Она не приходит одна

частил.

-Ты у меня сын, протестант какой-то.
-Не протестант, а оппозиционер.
-А разница какая?
-Вот митинг будит против узурпации властью власти, вот приходи, услышишь.
-Так тебя кто узурпирует?
-Ну ты, эгоистка, не за себя я, а за народ.
-Получается , те кто считает  себя узурпированными-это народ, а те, кто не считает себя узурпированными -не народ? Есть два народа, что ли?
-Ну мать , это слишком. Ты лучше подумай, где жить тебе, ребенок родится, вместе жить не сможем...

Она подумала, и спустя месяц, гонимая этим новым несчастьем, что без крыши осталась, отправилась жилье искать. Что-нибудь арендовать. Но что арендуешь на зарплату в пятнадцать тысяч?
Так теперь ей платили в ресторане, где она на кухне помогала. Бухгалтером уже нельзя ей было трудится. Хорошо, хоть кредит успела выплатить.

Но внук родится скоро! Это грело  и давало силы. Еще- Библия, которую она читала, перечитывала. Сыну пыталась рассказать, обратить  его к чтению Писания Святого.

Но не получалось.

-Бредни все,- огрызался он,- человек сам кузнец своего счастья!

-Вот и наковали по полное горло, счастья этого,- отвечала она.- Такие правила придумали: Как что получится - себя хвалить, не получится — Бога хулить.

- А ты - то сама, только срок отмотала не за что, где она, твоя справедливость?!

- Сама виновата была, за это и ответила. И Библию не встретила бы, не будь поселения, все бы кактусам и молилась.

Не все, правда, было гладко и в религии для нее. В церковь она не часто ходила, шума там для нее было много людского, мешало ей это молиться.

«Суеты бездна, а Бога мало»,-  говорил Она сама себе в такие минуты,- и что ж на себя все крест накладывать, словно он спасет от Ангела Смерти, как во времена старые, а не вера, и не милость Господня?!»-недоумевала она.
И когда чувствовала неодолимое желание с Богом соединиться, Дух его Святой ощутить, становилась на колени  в углу своей комнаты и молилась.

Икон у нее совсем не было.  К Богу обратилась недавно, но и не думала их покупать.
«Что ж на фотографии смотреть, Спасителя моего, когда Он всегда со мной,  я Его как внутри себя чувствую», - наивно рассуждала она.

Наивность ее была детской, чистой совсем, без корысти.

А теперь вот - опять Она и беда  вместе.

И комнату снять не удавалось никак.

Сын помог, нашел, на окраине города-  хорошую, одиннадцать метров за пять тысяч рублей  всего.

Соседей немного, только три. Три, да зато какие!
Один кришнаит, другой алкоголик, а третий - из мест , ею недавно покинутых. Только не поселенческих, а как есть- из зоны строгого режима, для углубленного перевоспитания.

Алкоголик еще с подругой жил , а у той ребенок лет пяти - девочка. Так и привыкла девочка эта, на одуванчик похожая, у тети Люды сидеть с утра до вечера.
Не нужна она была никому больше. И было бы это благо, только гнев алкоголика изливался на тетю Люду каждый вечер. Сначала гнев, а потом милость начала изливаться без всяких границ. И двери тети Люды, картонные почти, не были тому препятствием. Ребенок изгонялся матами, а тетя Люда наказывалась своеобразно.

"Нет, не могу больше",- рыдала она в подушку, после каждого  ухода алкоголика.

НО она могла!
Должна была мочь, ибо жизнь все не кончалась.

Потом были дни тошноты, и врачи, и анализы

- Не может быть!- вскрикнула Она, вжавшись в кресло напротив человека в  белой одежде,- мне сорок пять!
Но случилось.
Боясь, что алкоголик увидит со временем ее состояние и поймет , кто отец, она не могла больше оставаться  в  своем сегодняшнем жилье. Жалко было лишь девочку — одуванчика. Да и кришнаит был тихий и добрый.  Но особенно страшно было , что женщина алкоголика узнает новость и просто убьет ее.

Собрав пожитки, она ушла, не прощаясь.  

Пошла на вокзал.  Беременная... с чемоданом, и идти ей некуда...

Вот она беда из бед!

НО ОНА, ОТ ЧЕГО-ТО, ЧУВСТВОВАЛА СЕБЯ СЧАСТЛИВОЙ.
Молилась про себя, лишь бы ребенок был здоров, не урод. Папа то пьяница, и ей лет немало, все может быть.

Сидела, смотрела на вокзальную суету вокруг и чувствовала... покой и радость.

«Странно это, -думала она- вот, все потеряла, но приобрела радость. И слезы катились по щекам, и молитва лилась особенно легко.

Пришла к вечеру  в свой ресторан, и как есть рассказала все директору, только про беременность умолчала.
Молодой человек в хорошем костюме-директор  задумался, грызя то карандаш, то ноготь большего пальца.  

- Вы хорошо работаете, Людмила Петровна, и я вам помогу.  Вот адрес, завтра утром идите туда, а этой ночью оставайтесь в комнате отдыха персонала.

То было общежитие возле площади Мужества для студентов экономического института. Здесь было чисто и спокойно.
И она почувствовала себя счастливой!

Внук уже родился, но видела она его редко. Жена сына не хотела  визитов свекрови.

Иногда бабушка приносила внуку подарки, шоколадки и в фрукты из ресторана.
В такие минуты невестка смотрела на нее  исподлобья с явной неприязнью, не пытаясь скрывать своего отношения к свекрови.
И Ей казалось, что после ее ухода из дома сына, невестка выкидывает все ее пакеты для внука в мусорное ведро.

Сын тоже редко привозил мальчика, а последнее время и вовсе не приезжал, потому, как сел, все таки, на полгода за свои митинги и протесты.

Она плакала и ездила к нему в тюрьму каждую неделю, носила передачи, то, что перехватывала в ресторане из остатков...

- Вот... и что толку от твоей оппозиции?! Ты в тюрьме, денег нет,  жена твоя тоже какая-то странная. Кому стало хорошо?
- Подожди, еще не время, вот выйду, уже окончательно признанным, и деньги будут, куплю квартиру.

А невестка стало действительно странной, в какое-то общество зачастила.
Угрюмая теперь, на сына своего не смотрит, и все четки перебирает.
Иногда сунет мальчика свекрови на улице,  и - к своим новым «братьям и сестрам».

Так и шли дни Ее и не черные и не белые... Все в ожидании изменений, но, только каких, Она не знала...

Теперь уже и живот ее стал заметен. Сын покрутил пальцем у виска - и только...

А директор на работе вызвал к себе в кабинет.

Спрашивал: " как же так?...  как теперь ей исполнять обязанности? ... и кто отец?"

- Буду работать... - клялась Женщина,- можно мне будет поставить кроватку в комнату отдыха? ... Младенец тихий у меня будет, такой, как я...

Директор только присвистнул, и сказал, что надеется- с общежития ее не погонят.

Стала прятаться, и в коридоре старалась не попадаться на глаза администрации своей обители.

Но ведь жили там семьи, и детей Она видела там, может, и не скажут ничего.

Так бежала эта женщина по жизни как в многоборье, преодолевая то одну беду, то другую...

Родилась девочка, три килограмма, здоровая, как полагается.

И росла хорошо.

На работу  с ней ходила, и кормила грудью прямо на кухне, где трудилась, не стесняясь.

Дитя тихо вело себя,словно понимало все...
только однажды покричало, и как раз ресторан был полон посетителей.  
Тогда ее обьял  ужас - сейчас выгонят..!

Но директор сам пошел в зал и сделал музыку громче.

- Спасибо Вам, большое спасибо, Вы очень добрый человек,- причитала Она  в его кабинете.

- Вы хорошо работаете, и я повысил Вам  оклад. Теперь  будете получать двадцать тысяч.

... Она теперь часто гуляла с двумя детьми -  внуком и дочкой.

Девочка росла красивой и веселой.

После, как Сын вернулся, у жены его под глазами засветились синяки, потому, как невестка  равнодушная стала ко всем, только четки и знала.

Но не одобряла Она таких отношений.

- Вот, сынок, с домом своим , с женой и сыном, разобраться не можешь, а пытаешься в государственные порядки влезать.  В своем - то глазу и бревна не разглядел,- сын твой уже никого не слушает, а жена только кулаки и понимает. Разве так можно, бить человека?! Где же твоя справидливость, за которую ты ратовал на митингах своих?

- Это все правящие виноваты, они устроили такую жизнь,- только и бубнил он.

Девочка  росла и вправду очень красивая, не понятно ей было, в кого.

Иногда ходила Она к дому алкоголика, посмотреть, как он. Ведь отец ребенку ее. Бывало, женщина находила своего насильника лежащим возле дома, пьяным, ничего не соображающим.
Какой он был двадцать лет назад? Возможно, красивый? Что сейчас можно разглядеть в этом синем распухшем лице?
 И, случалось, она поправляла его одежду, задравшуюся на животе.
Ничего к нему не чувствовала: ни злости, ни жалости.

«Вот как бывает,- говорила  себе, -  не сгорел бы дом -  не переехала бы, не пошла бы на работу в эту фирму. Не пошла бы в фирму - не отправилась на поселения; не отправилась бы - не нашла бы Библию, не потеряла мужа, и не поехала жить в комнату эту,  и не родила бы дочку мою любимую. Вот и не было бы жизни этой новорожденной...  Вот как все устроено...  И знать не можем, что для чего нам дается...»  

И к бедам уже словно привыкла, а тут радость.
Справляться с радостью, вроде, и сил не осталось.
От того, должно быть, текли потоки слез из ее глаз, как не текли в самые худшие
времена.

Смотрела она, как дочка играет на берегу моря, там, куда уехали они вместе, и где на лето арендовала  комнату меленького домика, смотрела и плакала не переставая.

Вот какая красивая! Какая смышленая! Какая веселая!   Как ангелочек!  
И знала она, кого благодарить, и молилась, благодарила за все нескончаемо.

Девочка бегала и смеялась, играя с водой, словно рожденная чудом, прямо из этой  волны, и волосы ее струились такой же волной, только солнечной.

Она останавливалась и махала матери рукой.
Собирала ракушки, каждой из них радуясь, как великому сокровищу.
Она раскладывала их на песке в слово «мама»...