| К Фоме незваный приходил товарищ, он не был другом – просто так. Не церемонился Фома: – Мешаешь, отстань! – тяжёл был на контакт. Ерёма про своё: – В Большом театре сейчас пою и в церкви пел. Не верилось Фоме: – Давай-ка завтра ты нам споёшь, уйдём от дел. "Дубинушка" назавтра так звучала – хрусталь по стенке заскакал. Хозяин же не выносил накала, украдкой уши затыкал. В другой раз сообщил Фоме Ерёма: – Фома, ты знаешь, я женат. – Пиарится, – Фома подумал в дрёме, – не ожидал, однако рад. Потом Фому замучили сомненья: – Ерёма здесь, жена в Москве. Какой медовый месяц без веселья? И где же дом твой, Еремей? Ерёма позвонил совсем недавно: – Фома, ты нужен мне, приди. Фома действительно был сильно занят. – Не до тебя мне, погоди. Фома весною, как обыкновенно могилу деда посетил, но кровный дед, признаться откровенно, его не сильно тяготил. Там взгляд его рассеянно-печальный упал на светло-жёлтый крест, на свежий холмик глинисто-песчаный, на керамический портрет. Портрет глядел глазами Еремея, и годы сжаты – от и до. Не верил этому Фома, немея, узнав, где Еремеев дом. Фоме обычно всё по барабану – удары по лбу или в лоб. Теперь же вдруг сказал себе нежданно: – Какой же был я остолоп? Большой театр живёт, стоит и церковь, вдова-невеста хороша. Тут не нужна нелепая проверка. Фома, а где твоя душа? |
