При данных обстоятельствах, когда мир стремительно меняется, что не успеваешь реагировать, следить за гонкой мнений и соображений, в которых исключается наличие хоть какого-то собственного, следовало бы иметь стойкую память и продолжать, несмотря ни на что, кротовую работу.
Между тем, холодильник источает уже не первый SOS, требуя решительных действий другого характера. Уместен тут Юрий Нагибин, хотя нужда в его жизни вроде не присутствовала. «Халтура заменила мне водку. Она почти столь же успешно хотя и с большим вредом позволяет отделаться от себя. Если бы родные это поняли, они должны были бы повести такую же самоотверженную борьбу с моим пребыванием за письменным столом, как прежде с моим пребыванием за бутылкой. Ведь и то, и другое — разрушение личности. Только халтура — более убийственное».
В безденежье есть один существенный плюс. Отметается лишнее, без которого вполне можно обходиться. Отходят в сторону соблазны, от которых один вред.
Когда вдруг оживают забытые страницы из учебника истории, тебе как-то по барабану. В детстве примеряли на себя разного рода роли, воображая себя в той или иной эпохе, чтоб как-то развлекать себя на скучных уроках истории. В совковом однообразии глухой провинции прошлое больше будоражило ум. Даже год 38-й казался нам, детям, звонкоголосым, дружным раем, от чего сейчас волосы дыбом встают. Вот что делает с людьми кинематограф, да и литература, оказавшаяся простой агиткой. С таким разукрашенным прошлым можешь быть уверенным в исключительности будущего. Стоит заметить, будущее подразумевалось, как всеобщее, что неудивительно, индивидуального, персонального, личного не было и в прошлом, и в настоящем. Ставка делалась лишь на то, что это общее блюдо будет похоже на индийское тали. Никому в голову не приходило, что всех рылом в общее корыто будут тыкать. Утешает одно – будущего никому никогда не догнать. Оно оказывается где-то там за горизонтом, а горизонт, как мы знаем, оптическая иллюзия. Потому не стоит опускать руки, уходить в себя, заниматься вечным самоедством или брюзжанием на всех и вся. Какие у крота врата? Рылом рыть без рыка, чтоб однажды увидеть свет и ослепнуть навсегда. Вот удел угнетённых, униженных и оскорблённых.
Радоваться надо, что оживают картинки, обнажаются детали. Не любила историю, ибо не удавалось знать назубок даты, она сама решила заняться мной. Это учебники были скучными, практические занятия более интересные. Вот не думали, не гадали, что не только политика вламывается к тебе домой в отместку за то, что ею не интересовались, но и история мстит за шпоры, зубрёж, незнание и не любовь.
Засыпали в одно время, просыпаемся в другой эпохе. И никто не знает, в каком веке проснёмся завтра. Если проснёмся. Но это вовсе не беда – нам всё ещё по барабану, ведь мы по-прежнему не интересуемся политикой, не знаем историю. Литераторы разом все превратились в сказочников, мистификаторов. Остальные или кроты-провокаторы, или ушли в запой, расчищая путь полчищу новаторов.
Я же писулька в свободном полёте, чей творческий подъём совпал не с тем временем. Этот полёт в никуда отвлекает от дум о хлебе насущном, о быте, который подозрительно точно зеркалит картинки из учебников истории, и только. Пользы от него никакой. Ещё чуть-чуть, и некоторые фрагменты любой писанины будут походить на строки из очередного блокадного дневника. Кого вдохновят опусы опустошённых? Одно утешает – литература стоит особняком от всего. Свежо предание. Она не уполномочена учить уму-разуму, воспитывать нужные чувства, прививать навыки на выживание. О том, что такое литература, были гениальные слова устами учительницы литературы, героини детективного сериала. Сюжет был настолько крутым, что забыла поставить на паузу на этом месте, в надежде вернуться к моменту позже, но не нашла ещё. Найду – стащу.
Одна моя хорошая знакомая утешила, мол, придёт время, умные поймут. Те же слова говорили аксакалы ровно тридцать лет назад, а воз и ныне там. Дуракам не по зубам, а умные саму считают дурой.
Мечтая о том, чтобы внучка не доела вкусняшку, ей самой же привезённую, ибо у бабушки вечный голяк, посмотрела докфильм о ненцах-кочевниках, об их быте, о молодой тундровой женщине, сбежавшей в поисках лучшей жизни в Дудинку. То, что есть люди, которым живётся намного хуже, заставляет забить на свои временные трудности. С какой стати должна читаться чистая безнадёга моих глазах? Огня нет, ибо возраст. Могу раздуть, если надо, но это чревато.
Ещё мечтаю забить на эту литературную безнадёгу, ибо начинается сезон охоты. Местечковый мем о некоем парне с полей (это его псевдоним), который забил на всё, решив всерьёз заняться писаниной. На того, кто много пишет, говорят: «Ты что, хочешь уподобиться «Парню с полей»?». Кстати, так сказал муж ещё одной литераторше, а таковых у нас много, которая в обычном режиме трудится, как пчёлка. Улетит за поля, а кто будет по хозяйству трудиться? Мне пока некому спустить с небес на землю. Тоже следовало бы обратно превратиться в пчёлку, прервать полёт и возвратиться с поля брани в улей…
Кстати, документалка оказалась старой. Неизвестно, что стало с героями – оленеводом-алкашом, молодой женщиной с шестью детьми, курящей, как паровоз. Стали ли они жить лучше? Ведь сами они говорят в фильме о том, насколько богата их земля. Очень даже может быть, ибо заработать лёгких денег сегодня можно всем. Но о миллиардере-ненце никто почему-то не пишет.
Хотелось начистоту, получилось, как всегда. О ныне живущих от имени ныне живущей говорить что-либо, глубоко копнув и набрав воздуха, не принято. Зато об ушедших или уехавших в никуда можно всё. «Таким Бог дал талант, а Бес забирает душу. Вот и получается некая двоякость, несовместимая ни с моралью, ни с какой-либо ответственностью за близкого. Это пустые личности, воспевающие то, что им самим недоступно и непонятно».
Вы не поверите – это о Белле Ахмадуллиной!
«...Не время ль уступить зиме,
с ее деревьями и мглою,
чужое место на земле,
некстати занятое мною?».
Неужто всё напрасно?
«А напоследок я скажу: прощай, любить не обязуйся.
С ума схожу. Иль восхожу к высокой степени безумства.
Как ты любил? — ты пригубил погибели.
Не в этом дело. Как ты любил? — ты погубил, но погубил так неумело.
Жестокость промаха… О, нет тебе прощенья.
Живо тело и бродит, видит белый свет, но тело мое опустело.
Работу малую висок еще вершит.
Но пали руки, и стайкою, наискосок, уходят запахи и звуки».
Между тем, весна с упорством оттесняет зиму.
«Пусть молчаливой дремотой
Белые дышат поля,
Неизмеримой работой
Занята снова земля» (Николай Заболоцкий).
Скоро кротам будет проще. Ну, а пока предстоит ворошить вручную землю хоть в теплице.
