Красно-белое с золотом

говорю. Встанешь там, в толпе, чтоб в глаза не бросаться, и жди. Не суетись, не высматривай никого, кури, если куришь, к тебе подойдут. Понял? Вот теперь все.
    Доехали до места, Родиона высадили, и машина сразу исчезла в потоке себе подобных. Вскинув на удивление тяжелую сумку на плечо, парень отправился выполнять порученное задание.
    Добравшись до места, он увидел, что вокруг беседки собралось уже довольно много молодых людей. Вдоль парапета стояли столики, на которых были разложены газеты и листовки. В самой беседке стояли колонки и аппаратура. Негромко играла музыка. Пристроившись сбоку от входа в беседку, Родион с облегчением поставил сумку на асфальт и, закурив, непроизвольно принялся глазеть по сторонам, одной ногой, на всякий случай, контролируя поклажу.

    Пашка, тихо матерясь про себя, проклиная свое невезение и слегка подпрыгивая от нетерпения, стоял в очереди, как на грех образовавшейся у лотка, с которого продавали любимое Аллино лакомство. И, как назло, грузная пожилая женщина-продавец еле двигалась, отпуская покупателей. Павел уже все продумал: нафиг ему эта коробочка?! Он достал колечко и, крепко сжав его в кулаке, уже решил - он спрячет подарок под фольгу! Алла развернет, вот тут-то и последует признание. Парню так понравилась его задумка, что он заулыбался, как говорится, «до ушей», но, поймав на себе пару недоуменных взглядов, снова сосредоточился. Наконец-то получив два долгожданных холодных блестящих брусочка он, отойдя чуть в сторону, торопливо запихал колечко под обертку одного из них.
    «Теперь главное - не перепутать», - наставлял Пашка себя, пробираясь сквозь толпу обратно к тому месту, на котором, он был уверен, терпеливо ждала его любимая. Он уже почти подошел, ему показалось, что он даже видит нарядную блузку, как вдруг…
                 
    Самого взрыва он не расслышал, больно ударило по ушам, и Пашка оглох. Ничего не понимая, он упрямо пробивался вперед, сквозь несущихся ему навстречу людей. Толпа, казалось, обезумела. Все кричали, причем женщины - на очень высоких тонах, уши по-прежнему были заложены, мыслей в голове не было. И это было самое удивительное, если бы парень мог чувствовать.
    Ввинчиваясь в толкающую его назад массу людей, он  непроизвольно сжал кулаки. Подтаявшее мороженое тут же потекло по рукам. Но Павлу было не до этого, он продолжал с усилием пробивать себе путь. Наконец увидел беседку. Ту, возле которой его ждала любовь. В воздухе странно пахло. Химическим густым запахом, напомнивший ему школьный кабинет химии. И еще незнакомый, чуть сладковатый привкус. Все это переплеталось с запахом ужаса, страха и беды. Оказывается, и у этого есть свой запах!
    Пробив грудью последнее, закрывающее от него путь к беседке кольцо людей, Павел внезапно понял, чего он боится. Он боится смотреть туда, вперед. Он не хотел! Но он уже увидел…
    Алла, его Алла, бессильно надломленная, как небрежно отброшенная избалованным ребенком кукла, лежала на том самом месте, на котором обещала ждать. И она дождалась. Смерть поломала, перекрутила изящное и такое красивое тело девушки. Вокруг нее по грязному асфальту расплывалось маслянисто блестевшее на солнце пятно.  Оно все ширилось и ширилось. Казалось, ему не будет конца. Пашка попытался что-то крикнуть, но из пересохшего враз горла вырвался только хриплый вой. Этот вой еще больше подстегнул убегающих от этого страшного места людей.
   
    Парень упал на колени перед лежащим телом. Вокруг была кровь. Много крови. Рядом лежали еще несколько человек, кто-то из них натужно стонал на одной ноте, но Пашка ничего не видел и не слышал. Джинсы промокли, трясущимися руками он попытался поднять Аллу, обнять, прижать к себе, спасти! Руки не слушались, к тому же они были заняты мороженым, которое, уже окончательно растаяв, стекало по рукам, перемешиваясь с кровью. Этакое бело-красное мороженое, и само по себе липкое, а разбавленное свежей кровью, вдвойне. К нему кто-то обратился, что-то говорил. Пашка не слышал, он локтями пытался приподнять обездвиженное тело девушки, обнять, спасти. Не обращая ни на что внимания, он передал куда-то остатки мороженого, руки теперь были свободны, его покрытые кровью и сладкими потеками руки.
    Внезапно, каким-то шестым, наверное, чувством, Пашка поймал брошенный на него взгляд. Это смотрел лежащий поодаль молодой парень в красной рубахе, у которого полностью была оторвана левая нога. Странно, но с такой, казалось, смертельной раной он не потерял сознание и смотрел, смотрел на Павла. И Пашка понял, это ОН! Это тот, из-за  которого все произошло. Тот, кто принес смерть сюда, на место, где люди привыкли отдыхать и веселиться. Это он был причиной всему.
    Павел попытался встать. Ноги не слушались. Сил не было совсем, таким беспомощным он никогда себя не ощущал. Снова хотелось что-то сказать. Вытянув дрожащую руку вперед, Павел  указывал ею на этого пытающегося отползти подальше парня и мычал. Он буквально мычал, слова не рождались, они умирали внутри. Глубоко вздохнув, он снова наклонился к Алле, он коснулся своими губами ее щеки, и тут разум благосклонно покинул его. Может быть, в этом и было спасение…
    Он не увидел, как, несколько раз сильно содрогнувшись, умер Родион, который не узнал, что, стоя на смотровой площадке, хищно оскалился Тагир и, обхватив рукой, как оказалось, совсем не свою сестру, грубо впился Замире в губы поцелуем и спросил:
    - Тебе не жалко жениха, солнце мое?
    - Собака он, и умер по-собачьи, - тихо ответила ему Замира, бывшая с пятнадцати лет женой застреленного недавно в Чечне боевика.
   
    Солнце все так же светило, равнодушно взирая на эту исковерканную взрывом набережную. На разбросанные там и тут останки людей, на парня, неподвижно сидевшего в луже крови, на коленях у которого лежала мертвая молодая девушка, и на сверкнувшее в крови золотым блеском колечко, окруженное белой клейкой массой растаявшего мороженого.

А навстречу Павлу, теперь уже, наверное, навсегда – шла, доверчиво протянув к нему руку, его невеста, его Аллочка…