Швырнув через плечо исписанные листы, Ганнибал Светланович в сердцах треснул кулаком по клавишам. Рояль обиженно ответил громким диссонансом.
— Нет, я так больше не могу! — маэстро трагически прикрыл рукой глаза и зарыдал. — Не мо-гу! Все, что я пишу — бездарно и глупо! Ну почему? Почему?!!
Он резко повернулся, и стул под ним жалобно скрипнул.
— Брысь! — раздраженно крикнул композитор, подумав, что наступил на лапу коту.
Его взгляд в очередной раз сконцентрировался на фотографии в розовом паспарту, висевшей на стене. Женщина с фотопортрета смотрела на него лукаво, и, как показалось маэстро, ехидно.
— Издеваешься, да? Думаешь, не смогу?
Внезапно в его воспаленном мозгу зазвучала новая мелодия.
— Смогу, вот уводишь!
Ганнибал Светланович быстро повернулся к роялю и проиграл пришедшую на ум тему.
— Нет, опять не то…
Муза его не вдохновляла. И это бесило музыканта больше, чем холодность в их отношениях, возникшая месяца два назад. У нее есть кто-то другой, вертелась в голове назойливая, как комар, звенящий над ухом, мысль. А чем еще можно это объяснить? Она разлюбила его. А может, и не любила вовсе? Конечно, разве он — герой любовник? Он простой неудачник! Бездарность! Да еще с дурацким именем, данным ему родителями в честь прадеда. И это ужасное отчество... Да, милая Алоиза, ты права. Нельзя любить такого человека.
Шелест на подоконнике отвлек его от нахлынувших душевных страданий. Сквозняк пошевелил стопку нотной бумаги — его неоконченный концерт. Внезапно несколько листов взвились вверх, как всполохнувшаяся курица леггорн, и один за другим плавно вылетели в окно.
Напрасно Ганнибал Светланович делал хватательные движения. В свободном полете ноты уносились в оранжевый вечер и опускались к весенней земле, подчиняясь закону всемирного тяготения. Вздохнув, маэстро понуро направился в прихожую, скинул шлепанцы, но лишь вознамерился сунуть ногу в ботинок, прозвучал звонок в дверь. Отворив ее, Ганнибал Светланович отпрянул назад. На пороге стоял смуглый красавец и протягивал ему улетевшие ноты.
— Ваши?
— Мои… — растерянно ответил композитор, принимая листы бумаги. — Спасибо…
— Не за что.
— Простите, а вы кто? — осведомился Ганнибал Светланович, заметив, что незнакомец не собирается уходить.
— Кто я? Вы скоро узнаете.
Отстранив все еще растерянного маэстро, смуглый красавец вошел в квартиру и, не снимая ботинок, направился в гостиную, где стоял рояль. Ошарашенный такой наглостью композитор сбросил оцепенение, с силой захлопнул входную дверь и босиком двинулся за ним следом.
— Простите, я вам что-то должен за оказанную услугу? — он потряс вновь обретенными нотами.
Незнакомец, игнорируя вопрос, рассматривал фотопортрет в розовом паспарту.
— Симпатичная мордашка. Я бы сказал, красавица. Любимая женщина?
— Не ваше дело, — Ганнибал Светланович протянул незнакомцу сторублевую купюру. — Вот вам за услугу и до свиданья.
Смуглый красавец оставил этот жест без внимания. Он прошелся по комнате, мимоходом, обходя рояль, сыграл несколько тактов из "Полета валькирий" Вагнера, потом согнал с кресла кота и уселся, закинув ногу на ногу.
— Послушайте, что вам от меня надо? — Ганнибал Светланович всегда терялся, когда имел дело с нахалами.
— Это не мне, это вам от меня кое-что надо, — незнакомец невозмутимо принялся выковыривать из-под ногтей серу.
— Мне? — удивился композитор. — От вас? Да за кого вы меня принимаете!
— Да, от меня.
— Убирайтесь вон!
— Не будьте хамом, маэстро. К вам приходит гость, а вы указываете ему на дверь. Согрели бы лучше чаю.
— Послушайте, я не пойму, пьяный вы или сумасшедший! Мне работать надо, а вы мне мешаете. Некогда мне тут с вами чаи распивать.
— Тяжелый вы человек, Ганнибал Светланович, — смуглый красавец погладил кота, запрыгнувшего ему на колени, и сплюнул смолой на дорогой персидский ковер.
— Откуда вам известно мое имя?
— Элементарно. Оно выгравировано на медной табличке, прибитой к вашей входной двери. Но это не всё, я знаю о вас очень много. Гораздо больше, чем вам самому известно о себе. Более того, осознанно или подсознательно, но вы всю жизнь мечтали о встрече со мной.
— Кто вы?
— Я? Да какая разница. Все меня называют по-разному. Но прихожу я лишь к избранным. Вот сегодня решил избрать вас.
— И чем же я обязан такой чести?
— Не ерничайте, маэстро.
Незнакомец скинул с колен кота, поднялся и подошел к стене, где висел портрет Алоизы.
— Она может быть вашей, — он повернулся к музыканту.
— Она и так моя.
— Ошибаетесь.
Композитор задумался. Они познакомились, когда он учился в консерватории. Он подрабатывал, давая частные уроки, она была его ученицей. Ей было пятнадцать, когда он впервые пришел в ее дом. Теперь ей двадцать два. Их роман длится почти семь лет. Впрочем, это вовсе даже не роман, так, взаимный интерес, чисто платонические отношения, которые за несколько лет переросли в непреодолимую страсть. Правда, страсть, как выяснилось, имелась только с его стороны. Для нее он оставался учителем, маэстро или, как она называла его — сэнсэем. И не более.
Два года назад они прекратили уроки, но не прервали знакомства. Они перезванивались и ходили вместе на концерты. Иногда просто бродили по городу, сидели в кафе. А когда он открыл свои чувства и сделал ей предложение… Нет, она его не отвергла и не высмеивала, но и не выразила ликования. Она не сказала «нет», но и не сказала «да». Она промолчала. И это угнетало больше всего. Третий месяц Ганнибал Светланович не решался ей позвонить, третий месяц все сыпалось у него из рук. А она ему тоже не звонила…
— Ошибаетесь, — повторил смуглый красавец. — Она не ваша. Она не любит вас.
— Черт возьми! — вспылил композитор. — Да кто вы такой, ясновидец?!
— Вы сами ответили: я — ясновидец. И вы совершенно правы, я вас возьму.
Противный холодок пробежал по телу Ганнибала Светлановича. на лбу выступила испарина.
— Не надо нервничать, маэстро. Не так страшен черт, как его малюют. На самом деле я исполнен альтруизма и человеколюбия. И мне ничего не стоит помочь вам в ваших сердечных делах.
— И что я вам должен за это? Душу?
— Да что вы пугаетесь? Подумаешь, душа! Где ее сильнее терзает? Где страшнее душевные муки? Тут, на земле? Или — там? Где вы никогда не были? Счастье надо брать сегодня, что будет после смерти, людям знать не дано. Да и нечего забивать себе ерундой голову. Ну что? Решайтесь.
Ганнибал Светланович молчал, напряженно думая.
— Ну?! — поторопил незнакомец. — Знаете ли, у меня ведь тоже время. Рабочий день заканчивается. Надумали что-нибудь? Впрочем, вместо любви прекрасной Алоизы вы можете выбрать любое другое желание, например, виллу на Канарах, или самолет, или кресло депутата Госдумы... А знаете, что? В бланке договора я оставлю пустую строчку. Там, где ваше желание. Вы подумаете хорошенько и сами впишите. Договорились?
Ганнибал Светланович молча кивнул головой. Сатана достал из дипломата бланк договора.
— Заполняйте. Фамилия, имя отчество, год рождения, национальность и так далее. О, нет, только не шариковой ручкой.
Из ниоткуда появилась чернильница, а в ней гусиное перо.
— Так, прекрасно. Значит, это поле пока не заполняем. Перо я вам оставляю, когда надумаете, впишите. Но сроку вам даю до двадцати четырех часов. Так. А вот подпись кровью, пожалуйста.
Черт вынул из кармана иголку, которую обычно используют медсестры, когда берут из пальца кровь для анализа.
— Не бойтесь, все стерильно. СПИДом не заражу. Вот, на моем экземпляре и на вашем.
Лишь только маэстро поставил подпись, запахло серой, и незнакомец растворился в воздухе.
Ганнибал Светланович задумался. Алоиза… Милая Алоиза. Ее любви он добивался почти семь лет. Как все оказалось просто — вписать в договор ее имя, и проблема решена! Он раздумывал почти до полуночи. Рояль все это время скалился открытыми клавишами. Маэстро так и не подошел к нему. С первым ударом часов он вписал в договор свое условие. Перо и чернильница тут же исчезли.
Такого успеха Большой концертный зал не видывал никогда. Вся публика аплодировала стоя. Овации и крики длились еще минут двадцать после того, как затих последний аккорд. Ганнибал Светланович устал раскланиваться. Он просто тонул в море цветов. Поклонники и, главное, — поклонницы — толпились у сцены. Он скользил взглядом по толпе, пытаясь разглядеть Алоизу, но не находил её.
Дома он расставил по вазам цветы. Снял со стены фотопортрет, с грустью взглянул на него и убрал в шкаф. Желание могло быть исполнено только одно…
