Глазами очевидца

22 июня 1941 года – начало Великой Отечественной войны. В конце августа немецкие войска вплотную подошли к Ленинграду (ныне Санкт‑Петербург). Потерпев неудачу в попытках прорвать оборону советских войск, немцы решают взять город измором. Часть населения была эвакуирована, но в городе еще оставалось более двух с половиной миллионов жителей, в том числе 400 тысяч детей. Блокада Ленинграда длилась 872 дня – с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года. За этот период от голода и обстрелов в городе погибло, по разным источникам, от 800 тысяч до 1,5 миллиона человек.

Законом Российской Федерации «О днях воинской славы и памятных дат России» от 13 марта 1995 года день 27 января отмечается как День снятия блокады Ленинграда.

Валентина Петровна Маркова родилась в Ленинграде 7 ноября 1931 года. Вместе с семьей она пережила блокаду от первого дня до последнего. Для нее в словах «Блокадный Ленинград» сочетается все: и ужасы войны, и боль страданий и потерь, и счастье, что выжила, и гордость за защитников города, которые отстояли его. Столько лет прошло, а сказываются последствия блокады – подорвано здоровье. Стоит ей закрыть глаза, как оживают картинки заснеженного Ленинграда с точками черных трупов на белом снегу. Как это забыть? Она бы рада, да только воспоминания навсегда въелись в память. Не выжечь их, не стереть. Осталась память, да не только у нее одной. Блокада кровавым катком прошлась по жизням миллионов ленинградцев: прессовала судьбы, калечила души… И никуда от этих воспоминаний не деться ни ей, ни нам с вами. Потому что это история и нашей страны, которая принимала участие в жизни блокадных ленинградцев во время Великой Отечественной войны. Мы благодарны Валентине Петровне, что, несмотря на сердечные приступы и невыносимую боль в ногах, она нашла в себе силы, чтобы поделиться своими воспоминаниями о тех страшных блокадных годах с нашими читателями.

– Мы жили в исторической части Ленинграда недалеко от Петропавловской крепости в коммунальной квартире на четвертом этаже, – вспоминает Валентина Петровна. – Рядом находился особняк балерины Матильды Кшесинской, Татарская мечеть и парк имени Ленина, где установлен знаменитый памятник экипажу миноносца «Стерегущий», который в русско-японскую войну 1904 года, как и крейсер «Варяг», не сдался врагу. Наш дом стоял на пересечении улиц Троицкая и Горького рядом с Троицким мостом. Одну комнату занимали тетя Оля с дядей Васей – наши соседи, а в другой жили мы – мама, я, сестренка и дедушка. Эту комнату получил мой отец Петр Кузьмич, который был старшим буровым мастером. Геологическая экспедиция, где он работал, вела разведку новых месторождений нефти на Севере, и приезжал он домой только в отпуск. До войны мама работала на заводе, где собирали электросчётчики, но потом, после рождения сестренки, она занималась нашим воспитанием. В 1940 году, перед началом войны, папа приехал домой и привез две огромные оленьи шкуры. Мама использовала их вместо ковров. Папа хорошо зарабатывал, и мы ни в чем не нуждались. Так что до войны детство у меня было безоблачным и счастливым. Я училась в ближайшей школе. Тогда девочки и мальчики учились раздельно. О том, что в 1939 году началась война с Финляндией, мы – дети, знали. Все взрослые говорили об этом, а для нас эта война была своего рода приключением. После школы на заднем дворе нашего дома вместе девочки с мальчиками, играли в войнушку. Старшие ребята сделали из фанеры танк. Мальчики были танкистами, а девочки – санитарками. Я сама носила через плечо белую матерчатую сумочку с нашитым на ней красным крестиком, в которой всегда находились йод и бинт. Еще мы были «тимуровцами» – помогали пожилым людям. А когда фашисты напали на нашу страну, нам, детям, трудно было осознать, что настоящая война началась и у нас. Нашу школу закрыли. В ней располагался госпиталь. Со своими сверстниками мы ходили туда, устраивали концерты раненным солдатам. Я очень любила петь. Меня всегда вызывали на «бис», когда я пела песню «На позицию девушка провожала бойца».

Когда возле Троицкого моста установили зенитки, которые постоянно стреляли в воздух трассирующими пулями, нам это нравилось, это было красиво и мы, тайком от родителей, бегали к мосту, чтобы посмотреть на это поближе. Не только Троицкий мост, но и все мосты через Неву усиленно охранялись, поэтому, несмотря на блокаду, ни один мост в Ленинграде не был взорван. Охраняя мост, солдаты охраняли и близстоящие дома. Поэтому наш дом уцелел. Однажды, когда было уже довольно холодно, при очередном налете немецкой авиации бомба разорвалась вблизи нашего дома. В комнате тети Оли все стекла выбило, а наши – уцелели, тогда мама предложила ей жить вместе с нами. Дядя Вася к тому времени ушел на фронт.

Эти страшные дни блокады…

– В октябре в Ленинграде ввели карточки, – рассказывает Валентина Петровна, –500 граммов хлеба на работающего и 250 – на иждивенца. Вскоре урезали и эту норму. Работающим по рабочей карточке выделялось 250 граммов хлеба в сутки и 125 – на иждивенца. Мама устроилась работать санинструктором. Иждивенцами в нашей семье были я, сестренка, дедушка и тетя Оля. Почему она не работала, я не знаю. Потом к нам присоединилась тетя Нюра. Она работала на фабрике «Комсомол», где шили одежду для солдат, и жила в общежитии, когда общежитие фашисты разбомбили она переехала к нам. В одной комнате жила большая семья, где посередине стояла буржуйка. Наша мама была нашим комиссаром: она четко распределила между нами обязанности: мама и тетя Нюра работали, я и тетя Оля должны были отоваривать карточки. Очередь за хлебом приходилось занимать с вечера. Я стояла с вечера до ночи, а с ночи до утра стояла тетя Оля. Дедушкина обязанность была обеспечивать нас водой. На саночках дедушка укрепил выварку и ходил за водой на Черную речку, ту самую речку, на которой некогда стрелялся Пушкин с Дантесом, – улыбнулась Валентина Петровна. – Правда, само место дуэли было далеко, у нас же Черная речка впадает в Неву недалеко от Петропавловской крепости, – уточнила она и продолжила. – Город постоянно бомбили. Мы спускались в бомбоубежище. Его в нашем доме не было, приходилось бежать к соседнему дому. Но пока мы добегали, артобстрел прекращался, и вскоре мы перестали ходить в бомбоубежище.

В свободное время я еще продолжала встречаться с друзьями. Мы помогали пожилому дворнику убирать снег, следили за светомаскировкой, тушили зажигалки. Мальчишки дежурили на крыше, а девочки внизу. Все прекратилось с введенными в ноябре новыми нормами, которые стали приговором для города.

От голода и холода стали умирать люди. Трупы были везде. Я не боялась их. Сознание притупилось, для живых главнее всего было дойти до магазина, занять очередь и выстоять ее.

Умирали люди и в очередях. Их просто оттаскивали в сторону и очередь снова замыкалась. Однажды я стала свидетелем такого случая: продавщица взяла карточки и взвесила хлеб очереднику. Но тут какой-то подросток схватил кусок хлеба и начал есть, не отходя от стойки. Разъяренная толпа накинулась на парнишку и стала избивать его. Весь окровавленный, он продолжал жевать. Это было ужасно. Поэтому, когда люди получали паек, они тут же прятали хлеб за пазуху, чтобы никто не смог его выхватить из рук и не увидел, что он несет хлеб.

К бомбежкам и обстрелам мы привыкли, но к голоду привыкнуть невозможно. 500 граммов хлеба мама поровну делила между нами. Мы ели два раза в день. Свои порции запивали кипятком. Оставшийся хлеб мама запирала в буфете на ключ. Когда из-за бомбежек, обстрелов и отсутствия воды пекарня не работала, мама кормила нас НЗ – неприкосновенным запасом. Все чаще и чаще переставала работать пекарня. Настали дни, когда и хлеб кончился. Тогда мама вспомнила про оленьи шкуры. Она разрезала шкуры на полоски. Вечерами, сидя у буржуйки, мы состригали с них шерсть. Мама опаливала их, вымачивала и варила студень. Эти шкуры спасали нам жизнь.

Дедушка был стареньким, ему трудно было возить тяжелые саночки, поэтому за водой мы стали ходить вместе. Берег речки был крутой. Часто обессиленные люди доползали с ведром до верха, но ведро срывалось, и им приходилось спускаться за водой снова. Холод стоял жуткий. Спуск мгновенно превращался в ледяную тропку. Дедушка всегда носил с собой топорик. Он вырубал ступеньки. С речки до половины склона носил ведро он, а я доносила ведро до верха и выливала воду в выварку. Потом вдвоем мы тащили тяжелые, заледенелые санки домой. Поход за водой занимал у нас полдня, а иногда и больше.

В детских карточка значилась мука, масло и сахар, но в магазинах кроме хлеба ничего не было. Одна из маминых знакомых работала в домовой кухне. Работники общепита могли себе позволить отоварить эти карточки, поэтому в обмен на детские карточки с мукой и сахаром мамина знакомая предложила нам крупяные талончики, из которых варили жидкую болтанку. Те, кто получал эту еду, шутили: «Крупинка за крупинкой гоняются с дубинкой». Находилась эта домовая кухня очень далеко от нашего дома. В шубе, укутанная в мамин пуховый платок, так, что только одни глаза были видны, в папиных рукавицах за этой болтанкой ходила я. Идти было очень далеко. Дедушка привязывал к моей руке бидончик. Крышка укреплялась так, что если я даже падала ничего из нее не выливалось. Пока я шла, я видела, как люди умирали прямо на улицах. Мне приходилось идти через парк Ленина. Там зачастую лежали голые трупы с вырезанными мягкими частями тела. Тогда я еще не понимала зловещего смысла обезображенных трупов, лишь после услышала от взрослых, что в городе было немало охотников за человеческим мясом. Я шла, а воздушная тревога звучала почти беспрерывно. До сих пор звучит у меня в ушах: «Внимание, внимание! Воздушная тревога! Всем укрыться в бомбоубежище». Во время налетов дворники и дружинники загоняли всех жильцов и прохожих в бомбоубежища, а я убегала от них. Надо было успеть получить болтанку.

Кстати, о дворниках. Они очень хорошо выполняли свою работу. Ежедневно обходили все квартиры. Найденных в доме умерших людей они сносили на первый этаж и оставляли в парадной. Подъезды в Ленинграде называются «парадными». Приезжала грузовая машина и забирала трупы. Хоронили умерших на Пискаревском кладбище в братских могилах. Как тяжело было людям в блокаду – нельзя передать словами: это надо пережить, но мы ее пережили.

После прорыва…

– У меня началась цинга, отнялись ноги, была дистрофия III степени, – со слезами на глазах рассказывает Валентина Петровна. – Спасло меня то, что мои болезни совпали с прорывом блокады. 6 месяцев я лежала в больнице и поправилась. Осенью 1944 года заработали школы. Позже я узнала, что дети, которые помогали взрослым, были награждены памятными медалями «За оборону Ленинграда». Если бы я не заболела, то и мне ее дали бы. Возможно, моя медаль ждет меня, – глотая слезы, – сказала Валентина Петровна и продолжила:

– Папа демобилизовался в 1947 году. Из его рассказов я знаю, что в Челябинском военном танковом училище он прошел трехмесячные курсы обучения и был направлен на Второй Украинский фронт. Освобождал Будапешт. В боях за Прагу его танк был подбит. Из горящего танка вынес и спас папу его механик. На