пока совсем не захлопнулась на неё саму, да так там и осталась, больше не высовываясь. Но на нет так всё же и не сошла. Но о том отдельный разговор.
В медицинском универе Люси училась вполне самостоятельно и весьма неплохо. По её аккуратным конспектам лекций, с положенными отступами между строками и абзацами, схемами, таблицами, тщательными рисунками цветными фломастерами человеческих органов и тканей можно было выучить не одно поколение будущих врачей. Родителей своих в сессии и между ними она не грабила, деньгами ненасытных профессоров не кормила, собой не торговала. Впрочем, те преподы на мзду почти не намекали, всё же иногда пытаясь оказать симпатичной, вполне успевающей студентке некоторые пробные знаки внимания, а вдруг прокатит. Но быстро прекращали это делать, потому как видели – девочка чрезвычайно серьёзная, мух от котлет всегда отделяет, пришла именно за знаниями, их и получает. Хотя и необычайно красивая. Но та красота со временем пройдёт, отминусуется, а полученная классная специальность останется. Изредка женщины-преподавательницы придирались, но лишь на всякий случай, чтобы не зазнавалась красотка. Снисхождения ей ни в чём не делали, порой спрашивая с неё больше, чем с других, без поводов, но тоже на всякий случай. Однако столь досадные мелочи нисколько не мешали неудержимо развивающемуся, наверно блистательному Люсиному будущему. У неё даже троек в зачётке не было. И это в медицинском! Любой профессор скажет, какая это редкость!
Память у Люси имелась не просто великолепная, а под стать её божьей красоте – внушающая большое человеческое уважение близкое к зависти. Как всякое свойство интеллекта, память ей от мамы досталась. Мёртвую латынь эта студентка хватала как живую, с лёту, запоминая навсегда. Спасибо матери с отцом, вышла Люси не только ростом, лицом, но и во всём остальном хваткими мозгами, быстро всё соображающими и навсегда запоминающими любое знание. Её и в семье воспитывали, не как большинство девочек, в культе золота и драгоценностей, но исключительно в культе знаний и умений. Так что девочка вырастала к реальной жизни во многом не приспособленная, но очень поэтому умная. Что во многом и предопределило большинство её неудач на старте, но позднее и крупных, порою поистине блестящих побед.
В том самом медицинском универе с Люси повторилась всё та же, прежняя оказия с её чарами, которых ни отодрать было, ни отложить в сторонку хотя бы на время. Толпы иностранных студентов, почти сплошь чёрненьких, повсюду бродили вслед, разинув рты, глаз не сводя с лучшей в мире белоснежной арийской прелестницы. Рядом с нею им даже дышать порою становилось затруднительно. Слёзы выступали на выпуклые коровьи глаза африканоидов и азиатов, до того хотелось с воплями безмерно распирающего религиозного экстаза валиться и валиться к её ногам. А потом как можно быстрее всех остальных претендентов знакомить её со своей мамой и присоединять к своему будущему гарему, пока не убежала.
Самой Люси решительно не нравились ни арабы, ни индусы, ни тем более обитатели знойной Экваториальной Африки. Совсем другое дело - отечественные джигиты разнообразных мастей, даже неотёсанные, только вчера спустившиеся с гор за солью и тут на бескрайней русской равнине внезапно напоровшиеся на синий Люсин взгляд, да так и остолбеневшие от этого пассажа. Во-первых, они действительно были лучшими в стране ценителями женской красоты. Во-вторых, при общении с ними не имелось языкового барьера, да во многом и общекультурного. В-третьих, в отличие от русских парнишек эти ребята умели реально пускать пыль в глаза, то есть, энергично, с напором выражать своё рвущееся восхищение действительно самыми красивыми в мире славянскими девушками. Конкретно – если и не полмира, то пол-ресторана наверняка уложить к маленьким ножкам русской принцессы, конечно, если та удостоит их своим эксклюзивным вниманием.
На Люси, как самую уловистую в их жизни наживку немало страхолюдин женского пола вытащило к себе на палубу брыкающееся семейное счастье. Иногда не семейное, а просто краткое, не успевшее настолько далеко зайти, но всё же немало таньги успевшее подарить. Однако потом так же в одночасье слинявшее. Но не могла же Люси всегда дежурить возле чужого слабенького счастья, раздувая его тлеющий жар потоками своей бескорыстно струящейся красоты, неотрывно пущать и на другие беспрерывно образующиеся подле неё парочки свои гипнотизирующие, осчастливливающие чары. Едва отвернулась или отошла, как эти голуби мигом успевали намахаться и мгновенно разлететься, теряя пёрышки и кошельки.
В итоге Люси поняла главное по жизни: на всех чар не напасёшься! Не для того этот дар боженькой был дан. К тому же, как вскоре стало выясняться, товар этот на самом деле скоропортящийся, сильно страдающий от бездумного растранжиривания. Любые чары всегда следует тупо беречь для того, самого важного и единственного избранника, который обязательно когда-нибудь, но явится же. И не дай бог случится так, что ей самой предъявить ему уже нечего будет, всё на чужие счастьица растратится, разлетится. И дивидендов в таком деле ни с кого обратно не стребуешь!
Долгое время обогревала Люси этот заведомо неблагодарный космос низких материй как могла честно и добросовестно, однако никто из промышляющих любовью девочек и парней и в самом деле даже элементарного «спасибо» ей не сказал. И след их простывал впоследствии как дым как пьяненький туман.
При холодном анализе, естественно, много спустя, через десятки лет, становилась понятной и общая, истинная картина происходящей возле юной Люси подлинной вакханалии чувств и средств, закономерно скатившейся в итоге к элементарному заколачиванию денег на основном инстинкте. Вскоре её окружали лишь наиболее пробивные, отпетые негодяи и откровенные кикиморы профуры, вышедшие на рыбалку. То есть, именно они на бизнес-основе, теперь вовсе не для любовей-морковей всяких, а суровой поживы для - элементарно вылавливали при помощи неотразимой и, главное, бесплатной и клинически наивной подружки богатеньких буратинок и прочих лососей, очумело прущих на нерест. Не только заведомых папиков, прочих регулярных спонсоров, а и просто состоятельных клиентов хотя бы на одну но прибыльную ночь. Когда «каждая была хороша до безобразия, а также во время безобразия и немного после!».
Уголовники и прохиндеи с прохиндейками плотным кольцом довольно быстро окружили наваристую красотку и больше никого к ней не подпускали. Они сноровисто отгоняли от Люси нормальных мальчиков, не сорящих деньгами налево-направо и не таких поэтому наглых, выкашивая их ещё на дальних подступах в своей кормилице-царице. Забойная уркотня во главе с лагерниками со временем полностью разогнала вокруг бриллианта чистейшей воды, каковым была для них Люси, всех иных возможных конкурентов, в том числе и из собственной среды. Главным окучивальщиком на редкость уловистой красотки стал считаться ведущий братан одной из местных этнических банд Гаик Мартиросян. Он принялся ещё более жёстко выпасать отбитую от всех соперников элитную русскую тёлочку. С его подачи её повсюду стали величать не иначе, как Люсико-джан. То есть, загодя припечатали её титулом штатной тёлки самой одиозной этнической группировки. Её саму нисколько не спросясь. К Люсико-джан теперь никто не смел приблизиться без риска получить в ребро нож или заточку. Подошёл ближе пяти метров к нашей Альфа – получай! Ха-а!..
Отслеживались и проверялись даже официанты, робко подходившие к столу, за которым восседала некоронованная королева преступного мира, сама ни сном ни духом не ведавшая про свой новый статус в этом мире и только периодически недоумевавшая, куда же это все вокруг неё периодически пропадают?! Как по мановению, ровно и не было никого! Потом совсем никого не осталось, кроме вот этого свинцового свинорылья по всему периметру её потихоньку меркнущих чар! Официанты, едва доставив заказ, удалялись чуть ли не бегом, не смея глаз поднять от собственной бабочки на горле. Да и у остальных организмов даже при нечаянном или просто мимолётном взгляде куда не следует, сразу же першило в ширинках.
Подружки всех родов и безобразий из Люсиного эскорта были также убраны угрюмым джентльменом Гайкой практически сразу после условной конфирмации новой королевы его сердца. Одних кикимор просто разогнал, других – раздал скучающей братве. Велел пацанам не скупиться и по возможности ни в чём прошмандовок не обижать, безобразиями до смерти не загонять. Его быки на тех страшилках из бузины, конечно, не женились, но всё же потратились немало, уж больно алчные экземпляры присасывались к Люсико-джан. Главный куш, вне всякого сомнения, всё ещё того стоил, но он им не принадлежал и потому утешения от формальной близости к ней пока что было мало. Каждый браток примерно так размышлял при этом – все эти тёрки возникли лишь до поры до времени, а там, глядишь, их вожак сам дырку в боку получит и тогда чересчур лакомый товар вновь поступит на распродажу. Только вот кто его захочет тогда, поюзанного?!
На контрасте со всем этим конченым отребьем Люсико-джан долгое время и в самом деле смотрелась, словно подарочная куколка из сказки. Настолько хороша оставалась собой, что сам предводитель группировки Гайка Мартиросян практически сразу и почти целиком потерял голову от непрерывного рядом с ней пребывания. Индуцировался, схватил чрезмерную дозу. Поэтому всё же порешил упоротый бандюга жениться, притом как бы на полном серьёзе. Для этой цели он срочно вызвал из нагорной Армении сначала папу, бывшего геодезиста Хачика, некогда почему-то работавшего в местах не столь отдалённых. Тот заявился настолько быстро, как будто за ближним углом стоял и чем-нибудь торговал.
Потом к месту разворачивающихся событий была доставлена и «мама Нашхун», великая, как сын представил её своей будущей невесте, не то поэтесса, не то природная сказительница из мест обитания самых голосистых в мире карабахских ишаков. Когда геодезист Хачик встречал свою замечательную супругу, она, утомившись после дальнего странствия, вместе с мужем зашла в привокзальное кафе подкрепиться перед визитом к попавшимся к ним в оборот русским лопухам и предполагаемым сватам. По-русски поэтесса не говорила и почти не понимала, однако буфетчице всё-таки высказалась:
- Адын кофэ!.. – И замялась в поисках новых слов.
Буфетчица радостно оживилась и выдала на все столики в кафе, обращаясь к другим посетителям:
- Вот смотрите, совсем приезжая, а правильно назвала кофе. Именно в мужском роде. Не то, что вы, образованные наши: «Одно кофе, одно кофе!..».
Хачик гордо добавил:
- А чего вы хотели?! Моя жена самая грамотная во всём Карабахе!
После чего мама Нашхун всё же нашлась и докончила:
- И адын буличка!
Прибыв на место схватки сватовства, начали братья армяне столь же грамотный штурм русской цитадели в лице не столько самой Люси, сколько теперь её родителей и бабушки, тоже в прошлом преподавательницы вуза. Свататься так свататься, всё как положено в условиях всеобщего дефицита завидных женихов, но по схеме веками апробированного мезальянса:
