Наш поселок назывался Гореловский кордон. Мы слышали, будто давным-давно эти земли принадлежали помещику Горелову. Все семьи имели большие хозяйства, детей было много, и у нас пятеро - всех прокормить, обуть, одеть надо.
После утренней дойки мы со старшим братом хворостинами провожали нашу корову в стадо - на пастбище гнал пастух, которого нанимали всем поселком. Но уходить из дома, где её все любили, Милке не хотелось. Вернувшись из леса, она бежала в свой двор, а другие коровы оставались у реки, пока хозяйки не приходили за ними. В выходные кормили её душистым сеном и домашними помоями с картошкой или с отрубями.
Малышня окружала её любовью – кормилица же - кто голову гладил ей ладошками, кто корочку хлеба давал пожевать, кто постарше - щеткой бока очищал от колючего репейника, кто за хвост держал, чтобы не била маму по лицу, пока она доила. Любила она ласку, от этого и щедро молока давала - бывало, что больше ведра надаивалось.
Каждый год отец водил её к быку в гости за две бутылки водки, а она мычала и упиралась, но у нас к зиме всегда был приплод - теленок или телочка. Подрастал рядом поросенок Борька - не по дням, а по часам. Мы на нём катались, он повизгивал, а когда становился огромным, мог сбросить или оттолкнуть своим носом-«пятаком», и наши «покатушки» заканчивались.
Но ни умный поросёнок, ни такая же умная овчарка, которую боялись все приходящие к нам в дом, никогда не обижали нас. Мы становились им, как родные, всегда притаскивая им гостинцев - сахарную косточку для собаки или морковку для Борьки.
На дойку ходили всей гурьбой через Цыганский поселок. В большинстве своём, там жили татары и... ни одного цыгана, но так его называли все. Широкая дорога шла посредине улицы в два ряда добротных домов, что стояли за высокими заборами по обе стороны.
Мама рассказывала нам подробно про каждый дом и кто в нём проживает - это было очень интересно, а иногда и страшно, потому что про каждую семью она знала свою историю.
В одной большой семье пьяный отец застрелил сына, неосторожно обращаясь с оружием. Чтобы сохранить отца-кормильца от тюрьмы, убитая горем мать подтвердила, что мальчик сам игрался с ружьем. Все знали правду, но никто не выдал - иначе не справиться ей одной - шестеро детей, она-то не работала. Историй мама знала много, мы их слушали с открытыми ртами, жаль, что я не все запомнила - мала была.
В другой семье мамин ученик не ходил в школу две недели, и мы по пути зашли узнать - в чем дело. Во дворе увидели мальчишку в женском платье, он застеснялся и убежал. Вышли его родители и стали звать нас к столу:
- Проходите, иначе обидите, у нас большой праздник - сыну сделали обрезание. Немного воспалилось - поэтому он в платье, в трусишках ещё ему больно ходить. Но уже все нормально, не волнуйтесь, он придет в школу за табелем, немного пропустит занятий, все равно уже наступают каникулы.
И они угостили нас вкуснющими татарскими беляшами, мы ели и радовались, что нам так повезло, только было жалко мальчишку, потому что мама рассказала нам, что с ним сделали.
- Это - жизнь и вы должны её знать. У каждой нации свои обычаи - это мусульманский обычай. У нас - всё по-другому, мы русские, христиане.-сказала мама, и мы все поняли.
Про другую семью рассказала, что вся семья вымерли от туберкулеза. Сначала остались только бабушка и внук, а потом, когда он подрос, умерла от старости и она. Оказывается, наша мама научила его есть только из своей кружки, а всю остальную свою посуду мыть с хлоркой, чтобы выжить и не заразиться. Мальчик послушался - мыл, и из всей семьи выжил только один он.
Мама не пускала нас одних в лес, потому что появился насильник, который изнасиловал поселкового мальчишку-дурачка. Мы над ним никогда не смеялись, как другие, мама объяснила давно, что это болезнь, а тут нам стало его ещё жальче. Мы уже много чего знали, но когда об этом рассказывала мама, нам было не так страшно, как если бы что-то услышали на улице.
У моей одноклассницы, Томки, мать слыла гулящей, и все про это знали. За нашей любимой поляной перед лесом стояла небольшая воинская часть, точнее, батальон от этой части. И все солдатики по очереди бегали к ней на ночь, притаскивая Томке гостинцы, а она нам хвасталась. А когда гости оставались до утра, то ей было видно сверху с полатей, что они с мамкой делали.
Сначала Томке было страшно, она беззвучно плакала, уткнувшись в подушку, когда слышала стоны, но потом мать начинала смеяться, и она понимала, что это не от боли стонала мать, а от удовольствия.
И летом, валяясь на поляне, среди душистой сурепки, ромашек и других полевых цветов, мы слушали её рассказы, но половину не понимали. Я научилась читать с пяти лет, когда мама учила семилетнего брата. Оставшись одна дома, я доставала взрослые книги и читала их взахлеб. Вот тут-то мне и пригодились Томкины знания, потому что про любовь я сразу всё начинала понимать. А потом и с Томкой случилось ЭТО, когда матери дома не было...
Томка никому не рассказала, но мы все равно узнали, когда мать повела её к бабке на Цыганский посёлок, ей там бабка сделала аборт. Эта «мастерица» загубила несколько жизней, но Томке повезло.
Нас с сёстрами родители держали в строгости, мы знали, что нам надо выходить замуж честными, а то будем опозорены, как соседка, которую жених выгнал после свадьбы из дома.
Моей первой прочитанной книгой оказался не «Золотой ключик», а «Милый друг» Мопассана, потом Золя и все книги, что находились на веранде и в кладовке - там все было переполнено книгами, и я читала их по порядку, запоем, поэтому и повзрослела очень быстро.
Когда нам с братом исполнилось восемь и десять лет, накормив нас, родители стали вечерами уходить на строительство нового дома для нашей большой семьи. Маме, как учительнице, дали землю, и они с отцом помогали строителям, чтобы успеть переехать до зимы.
Дом оказался с высокими потолками, большими светлыми окнами, четырьмя комнатами и кухней с русской печью, с большим двором, сараем для животных и с участком под сад-огород.
Наше детство закончилось – начиналась юность.
© Copyright: Пыжьянова Татьяна, 2012
Свидетельство о публикации №212112601242
|
