ТРАВМА.

  1. Мой заказчик был невысок ростом, кругло лиц, чуть смугл, чуть курносый, симпатичен, чисто выбрит, чисто одет. На вид я ему дал лет сорок, в чём, как после убедился, и не ошибся. Когда я подъехал к нему, он жестом, по которому я понял, что имею дело с водителем, открыл дверцу "Волги" и с лёгкостью сел от меня справа.
  - Ну что? Поедим, наверное, на автовокзал? - голос его был мягок, приятен, однако немного подрагивал.
  - Вы думаете там найти желающих поехать в областной центр? - догадался я.
  - Да. Одному ведь дорого станет.
  В знак согласия я несколько раз утвердительно покачал головой.
  Настроение у меня было хорошее. А когда хорошее настроение - всегда хочется им поделиться. Не замечали? Но вот "попутчик" мне оказалось попался не из тех людей с кем это можно было сделать.
  Он закурил с какой-то нервозностью. Я бы этому особого значения не придал, если не заметил, как его взгляд скользнул по мне, он явно проявил беспокойство насчёт своей неуравновешенности. Мне ничего не оставалось делать, как только успокоить его. Сосредоточившись дорогой так, что это бросилось ему, я, обуреваемый любопытством, да и не лишними предосторожностями, решил незаметно косить глаза в его сторону.
  Он долго держал зажжённую папиросу в руке, затем смяв её бросил на полек тут же спохватившись.
  - Простите, - извинился он и собрав остатки выкинул в лючок.
  Пока доехали до автовокзала, такое с ним повторилось несколько раз.
  - Мне нужно дозаправиться, - произнёс я, как только мы въехали на стоянку такси. - Я не рассчитывал на столь дальний путь.
  Пассажир вздрогнул. Его глаза забегали из стороны в сторону, как бы ища того места о которое можно зацепиться.
  - Что вы сказали? - они наконец остановились на мне.
  - Я говорю: заправиться надо. Иначе топливо не хватит.
  - А пожалуйста, пожалуйста. Так это же автовокзал? - он с трудом с ориентировался. - Знаете, я выйду наверное. Пока вы заправляетесь, я подыщу попутчиков, - произнеся это, заказчик открыл дверцу и вышел.
  Через десять минут, уже заправившись (заправка находилась поблизости), я застал своего клиента на том самом месте, где и оставил. Было видно, что он и не пытался искать желающих ехать с ним. Это меня несколько озадачило. Я подъехал к нему - он не отреагировал. Пришлось выйти из машины и подойти. Осторожно дотронувшись его плеча, я спросил:
  - Вы поедите?
  - А?.. Да-да... Как же, поеду. Знаете, пожалуй один, - он замолчал и уже направляясь к машине, добавил:
  - Деньги меня не устроят.
  Пока мы ехали в пределах города, поведение моего подопечного ничуть не изменилось: он также часто закуривал, дёрнув раза два, бросал окурок на полек, извинялся, подбирал и выкидывал; часто хмурился. Что и говорить - всё это пришлось мне не по нраву. Настроение моё терялось. Интуитивно чувствуя, что житель он местный, я уже стал подумывать не уговорить ли его вернуться, отложить поездку (если такое в силах) хотя бы до следующего дня, как он, взглянув на меня, вдруг спрашивает:
  - Вас, наверное, удивляет моё поведение?
  Всё, что угодно, а вот этого вопроса я никак не ожидал. Он оказывается ещё контролирует как-то своё состояние. Растерянности, а она на моём лице появилась, он не мог не заметить, но, тем не менее, чуть задумчиво продолжил.
  - Я вам расскажу одну историю. Хотите?
  И не дожидаясь ответа, он, более для себя нежели для меня, начал своё повествование. Начал он своеобразно, издалека.
  - Вы знаете, было солнышко. Солнышко, солнышко... Во всём солнышко. Не было ночи - темноты не было. Радость во всём, - он замолчал, задумался. Резко повернувшись ко мне, неожиданно поинтересовался:
  - У вас какая мечта была в детстве?
  Я не готовился к подобному вопросу, потому и пожал неопределённо плечами.
  - А я мечтал стать музыкантом. Точнее - баянистом, - в моём ответе он и не нуждался. Усевшись как положено, он достал папиросу, но подержав её в руках, засунул опять в пачку, а пачку в карман. И опять задумался - теперь надолго.
  Пробежал последний домишко пригорода, дорога пошла на подъём. Машина шла легко и я начал забывать, что не один нахожусь в салоне. Меня устраивала его задумчивость. Его, кажется, моя не назойливость.
  Незаметно подъехали к первому на пути в областной центр селу. Я сбавил скорость, как то требовали правила. "Волгу" начало слегка потряхивать. Приходилось кое-где объезжать выбоины. В одном месте выбоина была настолько существенна, что довольно-таки прилично тряхануло машину.
  - Это же надо так асфальт испортить? - в сердцах возмутился я.
  - Колхоз, колхоз. Что хотите? - вдруг отозвался сосед. - Дорога-то видите как проложена - через середину села. Вот и попробуй с одной стороны переехать на гусеничном тракторе на другую.
  Я ничего ему не ответил. А он, как бы разбуженный мною, слегка оживившись, решил продолжить свой рассказ. Честно говоря, не желал я после такого начала его слушать. Но что поделаешь?
  "Бог с ним, - подумалось, - пусть изливается. Может человеку и лучше станет", - твёрдо однако решив в детали его рассказа не вдаваться.
  - Так вот. Мечтал стать баянистом.
  Я искоса взглянул на него. Грустная ухмылка пересекла задумчивое лицо. Глаз мне видно не было, но я отчётливо представил, как они у него смотрят вперёд, вдаль... и ничего не видят.
  - Помню сидели мы с сестрёнкой на улице, на лавочке. Было раннее утро. Мы только что встали... Знаете, есть такой момент летнем утром, когда солнышко уже довольно-таки высоко над горизонтом, однако ночная свежесть ещё в силах. Не знаю, как вам, а мне вот нравится этот час. До сих пор я предпочитаю летом, если есть возможность, выходить в такое время на улицу: яркое солнце, вдалеке дымка, очертания предметов чуть смыты. Ко всему этому - необыкновенная лёгкость во всём вашем организме, раскованность движений, небольшой озноб - прекрасно!
  Вот и в тот день утро было именно таким. Я уж забыл о чём мы с ней вели разговор. Кажись обо всём понемногу. Детали, вот убей, не помню. Но вот врезалось в память, как она после непродолжительной паузы ни с того, ни с сего вдруг изрекает: "А знаешь, Серёж, я вырасту взрослой и буду играть на пианине". Сказала она это так обыденно, так просто, что сразу я и не нашёлся даже, чем бы поддержать этот разговор. Она затихла. Губки её немного от дулись. Мне отчего-то её стало жаль. С минуту так сидела, затем говорит: "Я люблю смотреть, как тётеньки играют. У них руки в это время, как лебеди летят". Почему-то ей так казалось.
  Сергей (теперь я знал его имя) отвернулся и стал смотреть в боковое окно. Так мы проехали с километр. Видимо успокоившись, он принял положение в котором находился до этого и продолжил.
  - Хм. Интересно, когда ей успели понравиться тётеньки, которые играют на пианино? Телевизоров тогда у нас в городе не было. По концертам нас родители не водили. Кино? Но брали нас туда редко и потом, ну сколько там могут уделить времени для исполнения какой-либо героиней фильма музыкальной пьесы на пианино? А лебеди? Где она могла их видеть? Нет, не понять мне этого. Наперёд забежав скажу: не стала она пианисткой. Мне вот сейчас кажется, её тогдашняя грусть в чём-то была пророческой. Она, как бы, предчувствовала своим детским сердечком безысходность своих мечтаний. Может быть... и моё сердечко тоже в чём-то было солидарно с её? Ведь мне Любу стало жаль. Эта неосознанная жалость!..
  Ему потребовалось какое-то время побыть с самим собой.
  - Я был старше сестры, - снова начал он, - на два года, точнее, на год и девять месяцев. И вот при таком преимуществе до этого мне не приходилось задумываться о будущем. Теперь - не сомневаюсь: после этого я решил стать баянистом. Почему именно им? Да, видимо, потому, что пианино я счёл инструментом сугубо "женским". Как ни смешно, но мне кажется это до сих пор.
  Да-а. Это было однажды. Не знаю отчего, но больше она со мной о своей мечте речь не заводила. Очень скрытным ребёнком росла. Даже тогда, когда родители купили мне баян, она не стала просить пианино. А ведь я видел, как она в нём нуждалась. Весь её вид об этом говорил.
  Я сиял, доставая с футляра новенький баян. Радость переполняла не одного меня. Мать радостной была тоже. Отец беспрестанно шутил, подтрунивал надо мною. И Люба была рада. Но её радость была особенной, не такой, как у всех. Когда я взял баян и присев на табурет стал беспорядочно нажимать на клавиши делая вид, что играю, она подпрыгивала и хлопала в ладоши. Такой находилась в продолжение нескольких минут. Затем, как-то вдруг разом обмякла, потеряв ко всему происходящему интерес, отошла и встала в сторонке. Некоторое время грустно глядела, сильно закусив нижнюю губку. Потом опять преобразилась. И опять у ней наступила апатия. А уже вечером, проходя мимо сарая, я услышал её плач. Горько она плакала.
  Сергей глубоко вздохнул.
  - Долго я стоял у сарая. А она долго плакала. Я не решился к ней зайти. Чем же я мог её успокоить? Да и... Видимо, я был эгоистичен. Как бы мне её жаль не было, а вот, припоминаю, доволен я был тем, что именно мне купили баян, а ни ей пианино.
  Я невольно взглянул на него - рассказ меня стал понемногу заинтересовывать.
  - Не бойтесь. Жизнь внесла в моё мировоззрение коррективы. Сейчас я не эгоистичен. И потом, даже в то время я был всего лишь немного эгоистичен, - невесело пошутил он и отчего-то поёжился.
  - Да-а. Солнышко, солнышко. Во всё было солнышко... А для меня вот оно зашло и кажется с того времени. Только не подумайте, ради Бога, что его у меня вообще не стало. Ведь как мы живём - у нас одно солнце, но светит она для каждого нашего жизненного случая по разному. Бывает и взглянуть на него нельзя - так оно ярко горит, а ты его и не замечаешь. А бывает - сквозь тучу смотришь и видишь не контуры его затуманенные, а вполне слепящее тебя светило. Ну, это я уж так.
  Сергей достал папиросу и не спеша стал её раскуривать.
  - А родители наши так и не узнали о мечте Любы, - выпуская дым со рта, спокойно произнёс он.
  И вот это спокойствие меня возмутило. Антипатия к клиенту появилась враз: девочку, сидящую в сарае и плачущую по его милости, было жаль. "Как же так?.. - думал я. - Вот те раз...". Недоумение было сильным. Пройдясь из крайности в крайность, я благоразумно решил ждать продолжения рассказа: плохо ли, если человек перестал переживания свои выносить наружу? Чем-то он меня всё же подкупал.
  Докурив папиросу, Сергей повернулся спиной к дверке и навалился на неё, всем своим видом показывая, что собирается рассматривать меня. Стало не по себе. В таком состояние я пробыл с минуту. Не выдержав более, я, вроде для обзора местности, повернул голову в его сторону. К своему удивлению мне пришлось отметить, что взгляд его был пуст. Я отвернулся. Заметить моей подозрительности (уж слишком грубо я сработал) он в таком состоянии конечно же не мог. Однако стыдно стало перед собой.
  В одной из следующих деревень заказчик попросил остановиться. Я исполнил его желание.
  - Пойду схожу пивка попью, - пояснил он и осведомился, - не возражаете?
  - Да нет, - ответил я и заглушил двигатель.
  Мне довольно пришлось сидеть в ожидании, безучастно поглядывая туда-сюда. Заинтересованности чем-либо в моём поведение не наблюдалось. Но в какой-то момент анабиоза, если так можно выразиться,