Кофейный глаз, окованный глазницей джезвы, кругло полыхнул, подернулся замшевыми наплывами, наконец, всклокотал бисером. Окрики на улице грубы и бугристы, ясность, склон дня. Здесь, у волшебницы, чьи рукава-раструбы гипнотически мелькали у очага, сердцевинная провинция окна, спасаясь от тяжких штор, нависших с флангов, отдала себя во власть скандально голого неба цвета сливы с сизым налетом, проколотого двумя башнеобразными деревьями. И она, волшебница, вязала узлы времени, стягивая корсет иллюзии на зыбкой спине первородного сна – я скольжу по его чуткой магме, точно стеклянный волосок по изнанке зрения. Я вспомнил южную пузырчатую землю Тхамн, где обитали полубоги, ценившие запахи и влюбленные в тонкие ремесла, а пищей им служил легкий, зернистый мрамор женских гробниц. Шедевр мастерства, многослойный вензель сновидческой всевозможности – прообраз неверных, как бледная весна, побегов вселенной, вовсе не наоборот. |
