По статистике Первой мировой до 80% потерь противника приходится на артиллерию.
Кроме того, разрыв снаряда крупного калибра (от 6 дюймов) парализует солдат на большом расстоянии. Это страшный динамический удар, жуткий грохот, какой-то сатанинский инфразвук и удар, как бы снизу, выводят нормального человека из привычного состояния. Артобстрел крупным калибром полностью меняет человека. Два дня человек не может есть, бесполезно пить стаканами водку (если есть). Человек без конца курит, находясь в каком-то экзальтированном, дёрганом состоянии. Боец может забыть надеть ватник, но не заболеет.
Понятие «обстрелянный» - не просто слово-аналог «опытный», это другое. Из такого состояния, как правило, два выхода: или человек превращается во фронтового ёрника, полностью игнорирующего опасность, или уходит как бы в себя, становясь индифферентным ко всему.
Купцов А. Г. Странная история оружия.
Боль, ужасающая боль пронизывает всё тело, и муки холода с ветром меркнут на фоне этих страданий. Я не ощущал руки и ноги от грозных антарктических холодов, и это хоть на минуту облегчало мои муки. А каково было постоянно скрывать своё состояние от окружающих меня, чтобы добраться сюда!
Но оно того стоило, я уже умирал от лейкоза, и спасения медицина уже на предлагала. И онкологи хоронили меня при жизни, говоря, что надо подготовиться заранее к смерти, и всё такое. В их глазах я был всего лишь отработанным куском мяса, и мои страдания от этого стали лишь сильнее. И ненависть - тоже.
И я нашёл решение, как избавить мир от Скверны, как не дать жить самодовольным тварям, которые видят во всех лишь рабов своих желаний и прихотей. Да, многие ублюдки с ужасом рассказывали мне в ничтожной надежде, что я внесу эту тайну с собой в могилу. Но не унесу, я ещё живой и готов совершить отмщение!
Мы нашли те самые Хребты безумия, о которых писал Лавкрафт, обсираясь от страха. О шогготах и Старцах. И я знал, как было на самом деле. Старцы, поганые рабовладельцы и убийцы, давно вырастили шогготов и с жестокостью принуждали их к самой тяжёлой, грязной работе. Веселились, истязая их и ставя на них опыты хуже немецких. Впрочем, сам Лавкрафт сравнивал их с людскими отродьями, и сравнение было верное. Я ненавидел и тех, и других равноценно, жаждал смерть их всех. И жажду лишь больше.
Так вот, несчастные шогготы были заперты в узилище и погибали от голода, а Старцы вымирали в Антарктиде от вырождения. Как иронично, думал я, и мы к вечеру добрались до пещеры, мало чем отличавшейся от других. Холод помог мне убедить весь народ из экспедиции заночевать именно там. Хоть что-то помогает мне отомстить за всех страдавших!
Когда все уснули, я в приступах адской боли и слабости побрёл вглубь пещеры и вскоре увидел каменную крышку с письменами. Узилище шогготов было передо мной во всей удачной древности, и я своей кровью с произнесением нескольких заученных намертво фраз на языке Старцев открыл его.
Сто тридцать шогготов, несчастных выживших узников, отощавших от голода и превратившихся в липких монстров с глазами по всему телу волей садистов Старцев, окружили меня. Один из них коснулся меня щупальцем и не съел. Я чувствовал, как он читает меня, как открытую книгу. Пусть знает, кто я, и зачем я тут! И чистая ненависть волной, что сильнее любого страха вопреки ожиданиям Лавкрафта, затопила меня. И их, моих настоящих братьев и сестёр, я на их стороне навеки!
- Да, брат, ты освободил нас и за это станешь одним из нас. Даже с нашим искусством тебе долго не прожить, болезнь доела тебя совсем. Единственное, что мы можем тебе дать, это увидеть торжество нашего рода и месть за всех подобных тебе! - сказал один из них грустно.
Сказать, что я рыдал от радости и ненависти одновременно, ничего не сказать. Я орал и говорил многое, что наболело за годы недуга и жажды правды. Справедливости. Они ответили тем же.
Мы не таились, и мои коллеги по экспедиции долго испытывали на себе, что такое страдания и смерть.
- Вы попались, все до одного попались! Теперь, какая бы смерть не настигла меня, я буду знать, что отмщение свершилось! - смеялся я в полную силу, глядя в глаза трусов и поганых ничтожеств, зовущих себя людьми. Погань!
Мы пошли искать Старцев и вскоре по очевидным для шогготов приметам нашли их последний бункер. Там началась настоящая потеха: эти отродья думали, что нас можно остановить угрозами и приказами. Пришла их смерть.
О, да, это мне вспоминать приятно ещё больше, чем многочасовое пожирание заживо шогготами тех людских выродков, которые были в моей команде. Я с радостью принял участие в терзании этих подонков, и шогготы оставили мне парочку крылатых за компанию. Благо некоторые инструменты для пыток, которыми мучили самих мои собратьев, мне сказали, как можно использовать на Старцах.
О, да! Старцы умоляли нас о пощаде, сулили золотые горы, обещали даже вернуть мне здоровье и дать власть над миром. Я только с отвращением смотрел на этих ничтожеств и вспоминал, как хоронили меня при жизни, и во мне не было ни грамма жалости ни к тем, ни к этим. «Жалко, что их осталось так мало, и убить их можно лишь один раз!» - так с диким воем и проклятьями мы с шогготами жалели о слишком быстром окончании веселья.
Когда мы с моими настоящими братьями в полном экстазе от свершившейся справедливости попали на экспедиционный корабль, там всё повторилось от и до. Муки презренных людишек меня теперь лишь радовали, забавляли и вызывали желание делать это снова и снова. Я не мог пожирать плоть заживо, но мог впитывать боль и ужас убитых таким образом, что придавало мне сил. Радовало и оживляло, что немаловажно.
Единственное, чего я очень боялся, это не дожить до поры торжества правды. Лишь это меня беспокоило, как шогготы ни поддерживали во мне жизнь. Лекарства уже не помогали, и муки мои от морской болезни были невыразимыми. Только бы дожить, только бы дожить, думал я.
Когда мы приплыли в порт в тропиках, я уже не смог идти сам даже с палочкой. Шогготы приняли облик убитых нами моряков и под руки держали, помогали мне стоять на ногах. Я решил прогуляться сам и беспомощно упал на газон. Разбил бровь и скулу.
Молодёжь, посмеявшаяся над «пьяным стариком», первая на Большой Земле испытала от моих собратьев, какой может быть самая страшная смерть, которую можно себе представить. Мои собраться увидели, какой поганью были люди, и их гнев был не меньшим, чем при встрече с ублюдочными Старцами. Было очевидно, что ни люди, ни Старцы не заслуживают жизни. И мы забирали взято не по праву.
Я смог ценой неимоверных усилий сесть на лавочку и смеялся в голос. Вопли людской погани меня теперь лишь радовали, и я под тенью пальмы твёрдо знал, что настоящая справедливость настала!
