Доска

тихими слезами на глазах смотрела на сына Гюлтерие. Руки у неё ещё дрожали, но она прикасалась к личику ребёнка, и от этого сердце её ещё сильнее заходило, перехватывая дыхание. Ребёнок сосал грудь и не реагировал даже на кожаный оберег, который соскальзывал с материнской груди ему на личико. Гюлтерие убирала оберег и улыбалась согревающему душу сочетанию – детского лица и фамильного оберега. Он достался ей ещё от прапрабабки, а может, ещё и древнее был, этот амулет, точно никто не знал. Гюлтерие гордилась тем, что именно ей бабушка передала родовой оберег. И вот теперь он нет-нет да спадал на лицо ребёнка, как бы же-лая послужить и ему защитой. Гюлтерие чувствовала в этом добрый знак.
     Старуха закрыла глаза, оперевшись подбородком на бостон. Мне показалось, она ус-нула, утомившись длинным повествованием, и я старался не шевелиться. Самому было нужно время, осмыслить услышанное. Неожиданно старуха подняла подслеповатые глаза и внимательно посмотрела, ожидая вопроса.
     – Почему доска? – поинтересовался я.
     – С таким вопросом обратилась и Гюлтерие к матери, когда та вернулась в комнату, – старуха устремила взгляд в ослеплённое солнцем окно, казалось, она смотрела в про-шлое, желая доглядеться до тех событий многовековой давности: – Когда турки обращали болгар в свою религию, то заставляли самих сжигать свои православные храмы. Люди не боги, они слабые, потому Бог им грехи и прощает. Спасая свои никудышные жизни, бол-гары жгли церкви, разрушали дома священников и принимали магометянскую веру, но не отказывались от своего языка, – старуха примолкла и, обернувшись ко мне, тихо прогово-рила: – Были и те, которые не отказались от веры, но заговорили по-турецки. «Гагешти уста» народ их прозвал. Люди слабые, – с сожалением покачала головой старая болгарка и, сделав глубокий вдох, продолжила: – Сожгли храм и предки златоградцев. Много поз-же какой-то слепой скиталец, ему турки выкололи глаза, разгрёб пепелище и отыскал икону Божьей матери. Огонь был страшный, а икона не пострадала, только край чуть-чуть подгорел. Люди спрятали икону и, чтобы турки не догадались, между собой называли её «доска». Наши иконы все написаны на хорошем дереве. Доски выбирали толстые, орехо-вые. Вот так доска стала служить болгарам-магометянам. В какую семью приходило горе несли туда доску. Из поколения в поколение болгары передавали доску, и она им помога-ла. Большим авторитетом пользовался у златоградских болгар-магометан отец Атанас, но и ему не показывали доску. Как он ни просил, обижался, не разговаривал с болгарами-магометянами, и всё равно – отказывали. Он очень хотел вернуть икону в храм. Помогать всегда приходили, а на доску даже посмотреть не позволяли. Когда крышу перекрыть в храме надо было, то первыми откликнулись болгары-магометяне.
     – Почему же не показать икону? Ещё лучше вернуть в храм, – не смог скрыть и я сво-его недоумения.
     – Э-э-э, – протянула старуха, грозя пальцем. Она важно подняла голову и торжест-венно произнесла: – Хранить в тайне доску завещали предки. Потомки, не вправе их за-вет нарушать. Тайны, тайны… Они не появляются у народа просто так, а если и появляют-ся – цена им жизни людские, культура, вера, язык. Всё лихо принимает на себя народ, чтобы с достоинством пронести завет предков и передать потомкам. Все наши беды в том, что мы заветы предков нарушаем, ломаем, исправляем, – с гневом в голосе подытожила старая болгарка, шандарахнув бостоном об пол.
     – Слушай дальше. Тебе первому открываю тайну, которую хранила почти восемьдесят лет… – Старая болгарка, запнувшись, задумалась и едва слышно закончила: – Видно, на-стало время и этой истории выйти наружу.
     Она сильно выкашлялась, отпила глоток воды и продолжила:
     – Сделала своё дело доска и в семье Бахтияра. Второй раз помогла, но Троица силь-нее, и, придя в дом Везировых, доска привела Троицу. Третье испытание ждало семью. Материнское счастье стёрло все переживания, и молодая мать набирала силы. Ребёнок кормился исправно, смирный мальчик родился. Как-то в одну из ночей, уморенная днев-ными заботами, Гюлтерие сильно хотела спать, ребёнок не давал заснуть. Она подставля-ла ему грудь и засыпала. Будил её сильный плач младенца, который разрывался от крика, а виной всему оказалась муска, ну, оберег кожаный. Женщина засыпала, а амулет спадал на щеку младенца, и тот, дитя неразумное,  прихватывал его ртом вместо груди. Измучен-ная тем, что младенец всё время хватал оберег, Гюлтерие в сердцах сорвала его с шеи и сунула под подушку. Младенец, ничем не тревожимый, наевшись, уснул. Наступила оче-редь Гюлтерие забеспокоиться. Сон как рукой смахнуло. Ребёнок мирно спал, а Гюлтерие ворочалась с бока на бок. Не давало ей покоя то, что она с такой лёгкостью сорвала обе-рег. Она достала его из-под подушки. Шнурок разорван, кожаный мешочек мокрый и из-мусолен ребёнком. Гюлтерие потёрла мешочек в руках и старая от времени бечёвка, ко-торой стягивалась муска, лопнула. Плохим предзнаменованием отозвалось это в сердце молодой матери. Душой содрогнулась Гюлтерие. Она прильнула к младенцу и поцеловала его, словно прощаясь. Дрожащими пальцами Гюлтерие раскрыла мешочек. Никто не зна-ет, кто последним видел содержимое мешочка. Никто не знает, кто положил в муску то, что увидела Гюлтерие.  На её ладони лежал серебряный крест с замысловатым древним рельефом – православное распятие.
     Старая болгарка, раскачиваясь, умолкла надолго. Ни Никола, ни я не спешили преры-вать молчание. Слишком тяжёлыми были мои мысли, да и выражение лица Николы крас-норечиво говорило, что и его думы тяжелы. Перед глазами предстали все потрясения мо-лодой болгарки Гюлтерие. Услышанная история будоражила моё воображение, бескон-трольно рисовавшее развязку, не жалея ни меня самого, ни героини:
     «С немым изумлением разглядывала серебряный крест Гюлтерие. Ясно вспомнился день, когда бабушка надела ей на шею родовой оберег и напутствовала:
     – Эта муска досталась мне от матери, а ей передала её мать. Так из века в век, от ма-тери к дочери. Будь достойна его и ты. Никогда не забывай, что ты дочь матери-Болгарии.
     Тогда Гюлтерие гордилась тем, что именно ей, а не матери, бабушка передала оберег, и не задумалась над заветными словами. Теперь же, глядя на серебряное распятие, перед глазами встали и Хан – отец Анастас, и доска – икона Божьей матери, и оберег со спря-танным от турок православным распятием – и заветные слова бабушки зазвучали по-новому. Она припомнила и тот день, когда все жители Златограда собрались на площади, чтобы выразить несогласие сановным духовным мужам, приехавшим из Турции и требо-вавшим перезахоронить магометян отдельно от православных. Отец её тоже выступал с трибуны. Горячо говорил о том, что мы братья-болгары, живём рядом друг с другом и на том свете будем так же лежать. Гюлтерие стояла рядом с отцом, и её переполняла гор-дость, когда люди приветствовали выступление отца аплодисментами. Она разглядывала жителей Златограда и пыталась угадать, кого больше, магометян или православных, но видела одинаковые лица сынов и дочерей одной матери – Болгарии.
     Тяжёлым потрясением отдались в сердце Гюлтерие неожиданные открытия всего, ми-мо чего она проходила и даже жила, не замечая и не задумываясь. Сердце разрывалось от боли неожиданного прозрения. Сграбастав дитя, как оно лежало в одеяльце, Гюлтерие прижала его к груди и ахнула, едва не свалившись на пол от бессилия:
     – Неужели точно так разрывается сердце матери-Болгарии, когда она видит, как раз-рознены её сыны и дочери, когда она видит, как они покидают свою родину, когда она видит пустые сёла и брошенные отчие дома?
     И снова образ бабушки встал перед глазами. Она подозвала к себе Гюлтерие и, протя-гивая ножницы, зарекла:
     – Вот тебе моя последняя воля. Смотри! Исполни, – и протянула ножницы, вкладывая их в руки Гюлтерие. – Я скоро умру, так ты положи эти ножницы мне под руки, но не за-будь раскрыть.
     Гюлтерие зажмурилась. Она забыла. Ножницы положили, как завещала бабушка. Это сделал отец. Гюлтерие точно знала, что все болгары-магометяне кладут в гроб усопшим родственникам раскрытые ножницы, но только сейчас она ясно увидела, – это православ-ный крест…
     – Бабушка хотела, чтобы я собственными руками положила ей в руки православный крест, – прошептали ей губы и поджались в тонкую решительную линию.

     Холодный камень мостовой обжигал ступни, но Гюлтерие медленно шла по предут-реннему Златограду, крепко сжимая в руках запелёноного ребёнка. Она не рыдала, не плакала, просто по щекам лились тихие слёзы. В ладони она сжимала кожаный мешочек-амулет с серебряным крестом. Двери храма были приоткрыты. Немного замешкавшись, Гюлтерие уверенно потянула за ручку и вошла внутрь. В свечных бликах по алтарю пере-двигалась тень. Это облачался в церковные одежды отец Атанас. Медленным шагом Гюл-терие приблизилась к Вратам Господним. Только сейчас она почувствовала холод и слегка содрогнулась всем телом. Чтобы совладать с собой, она сильнее прижала младенца. Он ответил матери – закряхтев и расплакавшись. На детский крик обернулся отец Атанас. Всматриваясь в темноту, он выступил навстречу матери».

     Неожиданно тягучий голос старухи-болгарки прервал моё воображение.
     – Дрожа от холода, обливаясь слезами, но крепко прижимая плачущего ребёнка, Гюл-терие опустилась на колени перед отцом Атанасом, и губы её прошептали:
     – Окрести моего сына, отче, – от слёз, у молодой женщины перехватило дыхание, но она напряглась, что было мочи, и выпалила: – Раба Божьего.
     Я смотрел на старуху, в очередной раз потрясённый, и был уверен, что всё это моё воображение, но как получилось, что она продолжила представленную мною историю?
     – Хух, устала я, – опираясь на бостон, попыталась встать старуха. Никола помог ба-бушке подняться, и они пошли на выход. Она держала внука под руку и, опираясь на бос-тон, медленно переставляла ноги. Когда они были в дверях, я вдруг спохватился, что не узнал имени рассказчицы.
     – Простите, как ваше имя? Никола, как имя твоей бабушки?
     На что послышался скрипящий голос:
     – Какое имя у старухи? Напиши просто – старая баба из Болгарии, – и сильно закаш-лялась. Никола пожал только плечами, ничего не ответив. Её кашель передался и мне сильным приступом, от которого я проснулся.
     Проснулась и жена.
     – Что случилось? Чего кашляешь?
     – Не знаю, – соврал я. – Сон странный приснился. Пойду, запишу, вдруг, вещий?

* Бостон – клюка
* Пешкир – полотенце
* Муска – амулет
* Гуркия – несчастная
    * Магометянин (авт.) – магометанин (слов.)