Наступила такая фаза в жизни Ковригина, когда жить уже не хотелось. Нет, он был относительно здоров и из ума ещё не совсем выжил, и долгов не наделал, по крайней мере, больших, и никого не зарезал, не побил, даже не обидел. Или кого-то всё же обидел? Наверное, да, только Ковригин уже не помнил кого именно.
А дело всё было в том, что этим, уже довольно немолодым, хотя и не очень старым, слегка полноватым и лысоватым, хотя и не очень толстым и не совсем лысым человеком овладела одна липкая идея. Причём так плотно эта идея подсела на Ковригина, что вся его дальнейшая жизнь показалась ему абсолютной бессмыслицей. Впрочем, как и предыдущие годы, которые и были-то, похоже, нужны только лишь для того, чтобы вызрела сама идея.
А идея заключалась вот в чём. Стоило Ковригину вспомнить любой эпизод своей жизни, любой поступок, как ему становилось смешно и стыдно за свои действия. Так мы иногда смеёмся над своими детскими шалостями. Но ведь и взрослые наши шалости, прошлые шалости, кажутся нам такими же наивными и глупыми. И сколько страниц жизни каждый из нас переписал бы заново, по-другому!
Сегодня мы тоже принимаем решения, делаем поступки, выбираем пути. И нам эти решения сегодня кажутся разумными, единственно верными. Но пройдёт время, и эти сегодняшние верные шаги вызовут улыбку и покажутся ошибками. Как вызывают улыбку и досаду любые воспоминания. Оглядываясь назад, мы уже легко видим, где и когда ошибались.
Так зачем жить, совершая вереницу глупостей? Зачем пыжиться и стараться, бороться и добиваться, если потом всё это будет казаться мышиной вознёй?
Вот такие мысли и сформировали в голове Ковригина эту навязчивую идею, - о бессмысленности дальнейшей борьбы за призрачные цели, кусок хлеба и глоток воздуха.
Эта основная идея порождала и некоторые другие, побочные идеи, которые напрямую из неё следовали. Например, идею о том, что достижение любой цели нивелирует саму цель, делает её уже не интересной и даже противной.
Так Ковригин долго ухаживал за одной дамой. Ему казалось, что нет в мире большего счастья и смысла, чем добиться ответной любви и соединиться в браке. Ковригин и сонеты сочинял, и на балкон к любимой несколько раз лазил (это на 7-ой-то этаж!) с букетами роз, и даже мотоцикл продал, чтобы купить в подарок золотой комплект (серьги, колье и браслет), выполненный в восточной тематике с витиеватыми инкрустациями. И млел, и страдал, и рыдал, и пылал от счастья, когда впервые прикоснулся губами к щеке возлюбленной. И достиг-таки своего! Влюбил и женился!
Но, как только это случилось, интерес к предмету страстного вожделения стал быстро угасать. Более того, прожив со своей женой несколько лет, день за днём, ночь за ночью, скандал за скандалом, Ковригин постепенно разглядел в ней совсем другого человека. И этого нового человека стал тихо ненавидеть. А себя, вспоминая проданный мотоцикл и риск сорваться с балкона, уколовшись шипами роз, стал просто презирать.
Вывод был прост: не нужно было жениться. Процесс оказался важнее и слаще результата.
Сама цель всегда кажется заветной и сладкой лишь на расстоянии. Достигни её, возьми в руки, и увидишь, как она ничтожна, в сравнении с теми средствами, которые ты положил для её достижения!
Примерно так же любой мужчина испытывает апатию после оргазма. А ведь ещё несколько минут назад он восторженно пел песни, слагал гимны и дрался за свой предмет вожделения с эрекцией наперевес!
Когда-то Ковригин любил читать книги. Он с упоением вникал в красоту языка и стиля, переживал все повороты сюжета вместе с героями и бесконечно наслаждался. Но это было раньше, до того, как Ковригиным овладела глупая мысль: самому стать писателем.
Как-то он написал слабенький рассказ и выложил его на литературном сайте. Его похвалили, поругали и пошло-поехало. Ковригин и денно, и нощно, особенно нощно, трудился над стилем, вылизывал каждое предложение, шлифовал грамотность (благо есть интернет, который как верный учитель и корректор круглосуточно и бесплатно даёт любые консультации) и публиковал, публиковал, публиковал. Попутно вступал в литературные диспуты, завёл знакомство с двумя дамами очень бальзаковского возраста и нажил грозных врагов в лице некоторых амбициозных авторов со всеми версиями их клонов.
Но самым страшным было не это. Ковригин перестал быть обычным читателем. И это было жестокая плата, за те наслаждение и восторг, которые он изведал во время творчества.
Работая над своими текстами, Ковригин настолько глубоко изучил писательское ремесло, все эти технические и стилистические приёмчики, все вообразимые сюжетные хода и выверты, любые запредельные метафоры и глубокомысленно-плаксивые формы, а главное, настолько развил в себе острый редакторский нюх, что навсегда перестал быть простым читателем. Теперь, открыв любую книжицу, он сразу просвечивал её, словно рентгеном, на предмет грамматических ошибок и всевозможных ляпов и радовался, как ребёнок, находя разные огрехи практически в любом тексте, даже в трудах известных классиков. Он даже объявления на троллейбусной остановке, программу телепередач или приказы министра не мог теперь читать без содрогания и стыда за безграмотных соотечественников. И это была реальная жестокая плата за то, что он преодолел многолетний тернистый путь по совершенствованию своего писательского мастерства и изданию нескольких книжек, которые теперь надёжно пылились среди своих собратьев, быть может, и не таких талантливых, но зато более твёрдых и толстых, в пыльной тиши библиотек и книжных лавок. Но самым обидным было то, что всемирная слава так и не пришла к Ковригину, на улицах его по-прежнему не узнавали. А однажды, набравшись ершами в какой-то пивной со случайным забулдыгой, от внутренней пустоты и досады, он реально ощутил себя анекдотичной пьяной училкой русского языка, которая, исступлённо цепляясь за последние буквы вывески магазина «Обои», кричала опешившему наряду полиции, что эти две буквы нужно срочно заменить на одну букву «а».
В общем, жизнь Ковригина стала похожа на застывший кисель: и вылить жалко, и выпить невозможно. В такие отрезки унылого существования люди чаще всего кончают с собой. Подумывал об этом и Ковригин, и даже для развлечения стал рисовать в своём воображении разные нелепые картинки самоубийства, обдумывая детали и обстоятельства. То ему казалось, что можно выброситься из окна, но не разбиться, а покалечиться, сделаться прикованным к больничной койке весь остаток жизни, а это представлялось ещё более ужасным. То не хватало твёрдых медицинских знаний об отравах и лекарствах, чтобы приготовить какой-нибудь приличный яд. А при мысли о повешении в голову вообще почему-то лез дурацкий анекдот про мужика, который покупал в аптеке верёвку и мыло: «Вешаться собираетесь?» – спрашивала того продавщица. «Нет, блин! Помоюсь и в горы!».
А может и впрямь, пойти в горы? – подумалось Ковригину.
Уйти и не возвращаться. Соорудить себе уютное логово из хвороста, научиться охотиться и собирать травы. Дышать свежим воздухом и любоваться закатами…
Сама идея показалась Ковригину забавной, но он лучше других знал, что минёт время и, оглядываясь назад, на свою убогую жизнь дикаря в лесной чаще, он и над этим своим смелым поступком посмеётся, как и над всей своей никчемной жизнью.
|