Закидывая полешко в остывшую печурку, молодая уставшая женщина задумалась: давно ли из Вальки она стала Валентиной. Годы пролетели незаметно, оглянуться не успела. Маманя, возвращающаяся из хлева, загрохотала подойником в прихожей. Тьфу ты! Да какая прихожая в деревенской избе? В сенях.
– Валь, молоко все заморозить? Или, однако, дитям оставить?
– Оставь малость, хлеба им размочи в нем.
– Хлеба! Да какой там хлеб из мерзлой картошки да лебеды. Война миновала, а детишки все голодают.
– Мам, зато хозяйство у нас хоть какое-то есть. У других хуже, кто вовремя в поселок из города не переехал. Посмотри, там на подволоке еще несколько шишек кедровых не лущеных оставалось.
Мать вздохнула, но ничего не ответила. Не такой жизни она дочери желала. Да чего уж. Вон двое мальцов на кровати сопят, об их будущем печься надо.
– Сама то чего поела?
– Я на работе перехвачу.
– Чего перехватишь ты там? На вот, молочка глотни парного.
– Александр со смены вернется, пусть крыльцо починит, как отдохнет.
– Скажу.
Валентина с трудом застегнула юбку на булавку. Глядя на ее широкую талию все думают, как так они хорошо живут. Не понимают, что она отродясь приземистая да плотная. Неосторожно шаркнув босой ногой по деревянному полу вздрогнула: опять занозу вынимать. Ступни у нее ладные, взъем высокий. На ноги Александр и позарился, когда она в гостях на танцорке туфли скинула, доказывая, что ничего не подкладывала в них, чтобы ноги полнее выглядели. Поначалу не любила мужа – строгий и суровый он. Да и какой пятнадцатилетке мужик под тридцать люб будет? Только кочевряжиться сильно не приходилось. Как спортил ее силой отставной генерал, к которому в богатый дом маманя ее девчонкой в няньки устроила, так вся жизнь кувырком и полетела. А потом война эта проклятущая, из Иркутска семьи рабочих с оборонного завода в поселок переселили, землю выделили, чтобы с голоду не пропали все. Пришлось обживаться и быт какой-никакой налаживать. Александр свои пайки после смены домой приносил, детей кормить. Хозяин он хороший оказался, справный, да и с детишками хорошо ладит, не обижает. Маманю, ее опять же, принял, ни куском не попрекнул. Так и прижились, сроднились с мужем за годы тяжелые. Сейчас уж другого и не надоть.
Пятилетний Витек повернулся на бочок, глазенки приоткрыл, взглянул на мать, улыбнулся и снова заснул, не малость не потревожив сестренку. Кабы не война, было бы деток трое. Старшая дочка, небось, жива бы была. А когда лекарств в больнице никаких нужных не оказалось, врачей на всех не хватало… Может и не от того лечили – кто сейчас разберет? А какой бы она красавицей была? Вся в отца казака. Неутихающую боль в сердце матери любовью к другим детям не заглушишь.
В окошко постучались: «Валентина ты идешь?» Женщина спохватилась, накинула на плечи старенькое пальтишко, засунула ноги в сапоги, разрезанные в голенище, чтобы налезали и выбежала на улицу. Зима на дворе, а она все в резиновых обутках мается. Ничего, будет у них все: и еда на столе, и пол краской покрашенный, и валенки мягкие да теплые. Только погодить малость надо.
Загудел паровоз, подъезжая к станции, завьюжил снег с путей, понесся на ожидающих на короткой платформе озябших, угрюмых людей, еще до рассвета направляющихся из поселка на работу. Кто-то спешно докуривал папиросу, кто-то, подоспевший на последней минуте, здоровался с приятелями за руку, а кто-то надрывно кашлял в кулак, мечтая поскорее вернуться в теплую постель. И только ребятня, едущая этим же составом в соседний поселок в школу, в пальтишках на распашку, весело резвилась, стараясь докинуть снежки до кабины машиниста. Одергивать их никому не хотелось. Детство у них нелегкое выдалось, но за ними общее будущее!
