| «Виолетта» |  |
– Вита, Вита, — женщина в белом халате бежала по аллее, покрытой ровными коричневатыми плитками, и кричала девочке в инвалидной коляске, быстро катившейся к обрыву над морем. Там, у самого обрыва стояла беседка, из которой открывался изумительный вид на море и прибрежную полосу.
– Вита тормози, остановись, наконец.
Девочка въехала в беседку и застыла, глядя невидящим взглядом на расстилавшуюся морскую равнину, нестерпимо блестевшую под лучами солнца.
Женщина перешла на шаг, она уже тяжело дышала, ухватившись левой рукой за бок.
– Виолетта, как тебе не стыдно, — заговорила она срывающимся голосом, лишь только достигла беседки, — мы с тобой уже беседовали на эту тему, ты не должна никуда самостоятельно уходить. — Девочка не пошевелилась, лицо её оставалось неподвижным, как и взгляд, устремлённый в какую-то, только ей одной видимую точку на горизонте. — Виолетта, я к тебе обращаюсь.
Девочка повернула голову и посмотрела на женщину. Сначала на полные ноги в стоптанных туфлях, перечёркнутые синими прожилками. «Вены», отметила про себя. Потом перевела взгляд на выпятившийся живот, в котором увидела опухоль, на одутловатое лицо. Подумала - «пила много, да и пьёт». Взгляды их встретились, и женщина поёжилась, наткнувшись на какую-то холодную синеву больших детских глаз. На лице девочки, испещрённом шрамами, не дрогнул ни один мускул.
– Я поняла, Екатерина Матвеевна.
Вита отвернулась. Она, конечно, могла вылечить нянечку, приставленную к ней заботливым главврачом, могла, но не хотела. Впервые не хотела, и ей не было жаль эту женщину. Это было что-то новое в её ощущениях, новое за весь этот последний год, новое, за два года после того, как она вновь очнулась на этом свете.
Море гулко набрасывалось на берег, словно желая поглотить его, но в бессилии, нехотя отступало, шурша мокрой галькой. Потом, собравшись с силами, вновь повторяло попытку. И снова безуспешно. Виту обволакивала эта неустанная, нескончаемая сила. Эта равномерность и монотонность убаюкивали, рождали из глубин сознания тяжёлые воспоминания.
Бац. Огромный кулак угодил ей куда-то под рёбра, и она полетела в угол, ударившись головой о ножку стула. Отец снял с себя широкий ремень, его глаза налитые кровью уставились на девочку. Он что-то говорил, скривив рот, и приближался, но она ничего не могла разобрать, страх и ужас сковал маленькое тельце. Мать бросилась вперёд, чтобы защитить дочку, но отец отшвырнул её.
– Убью! — Ремень со свистом рассёк воздух.
– А-а-а-а, — вырвался из горла крик, страшная боль пронзила Виту. На маленьком тельце выступили багровые, вздувшиеся от ударов ремня рубцы. - А-а-а-а-а.
Отец опомнился, когда она уже захлебнулась криком, и он перешёл в хрип. Вита ничего не воспринимала, она была без сознания.
Утром проснулась от нестерпимой боли, всё её тело было одной сплошной болью.
Вся её короткая жизнь была одной сплошной болью.
В школу она смогла пойти только через несколько дней, в семье тщательно скрывали эти экзекуции. Отец работал начальником крупного строительного управления, которое числилось в передовых, получало награды, а руководители — премии. "Сор из избы" не разрешалось выносить никому. На работе у отца были постоянные стрессы, это Вите рассказали позже, он часто напивался, чтобы их снять. А по пьянке всегда находил у неё какие-то промашки, и бил зло и больно. Доставалось и старшему брату, но тот успевал убежать, возвращался поздно или вообще не ночевал дома.
Раны на теле девочки едва успевали затягиваться.
Система, в которой работал отец, да и повсюду, в стране, была такова, что человек сам по себе мало значил, был винтиком в этой системе. Она вытягивала из него всю энергию, все соки и потом выплёвывала, измождённого, больного, никому не нужного. Чтобы завоевать какие-то привилегии в этой системе, надо было отдать ей всю жизнь без остатка.
Вита жила всё время в тревоге и настороженности, впечатлительная девочка стала заикаться. Мать водила её к логопедам, но они ничем не могли помочь.
По ночам мать выходила на кухню, доставала из своего тайника маленькую, завёрнутую в тряпицу икону, и молилась. Отец был противником всякой религии, а если ему попадалась икона, свирепел и топтал её ногами. А на мать обрушивал поток брани. Но, когда отца не было дома, она читала дочке Святое писание и объясняла его, как могла.
Однажды, когда отец уехал в командировку, мать окрестила дочку. Это было их маленькой тайной, и крестик Вита носила в кармане.
Неизвестно, сколько времени такое воспитание могло бы продолжаться, и чем бы закончилось, но помог случай.
Однажды, отец пришёл после оперативного совещания на работе крепко выпивший. Видимо, ему там досталось от начальства. Чем важнее было совещание, чем больше возлагали ответственности, тем сильнее пил отец. Казалось, что ему нужен был какой-то баланс, чтобы сохранять равновесие и продолжать жить в таком темпе.
Отец спросил дочку о чем-то, но она уже была в таком страхе, что не могла ничего ответить, а только заикалась, пытаясь выдавить из себя хоть одну букву.
– Что? — Он зло уставился на Виту, — опять ты не виновата?
И уже сделал шаг к ней, кулак был занесён для удара, но тут перед ним вырос сын. Подростку недавно исполнилось шестнадцать, старше Виты почти на пять лет, ростом с отца, но худее его в два раза. Последний год усиленно занимался в секции бокса и добился там больших успехов. Гибкий, мускулистый, уверенный в себе, он стоял сейчас прямо перед отцом.
– Только тронь её, — спокойный, твёрдый голос сына не сулил отцу ничего хорошего.
По инерции отец рванулся было оттолкнуть или ударить сына, но в затуманенном алкоголем мозгу его, видимо, осталось капельку осознания того, что может в этом случае произойти. Он, молча, повернулся, и ушёл.
С тех пор, он Виту не трогал, но заикание у неё не прошло. Она, как и раньше, оставалась замкнутой девочкой. И больше всего на свете желала, чтобы у неё был другой папа.
Море успокоилось, и теперь лениво плескалось, словно мягкий и послушный зверёк. От былой его силы и агрессивности не осталось и следа. Солнце зашло за горизонт, луна появилась на тёмном невосводе и Вита скользила взглядом по блестевшей на поверхности воды лунной дорожке. Казалось, что она ведёт в бесконечность, ведёт в никуда. «Как моя жизнь», — подумала Вита.
– Виолетта, пора на ужин, — нянечка оторвалась от толстого любовного романа, который читала уже много дней.
– Поехали, я готова, — Вита развернула коляску и сделала несколько движений, пробуя крутить руками колёса. От моря тропинка поднималась вверх, и катить коляску было очень трудно.
– Не надо, Вита, тебе необходимо поберечь силы.
От этой, уже навязшей в зубах фразы, Вита передёрнулась. Нянечка встала позади коляски, взялась за дугу за спинкой и они тронулись. За ужином Вита, как всегда, равнодушно жевала котлеты, мысли её были далеки и от этой пищи, и от этой столовой, и от самой больницы. Вообще-то, её давно должны были отправить в Дом инвалидов, или куда-нибудь ещё, в такое же заведение, но молодой и перспективный главврач добился того, что её включили в штат и оставили в больнице. То, что делала она, не мог делать никто. Ей выделили отдельную квартиру в больничном городке, как сотруднику, закрепили постоянную сиделку.
Время от ужина до сна было её самым любимым. В эти три часа никто не мешал ей размышлять, молиться, и призывать небесные силы. И воспоминания, воспоминания наплывали, вытесняя все другие мысли, окружали её плотной стеной, за которую уже невозможно было выбраться.
Из того страшного дня Вита помнила только, как машина, в которой они ехали, провалилась куда-то, перевернулась, и в окнах, сквозь треск и грохот, замелькали земля и небо. Потом сильный удар, и она потеряла сознание.
Она мучительно долго возвращалась к жизни. Операции не принесли желаемого облегчения, она оставалась в неподвижности долгие месяцы.
Чтобы, хоть как-то, загладить свою вину, которую он чувствовал, отец иногда выезжал с семьей на служебной машине в горы. И брал с собой водителя потому, что без водки отдыха не признавал, а сам ехать за рулём в подвыпившем состоянии опасался. Это были редкие дни, когда все они вместе были похожи на дружную семью. Поджарив на огне отменные шашлыки, которые подготовил водитель, вся семья расположилась на широком одеяле, где стояли в изобилии взятые из дому закуски.
Сначала, отец пил сам, мать только пригубила для вида. Потом, после нескольких рюмок, он стал наседать на водителя:
– Выпей, Вася, одну можно.
Вася выпил одну рюмку, потом отец налил ещё, потом ещё. Эх, не ведал он судьбы, не предчувствовал, что смерть свою наливает в рюмку водителя. Да и не только свою.
Сухие строчки протокола потом свидетельствовали: «…находясь в состоянии опьянения, на узкой, горной дороге, водитель не справился с управлением и машина, сбив боковые ограждения, перевернулась, и упала в пропасть…».
В живых осталась только Вита. Она уцелела чудом.
Лёжа долгие дни в неподвижности, Вита перебирала в памяти все свои прожитые годы, и никак не могла понять, почему именно ей подарил жизнь Господь. Ей, а не маме, которая боялась сказать слово поперёк отцу, не брату, который рос смелым и решительным мальчиком, и даже не самому отцу, на которого уже не было обиды. Смерть уравняла всех.
Изменения в себе Вита заметила сразу, как только смогла говорить. Она почти не заикалась, только чуть медленнее выговаривала слова. Но самое главное началось, когда она смогла перебраться из кровати в инвалидное кресло на колёсиках. Она ездила по палате и весело смеялась, в первый раз за последний год; чувствовала, что живёт совсем другой жизнью, что она – это совсем уже не она.
Вита подъехала к женщине, которая лежала в её палате после тяжёлой травмы на заводе, и всё время стонала от боли. И вдруг почувствовала, что какая-то неведомая энергия струится из её пальцев. Вита осторожно положила руку на больной, израненный, порванный бок женщины, и та притихла. Сразу ушла боль.
Женщина смотрела на неё большими, удивлёнными глазами, потом прошептала:
– Не уходи, доченька.
Вита просидела около неё до тех пор, пока та не забылась в глубоком, спокойном сне.
Утром женщину повезли на перевязку, а назад она вернулась на своих ногах. Раны затянулись. Удивлённый врач рассказал об этом случае коллеге, но тот не поверил. Вечером Вита снова сидела около женщины. Теперь она, вызвав энергию, водила рукой над ранами, разглаживая их. А на следующее утро, уже несколько врачей разглядывали совершенно чистую кожу женщины. Потом целая коллегия изучала историю болезни и методику лечения. Так ничего и не поняв, врачи выписали женщину.
Зайдя перед уходом в палату, женщина поцеловала Виту и сказала:
– Ты — необыкновенная девочка, но я не должна о тебе никому говорить.
Больные из палаты, где лежала Вита, продолжали быстро выздоравливать, но никто из врачей не связывал этот феномен с девочкой в инвалидной коляске. Неизвестно, сколь долго продолжалось бы это неведение, если бы, однажды, Вита не познакомилась с любопытным человеком.
В большой комнате находился телевизор, компьютер, свежие газеты и журналы. Телевизоры были не во всех палатах, но даже и из тех палат, где они были,
|
