затем боясь наследить, разувались в странно пахучих и тёмных сенях.
Знахарка пристально разглядывала его. А бабушка также торопливо и словоохотливо рассыпала перед ней бисер разнообразных слов, желая разжалобить.
- Ишь, не ко времени-то вы. Да и поздно уже.
- Да мы ведь не знали, посмотри, дитя какое. Одно слово, что живой, а сам всего-то боится, - не то врала, не то фантазировала бабушка. Поворачивая его, словно ванька-встаньку, то одним боком, то другим.
Ему было неловко. За время путешествия он успел проголодаться. Проголодаться и почувствовать тяжкую, словно грязь на ботинках усталость.
В комнате было всё необычно и странно. Белая сказочно-красивая печь, а в углу на особой полочке три замысловатые картинки, что как-то особенно строго смотрели на него своими странно тёмными ликами.
От этих взглядов ему захотелось спрятаться за спину бабушки и притвориться не только немым, но и глухим. А знахарка уже не торопясь, но как-то особенно споро готовила для них место и всё то, что должно было помочь ему справиться со страхом перед собаками.
Он молча сел на табурет и тотчас ощутил на макушке тяжесть наполненной водой миски. По ободу этой миски застучали чем-то железным, рисуя каждым ударом одну из сторон креста и бормоча непонятную не то присказку. Не то песню.
Он старался не думать о том, что говорит и делает эта женщина. Было нелепо что-либо думать. Ведь он ничего не знал, он верил, что попросту заснул в своём сне и ещё не проснулся.
Между тем в тёплой воде расплывалось то, что должно было означать предмет его страхов. Этот кусок воска был похож и на соседского кобеля. И на случайно проехавшую мимо автомашину, и на всё сразу, и от этого было слегка стыдно.
Он был. уверен, что уже излечился. От белой печки шёл приятный жар, и от него клонило в сон. Он пару раз зевнул и заёрзал на табурете, желая поскорее обратить на себя внимание.
- Спать хочет. Ну, ж ладно. Переночуете здеся. А потом вас сынок мой на станцию и проводит. Небось, по грязи ко мне тянулись. Ишь, как льёт-то.
За окном разгуливался первый весенний дождь. Весна была сродни неопрятной осени. От неё хотелось убежать прочь, словно от странной бездомной старухи, старухи, которая так и норовит схватить тебя своими мозолистыми руками.
Он сам не заметил, как уснул. Пробудился он от чьего сдержанного шепота. Перед картинками краснела затейливая лампа, а знахарка стояла на коленях и также тихо как заговор бормотала не понятные, но волнительные слова.
Ему только что снился сон. Белый снег м на нём ярко-красный трактор. У трактора был небольшая тележка, а мотор был сзади.
И вот теперь вместо шума мотора он слышал странные слова. Он слушал их, и невольно повторял про себя, стараясь понять их смысл. Слова вспыхивали в памяти, словно огоньки светлячков и тотчас пропадали, заставляя сожалеть о себе.
Старухи двигала правой рукой, точно так же, как и ножом и мерно склонялась, словно большая тряпичная кукла. Ему стало стыдно. Он проснулся вовсе не потому, что услышал её нашёптывание. Его разбудило пугающее чувство, которое будит всякого независимо от возраста. Оно сродни страху, страху смерти. Ведь просыпаясь, мы умираем во сне, умираем и забываем об этом, радуясь привычной для нас яви.
Радовался и он, притерпевшись к полусумраку комнаты. Теперь он точно знал, что утром отправится обратно в свой мир. Что вновь будет жить так, как привык. Что его мир уже не будет таким загадочным.
Старуха оглянулась на него и всё поняла без слов. Она даже не смотрела, когда он писал, просто сделала вид, что интересуется этой дурацкой лампой с неверным пугающим светом. А он очень быстро сделал всё то, что привык делать ночью. А затем ещё долго лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к невнятному говору ветра.
Они вернулись домой к обеду. Он шёл, предвкушая, как будет, есть борщ, а затем долго и сладко спать. Но бабушка повела его в магазин. Она провела его в тёмный зал, где на полках стояли разнообразные туфли, ботинки и сапоги. Наступало время распутицы, и нужно было думать о сухости ног.
Грязные ботинки он охотно сменил на уютные серо-зелёные мокроступы. А затем, уже в обновке, гордо шёл домой, стараясь думать обо всём произошедшем с ним, как о нелепом, но от того ещё более забавном сне.
Собаки лаяли на него из-за своих заборов, но он верил в силу знахаркиного заговора. И вспоминал лица трёх незнакомых ему, но таких добрых людей, которых благодарила та так и не понятая им женщина.
