Хвороба

Мироновна, плохо мне. Кажись, помирать буду. В груди печёт, мочи нет. ‐ 
Дед натужно закашлялся. 

Баба Маня сердито зыркнула на мужа и прищурилась. Её глаза блёклого мышиного оттенка, казалось, источали холод: 
- Пить надо меньше, Федька. Это тебя бесы мучают. Вставай. Надоть дров принести да воды из колодца. Пошто разлёгся-то, старый хрыч? 

Дед от возмущения захлебнулся слюной и просипел: 
- Вот-те крест, хреново мне. Ты шо, извести меня хошь? Сходь к Аграфене за молочком. Може, полегчает. 

Он поскрёб заскорузлой пятернёй небритый подбородок с ямочкой посередине, жалостно ойкнул и перевернулся на спину, устраиваясь удобнее на тёплой лежанке. 

- За молочком? - Удивлённо переспросила баба Маня, упираясь рукой в дородный бок, и уже с тревогой в голосе добавила: 
- Где болит-то, Феденька? Дохтору позвать? 

- Не надоть. ‐ Пробурчал дед обиженно, хватаясь рукой за грудь. - Молока… 

- Оюшки. Впрямь хвороба какая приключилась. Погоди, я скоро. 

Мария Мироновна быстро накинула потрёпанный цветастый платок на голову и выбежала из горницы. 

Несколько минут дед лежал, прислушиваясь к звукам удаляющихся шагов жены. Затем удовлетворённо хмыкнул: 
- То-то, бабка. Мужика беречь надоть. А то - бесы. 

Фёдор Иванович медленно сел, упираясь ладонями в лежанку, затем опустил тощие ноги на диванчик, стоящий рядом, и аккуратно слез вниз. 

- Горло промочу, пока бабы нема. 

Оглядевшись по сторонам, он, пошатываясь от слабости, заковылял к выходу. С трудом открыл массивную дверь и вышел в сени. 
Прищурившись в полумраке, начал шарить в углу, нащупывая спрятанную заначку - маленькую бутылку водки. 

*** 

Баба Маня неслась по улице, крепко прижимая к пышной груди крынку парного молока. Неожиданная хвороба деда пробудила в ней всплеск мыслей и эмоций. Всё смешалось в одночасье: неизвестно откуда появившаяся материнская забота о супруге и бесконечная жалость к нему и себе. Нахлынувшие воспоминания о бурной молодости с ним, тогда ещё желанным и любимым, породили щемящую нежность, переходящую в боль и томительное предчувствие неизбежной потери. Мысли проносились в голове, как испуганные стайки рыб, путая сознание и смущая душу. 

"Вдруг помрёт. Шо мне тогда одной делать? Кукушкой вековать. Как же это он... Храни Господи.... - Кручинилась Мария Мироновна. 

Вот и знакомая калитка. Удерживая банку в одной руке, она второй открыла скрипучую дверь и вбежала во двор. Забыв о возрасте, лихо поднялась по лестнице и влетела в горницу. 

- Феденька, вот и я. Испей молочка-то. - Мироновна взглянула на мужа и осеклась. 

Дед Фёдор лежал бледный, как полотно, не подавая признаков жизни. Дымчатый чуб, подёрнутый сизой сединой, казалось, прилип горестно к его морщинистому лбу, а не торчал горделиво, как прежде. 

Мироновна ахнула и трясущимися руками начала наливать густое молоко в чашку, проливая крупные капли на клетчатую скатерть. Рябое лицо старой женщины помертвело и покрылось липким холодным потом. 

– Ты не помер ишо, Феденька? - Жалобно заскулила бабка, подходя к мужу. 

Тот приоткрыл мутные глаза и простонал: 
- Ты куда мою заначку девала, старая? Всё пропало. 

Баба Маня икнула от неожиданности: 
- Ты о чём, касатик? Молока же просил. 

Фёдор Иванович грубо пробасил: 
- Хвороба моя оттого, шо не выпил я, дура. Куды утащила? Подай сейчас же, а то… 

Внезапно у него перехватило дыхание. Серое лицо побагровело и в груди заклокотало. Он открыл рот, хватая воздух, и тут же закашлялся. 

Баба Мама вздрогнула и с состраданием на лице затараторила: 
‐ Феденька, погодь. Нет заначки твоей. Ты ж заболевши. Я её отнесла Аграфене взамен молока. Денег-то нет давно. Соседка дала марли для компрессов, да налила туда водки, шоб грело. Велела на грудь тебе положить. 

Мария Мироновна на мгновение замолчала. Тень молниеносной догадки мелькнула по её морщинистому лицу. Бабуля вспыхнула и резко выпрямилась. Пронзительно взглянув на мужа, она вдруг завопила, словно раненая чайка: 
- Так ты обмануть меня удумал, дурень старый? 

Рассвирепев от возмущения, женщина выплеснула молоко в лицо деду и замахнулась пухлой рукой, намереваясь отвесить смачную оплеуху. 

Фёдор отшатнулся и снова зашёлся в долгом изнуряющем кашле, задыхаясь и отплёвываясь. 

Баба Маня испуганно прикрыла ладонью рот и замерла. Срывающимся от безысходной тревоги голосом запричитала: 
- Феденька, прости меня, глупую. Токо не помирай. Держись, родненький. Я сейчас. 

Мироновна вытащила из-за пазухи марлю, пропитанную водкой, наложила на грудь мужу, приглаживая трясущимися ладонями. Затем, обхватив руками тщедушное тело старика, обвязала полинявшим от времени платком, стянутым с седой головы. 

Дед Фёдор принюхался и затих…