ТРАВМА.

произнёс Сергей с небольшой долей торжества и, отвернувшись, стал смотреть на поля. Я-же управлял машиной озадачившись словами "вот видите".
  В конце концов Сергей повернулся и опять непонятно, с улыбкой, ни в коей мере не радостной, сказал.
  - Вот так-то оно бывает.
  Я часто в своей жизни замечал такие вещи: в большинстве своём, если человек тебе при первых минутах встречи неприятным показался, то уж это точно - ты к нему симпатии проявишь при длительной беседе.
  - Да-а, - после непродолжительной паузы произнёс Сергей. - Но... неполным был бы мой рассказ, утаи я некоторые подробности. Вам мало это что даст, ну-да мне такое надо. А если честно, вам бы это и совсем необязательно знать. Целостность не нарушится.
  Я невольно вспомнил начало нашего знакомства, где сделал вывод, что клиент мой более для себя нежели для меня начал рассказ. Я совершенно оказался прав, хотя и обидело это.
  - Я сразу пришёл к мысли, что моя помощь в учёбе Ирочки будет необходима. Сам учился. Не всё доходило до меня, а спросить преподавателя лишний раз стеснялся. И вот когда девочка стала посещать музыкальную (два раза в неделю ходила), я чуть ли не ежедневно приходил к ним, благо автобаза находилась рядом. И знаете, смешно, работа для меня оказалась второстепенным делом. Вот можно ли в это поверить? Я не мог дождаться конца смены. Вот работаю, а думы все там, у них.
  Люба условия нам создала идеальные. По приходу поила меня чаем, на что в отличие от еды я соглашался охотно, и пока я пил, она посвящала меня в свежие новости, естественно, вопреки желанию дочери. О ней ведь все разговоры. А потом мы занимались. Ирочка играла гаммы, арпеджио, простенькие песенки, я её поправлял, не давал сбиться с ритма (уж очень увлекалась скоростью). "Ну точь в точь Маргарита Ивановна", - удивлялась девочка. И однако не принимала моих объяснений, что пианино инструмент не мой. "Ты попробуй, попробуй, - раскрыв произвольно сборник и указав на какое-нибудь произведение, просила она, - у тебя получится". Ну не хотелось ей верить в мою "ущербность". О, наивность!
  Сергей улыбнулся.
  - Успехи нашей Ирочки, - не буду ложно скромен, благодаря и мне, - были поразительны. Не даром Маргарита Ивановна ставила её в пример многим своим ученикам, рекомендуя непременно подружиться, поучиться у ней как усидчивости, так и целеустремлённости. К несчастью с такой же просьбой она обратилась и к Оксанке.
  После этих слов его улыбка сошла на нет.
  - Нелады и Любы с Альбиной пошли. Теперь гораздо чаще я стал слушать обличения Альбины, чем то, зачем приходил. Я слушал сестру обычно молча. Я знал сестру - пока она не выпустит пар, бесполезно переводить её внимание на другое. А сестра... С каждой секундой, с каждой минутой заводилась и заводилась, торопясь высказаться, избавиться от накопившегося гнева, нисколько не думая, а нужно ли это мне. Я был разочарован. Особенно я разочаровался последними нашими встречами.
  Как-то пришёл и выслушав теперь положенное мне, я удостоился лицезреть Володю - он выполз из спальни. Мутно по озирался, затем, найдя Любу, а за одно и меня, решил прихвастнуть небезразличием к воспитанию ребёнка, играя на меня.
  - Как моя дочь? не дай Бог...
  Лицо, которое он пытался сделать строгим, едва претендовало на благоразумие. Нельзя сказать, что это вызвало у Любы раздражение соразмерное с делами соседскими и тем не менее ответ был дерзким.
  - Иди ты спать.
  Володя повернулся, пошёл назад. Удивило другое - огрызаться не стал. Впрочем, удивление прошло тут же, как только послышался стук бутылки о стакан.
  Я уж одетым стоял, - чуть задумчиво продолжил Сергей, - когда из спальни опять выполз Володя.
  - Ну... как моя, - он икнул, - дочь? Не дай Бог...
  - Иди спать, - на этот раз в сильном раздражении бросила Люба. Но её несло.
  - Ну... это, предположим, я без тебя знаю, - ответил грубовато супруг. - А вот если она...
  Я не дослушал, вышел.


  4. Последняя наша с Сергеем остановка была почти у самого города. Мы съехали с трассы, вышли из такси.
  - Может сядем на травку, - робко предложил он. Я согласился.
  - Надоел, наверное вам. Замучил, - усмехнулся он. Какое-то и сожаление я уловил в его словах.
  - Нет, нет. Всё в пределах, - поспешил я успокоить Сергея.
  - Сейчас вот почти лето, - констатировал он, будто мне известным это не было. - Зима тогда выдалась суровой. Начальные классы в обычной школе от занятий освободили. Девочка наша восприняла это с радостью. Всё твердила: "Вот наиграюсь-то на пианино", - теперь она знала правильное название инструмента. "Я спрошусь у Маргарите Ивановны чтобы она разрешила мне ходить ещё и в среду или в четверг, раз в такую школу нельзя", - мечтал ребёнок. Ей и невдомёк было, что посещать музыкальную Люба не даст, да и не работала в эти морозы и музыкальная школа.
  А когда кончились морозы... О, как она собиралась в свою музыкальную. С каким настроением шла! Я был свидетелем. Это было что-то невообразимое. А пришла в слезах. Я обеспокоился не менее Любы. На прямые вопросы девочка долго не давала ответа. Люба упорно настаивала и в конце концов ответ удалось получить. А всё просто. В первое мгновение ни я, ни она не нашли отчего здесь можно так расстроиться. Лишь видя, что ребёнок и после рассказанного долго не может прийти в себя, Люба решила выяснить с Альбиной отношения по этому поводу. Впрочем, как она после призналась, замотавшись так и не сделала этого.
  Ребёнок стоял к нам спиной, не желая поворачиваться. Вздрагивая плечами, заикаясь, говорил.
  - Да, мам. Тётя Алла в школу приходила.
  Что особенного?
  - Да, - продолжала, - я хотела с ними домой идти, а Оксанка обернулась и говорит: "Ты с нами не ходи. Мы с мамой не хочем" и тётя Алла  промолчала.
 Сергей вдруг поднёс руку к глазам и стал кулаком тереть их, неуклюже создавая у меня впечатление, что попали соринки и сразу в оба глаза.
  - Мне часто кажется, - пересилив себя, начал Сергей, - что всё хорошее находится где-то вверху и чтобы подняться до туда, надо как по лестнице, делать усилия, а вот плохое - внизу и чтобы попасть туда усилий делать не надо: самого несёт. Потом, поднимаясь вверх, ты можешь на любой ступеньке постоять, осмотреться, но вот при падении с какой бы то ни было ступеньки, нет у тебя такой возможности - падаешь без остановок...
  С месяц всё было тихо. Но вот снова девочка приходит вся в слезах. На этот раз Люба вскипела не на шутку.
  - Что опять случилось?
  Она спрашивала требовательно, пугая тем и без того обиженную дочь.
  - Я тебя спрашиваю, - чётко выделяя каждое слово повторила вопрос сестра. - Что случилось?
  И Иринка поведала.
  Идут они из школы домой. Разговор заходит о родителях. Каждая рассказывает что-то хорошее о семье. Подходит черёд нашей, но её перебивает Оксанка. "
Не верьте ей, - говорит, - у них отец пьяница. Он всё у них пропивает, мама говорит. И дерётся. Они даже от него прятаться бегают".
  Узнав в чём дело, Люба собралась и к подруге своей. На вопрос: почему её дочь такую гнусность распространяет? - Та, не моргнув глазом, отвечает: "А раз правда, что он пьёт у вас". Люба, конечно, таких слов ожидала, но оторопь всё же взяла. Растерявшись, она обронила: "Он же ничего не тащит из дома и нас не гоняет, ты же знаешь". "А что я могу поделать, - перед тем, как нагло отвернуться, изрекла подруга, - если ребёнок так пьяниц представляет".
  Попало в этот вечер Иринке. "Мямля ты! Недотёпа! Что ты расквасилась? Оксанка делает так, ты сделай эдак. Раз она такая. Заклюют же. Они и так не стали проходу давать, - читала нотацию Люба. - Мне ведь за всем не уследить".
  Последние слова были адресованы мне.
  А я сидел молча, а девочка оборонялась. "Мам, я не буду этого делать. Это нехорошо". "Нет будешь, - властно настаивала Люба, - будешь. Заклюют ведь. Для тебя ведь стараюсь". "Мам, я не буду этого делать", - надрывался ребёнок. "Будешь, я тебе сказала. Я не позволю, чтобы тебя оскорбляли. Будешь у меня всё делать, что тебе мать говорит".
  И вот такие инциденты вошли в регулярность.
  Последним я возмутился настолько, что и к сестре перестал ходить, отговариваясь чем мог.
  Я долго к ним не ходил, теперь уже и не отговариваясь ничем. А когда однажды пошёл... Никто меня не выбежал встречать, никто-то мне не крикнул: "А я тебя ждала". Я увидел свою племянницу сгорблено сидящей одиноко в песочнике под грибком что-то палочкой чертящей - где по оттаявшему песочку, а где ещё по мёрзлому. Она мне не обрадовалась, она только подняла на меня утомлённые глазки и тихо, - но с какой же твёрдостью в голосе! - произнесла: "Не пойду я больше в музыкальную. Не люблю я пианино".
  А через два месяца её не стало. Неожиданно и на виду у меня. Я шёл к ним от остановке, а она с подругой (с другой уже) шла через поляну. Около них пустырь находился, он и сейчас есть. Она увидела своего дядьку. Она мне даже крикнула: "Дядя Серёжа, сейчас вот отдам", - и остановившись, подняла, согнув в колено, правую ножку, поставив на неё портфель (ведь был последний её учебный день) и, расстегнув, начала вытаскивать чего-то. Подружка стояла тот же и надо же так случиться - осталась невредима. Москвич её сбил. Я даже могу марку его назвать, да как вам, так и мне зачем это. Самая нелепость заключалась в том, что водитель оказался совершенно трезв. Нет, его не закинуло, у него и скорость-то была от силы сорок, а всё гораздо прозаичней - любительского стажа второй день: он на пустыре опыта набирался, попался кирпич - руль выбило, человека не стало. Сбило её правой стороной машины. Чуть-чуть бы и всё обошлось для неё хорошо. Но...
  Портфель с рассыпанными книжками и тетрадками отлетел метра на три в сторону. Она лежала навзничь, с подогнутой ножкой. Такое впечатление: вот как она стояла - её взяли и в таком же положении положили, только без портфеля. С ушек и носика вытекала кровь, а ручка была положена на сердечко и крепко держала на ветру шевелившийся листок бумаги. Глазки оказались открытыми, удивлёнными такими и когда подбежал я, мне показалось смотрят они на грудку, на листок. Я машинально взглянул туда же и увидел, что это листок из нотной тетрадки, а на нем ещё не оформившимся её почерком - гамма до мажор.
  Я не напугался. Я не стал её шевелить, не стал прослушивать сердце (было и так понятно: висок - дело серьёзное), не стал звать на помощь, а только сел у изголовья и периодически носовым платочком вытирал выбегавшую тоненькой струйкой из носика кровь. Сколько так просидел - не запомнил, видимо не долго. Кругом собирался народ, а я вытирал и вытирал и вот уже этот небольшой платочек сделался совсем уж мокрым от крови, а я вытирал и даже не замечал, что давно им не вытираю, а просто размазываю кровь по личику.
  Больше Сергей мне до самого Кемерово ничего не сказал, хотя оставалось километров десять. И только в самом городе, когда мы подъехали к месту, он как-то виновато, совсем уж грустно улыбнулся и произнёс.
  - Я каждый год в день её смерти приезжаю в свой родной город. К Любе в этот день не захожу, а схожу на могилку - положить цветочки, потом съезжу и постою на месте её гибели и тоже с цветами. Люди в это время меня, наверное, не совсем за нормального принимают. Забылось ведь для многих, а