак отношения не складывались. Если случалось ей с ним встретиться, отворачивалась и норовила быстро юркнуть в свою дверь. Сидя с бабками на скамейке, обсуждая кто, где, с кем и почему, когда речь заходила о Петровиче, шипела:
-Еще и пенсию получает. Зек! Обнаглело государство. Кого кормим?
Услышав однажды её выступление, дворничиха баба Надя не выдержала:
-Это ты, что ли его кормишь? Ты свою пенсию получаешь и получай.
Пусть в зоне, да он же работал, сколько там таких и лес валят, и золото добывают. А ты помолчала бы. Всю жизнь кино смотрела. Билеты она проверяла! Не перетрудилась, а?
Разругались в пух и прах.
А под Новый Год неожиданно, как всегда бывает, к Софье Андреевне пришла беда. Её внук, знаток всяких восточных единоборств, в уличной потасовке применил на практике свои знания, и так успешно, что трое оказались в реанимации, а парень теперь в СИЗО, и ничего хорошего его не ждет.
Софья Андреевна почернела лицом, сгорбилась, стала молчаливая, перестала общаться с соседями. Да и любители посидеть на скамейке и посудачить, в её присутствии чувствовали себя как-то неуютно. Зато без неё шепотком обсуждали, « вот они внуки, сколько она своего на тренировки по утрам таскала, кимоно японское шила. А зачем? Убил человека! Да не убил, живой, подлечат. Себе жизнь исковеркал, бабке».
Чувствуя себя в центре нездорового любопытства, Софья Андреевна и вовсе замкнулась – передачи, СИЗО, статья, Уголовный кодекс - вот и все интересы.
Восьмого марта в её квартире раздался звонок. Выйдя на площадку, она просто онемела. Петрович, выбритый, в белой рубашке и с букетиком подснежников,
-Праздник сегодня. Поздравляю. Ты, елка, не переживай сильно за внука-то.
Бить себя он не даст - ясен пень, не даст. А хороших людей в зоне больше, чем плохих.
- Я и сама теперь вижу,- сказала Софья Андреевна, беря букетик цветов, - я, Петрович, пироги сегодня пеку для Ромы, приходи вечером на чай. Ты уж прости меня, я тут, понимаешь, я…
Она запуталась в словах, и Петрович пришел на выручку:
-Э, чего ты там. За приглашение спасибо. Буду. А кто старое помянет, тому глаз вон.
Закрыв дверь, Софья Андреевна поставила цветы в вазочку и долго сидела перед маленьким белым букетиком, покачивая головой и размышляя, вот как она, жизнь, порой поворачивается. Не знаешь, где ударит, где приласкает.
