Очень многие так называемые «браки по любви» меркнут и выглядят позорно по срав-нению со счастливым семейством моего двоюродного братца.
Но отношения двух сестёр (мамы и Люки) были всю жизнь ка-кими-то болезненными. Казалось, тётя Люся всегда была чем-то недо-вольна, считала, что жизнь её незаслуженно обделила, в общем, несча-стливой она мне представлялась женщиной, что там говорить. А мама, вроде, стыдилась при ней своего успеха, вроде как оправдывалась по-стоянно. Хотя ведь тоже, по моим наблюдениям, ни минуты не чувство-вала себя счастливой, что бывало совершенно необъяснимо с точки зре-ния здравого смысла (полная, по её же утверждениям счастливая семья, любимый мужчина рядом (об этом твердилось часто и по всякому пово-ду), большой успех в творчестве… А вот поди ж ты…). Такие вот две сестрички-несмеяны, с одинаково тоненькими, скорбно поджатыми губ-ками. Всегда в большой претензии к жизни.
Брат же мамы, дядя Саша (пять человек с таким именем в нашем семействе – кошмар какой-то!) с женой и двумя детьми, младшими моими двоюродными братом и сестрой, жили в Москве. Я очень любила Витю и Галочку, особенно сестрёнку, с которой я нянькалась чуть ли не с её рождения. И она меня любила…
Но с конца 70-х мы стали общаться с ними всё реже и реже. У ма-мы с братом возникли какие-то очень сложные отношения. Я не вника-ла. Для меня априорно было одно: мама всегда права и поступает пра-вильно. Раз есть причины необщения, значит, виноваты те, другие. Зна-чит, они не очень хорошие люди, значит, у них проблемы с моралью и нравственностью. Ведь мама моя – идеал порядочности. Недаром она так много о ней говорит…
Помню, пришло время забирать ставшего совсем стареньким ма-миного отчима из домика в шахтерском поселке. Это, конечно, непро-сто: вот так вдруг привезти старика из Украины в обычную малогаба-ритную московскую квартиру. А домик на Украине надо было, естест-венно, продавать – целая история, ещё одна проблема. Вот и начались между братом и сёстрами какие-то разборки-непонятки. Помню, как бледная, измученная мама принимала таблетки и твердила:
- Что за люди… Как же так? Разве можно так друг к другу от-носиться?
В итоге, забрал деда мамин брат, что естественно и справедли-во: ведь только ему он был родным отцом, а сёстрам – отчимом. Деньги за домик, видимо, также ушли к дяде Саше, что тоже правильно. Но от-ношения брата и сестёр непоправимо сломались, хотя надломились они, безусловно, раньше. Нет, не было ссор и скандалов, упрёков и претен-зий, просто мы с ними стали видеться в лучшем случае раз в год. Так было странно и грустно, ведь никто мне ничего не объяснял. Тем не ме-нее, было совершенно очевидно, кто «белый», а кто «красный» и на чьей я стороне. К тому же в нашем доме стали так часто появляться но-вые, интересные люди, до скучной ли нам родни?
Всё это невесёлые страницы нашей жизни. До сих пор, к сожале-нию, я не поддерживаю никакой связи с родными мне по крови людьми. А отлучение меня от всей родни и, прежде всего, «новой», приобретён-ной с помощью Сашкиной женитьбы, происходило постепенно и имен-но мамиными стараниями. Для меня загадкой будет до собственной смерти: почему, зачем она старательно, из года в год, взращивала и культивировала в кругу родственников и близких отношение ко мне, как к чему-то маловажному, возможно, даже лишнему? Неужели только для того, чтобы выглядеть самой объективной на свете женщиной, луч-шей в мире свекровью?
Однажды родители Муры пригласили нас в гости. Нас всех – маму, папу, меня и Шурика. То есть – так имелось в виду, но приглашали всех через маму. И вот мама с папой стали собираться, не говоря нам ни сло-ва.
- А вы куда? – спросили мы.
- Мы в гости, - ответили родители.
- А мы?
- А вас никто не звал, - хихикнула мама, и они с папой ушли. Когда за ними закрылась дверь, я заплакала. Я знала, что там, у Муры, собра-лась вся родня, мой двоюродный брат, его родители. Там, конечно, Му-рина сестрёнка, тёти, дяди, в общем, все. А меня с мужем почему-то не позвали… Мне было обидно, грустно, и меня, ревущую, никак не мог утешить Шурик.
Через час раздался звонок. Это была Мурина мама:
- Ребята, почему вы не приехали? – обиженно спросила она.
- Как? Но… Ведь… - я никак не могла назвать причину нашего от-сутствия, потому что получилось бы, что я подставляю маму.
- Немедленно приезжайте, а то мы обидимся.
Надо ли говорить, что через 10 минут мы были готовы и быстрень-ко поехали к ним. Внутри меня всё пело: оказывается, нас ждут, нас хо-тят видеть! Мы – не парии, нам будут рады! Впрочем, очень быстро ра-дость сменилась тоской: отчего же мама со мной так обошлась?
Когда мы приехали в гости, мама с независимым видом заявила мне:
- Ну, я не поняла, что ж… Я не могла подумать, что приглашение и на вас распространяется, - и так на меня посмотрела, что я вдруг почув-ствовала, что она не очень-то рада меня тут видеть. Но почему?
Много позже она опять и снова будет предавать меня во имя «объ-ективных идеалов». Когда я разведусь со своим первым мужем, она вы-берет из нас двоих любимого бывшего зятя («он нам как сын») и от-вергнет недостойную, а потому нелюбимую дочь («ты сделала нам га-дость, разведясь с Шуриком»). При этом трагически поджатые губы, пафосный взор в сторону (все ли видят?). Дуракам – пример для подра-жания (умные зададут вопрос: почему этот развод – гадость и почему именно для вас, ушла-то она от мужа?). А мама представляет себе ре-акцию тех, кто не привык, да и не умеет о чем-либо всерьёз задумывать-ся, а пользуется всегда готовыми формулами, штампами: «Она не могла поступиться принципами. Она – всегда на стороне обиженных».
А чем это, скажите на милость, была обижена Мурочка? А мама, тем не менее, старательно уводила меня в тень Сашкиной жены, чтобы никому даже в голову не пришло заподозрить её в «необъективной» любви к родной дочери. Хотя, возможно, я усложняю: любви ко мне просто не было, и мама жила естественно, ну, почти естественно, не скрывая отсутствия своих чувств. Ведь она не лицемерка какая-нибудь! Я никогда, ни одной секунды не верила, что она безумно любила Му-рочку, нет! Просто мама любовалась собой, созданным ею же образом и с удовольствием коллекционировала восхищение «припадающих», то есть, пардон, - припадочных - сколь бы убогими они не были.
Теперь-то я знаю, что никаких нежных отношений и, тем более, любви никогда в нашей большой семье ни у кого ни к кому не было. С одним исключением: я-то любила и родителей, и брата – была белой во-роной среди лицемерных и недобрых родных. На рубеже 70-х и 80-х общение между всеми родственниками стало, можно сказать, почти протокольным. Встречались скорее из вежливости, для соблюдения приличий.
А я… я всегда играла отведённую мне мамой роль анфан те-рибль. Будем считать, что я доиграла её до конца. По маминому сцена-рию. Она же у нас писатель Галина Щербакова.
