женщина. - Иудейка свободна. Можешь распоряжаться ею, как ты того пожелаешь.
И поставив поднос, она неслышно скрылась в соседнем коридоре.
- Как тебя зовут? - спросил Леонид, наливая себе в бокал прохладного напитка.
- Юдифь, мой господин, - проговорила иудейка по- латыни.
- Скажи, Юдифь, не вкладывала ли ты сегодня себе в лоно кусочки лимона или уксусные тампоны против зачатия?
- Нет, господин легионер, еще нет, - тихо проговорила девушка, в смущении опустив покрасневшее лицо.
- Юдифь, - шепотом произнес Леонид, - вот тебе все мои деньги. Этого тебе хватит на многие годы обеспеченной жизни не только здесь, в Иерусалиме, но и в благословленном Риме, куда я советую тебе перебраться. Хозяйке своей бывшей о деньгах лучше не болтай, честно говоря, я ей не очень доверяю, впрочем, как и всем женщинам ее ремесла. Сегодня я войду в тебя столько раз, пока не решу, что ты зачала. По приезду в Рим купи себе на окраине небольшой домик с садом . Если богам будет угодно, чтобы я увидел завтрашний восход солнца, через несколько месяцев я вернусь в Рим и сделаю тебя своей законной женой.
Он посмотрел на девушку, радостно внимавшую ему, и уже громко, чтобы Мария могла слышать, если ей вздумалось подслушивать, произнес, улыбаясь:
- А теперь, Юдифь, омой меня и помассируй мое тело. Сегодня у меня будет очень трудный день.
Час второй ( полдень).
Ровно в пять часов Леонид стоял на самой вершине Голгофы, невысокого голого холма, расположенного к западу от Иерусалима. Отсюда ему было хорошо видно, как из городских ворот, называемых иудеями Судными, большой черной змеей выползала толпа во главе с замученным побоями и изнуряющей жарой человеком. Тот с большим трудом нес на спине тяжелый грубо сколоченный деревянный крест.
Чем ближе оказывались человек и толпа к вершине холма, тем тяжелее и пакостнее становилось на душе у легионера.
Уже доносились отдельные крики людей, сопровождающих приговоренного к распятию. О боги! Леонид слышал не только стенания и проклятия сочувствующих, но крики радости.
- Проклятая страна, проклятый народ, — прошептал легионер в изумлении.
Несмотря на то, что к распятию было приговорено трое, внимание Леонида было приковано лишь к первому из них. Пропитанные потом и кровью, запорошенные пылью и пеплом пряди на высоком лбу молодого еще человека были перехвачены венцом из терна, того самого, что растет по иерусалимским оврагам, приносит мелкие, терпкие плоды и болезненно ранит длинными загнутыми острыми шипами. Некогда белая холщовая одежда сейчас не прельстила бы самого последнего бродягу. Бич заплечных дел мастера, профессионального палача, сделал свое дело. Окровавленные лохмотья, словно поникшие ветви олив в замученных жарой садах, едва прикрывали ссадины и кровоподтеки на теле несчастного. Несколько раз он падал, роняя тяжелую ношу, но сухое щелканье хлыста заставляло его вновь и вновь, подниматься и поднимать крест. На шее несчастного болталась небольшая дощечка с издевательской надписью на иудейском языке и латыни: ИИСУС НАЗАРЕЙ ЦАРЬ ИУДЕЙСКИЙ.
- Так вот ты какой, Иисус, про которого весь Иерусалим говорит, - прошептал Леонид. - Бродячий философ и искусный лекарь, исцеляющий даже прокаженных, как ни странно, приравненный первосвященниками к величайшим врагам Иерусалима. Настолько опасен для них, что даже великому Понтию Пилату не удалось спасти этого самого Иисуса от смертной казни. И это в его руку я, профессиональный воин, достойный сын достойных родителей, должен забить этот проклятый гвоздь. Нет! Я не напрасно вызвал на поединок этого варвара, центуриона. После такой гнусной и постыдной казни жить как раньше я все равно бы не смог!
Леонид отвернулся от кричащей толпы и увидел, что горбатый землекоп уже выкопал в каменистой почве три неглубоких ямы для крестов.
Только сейчас легионер заметил, как изменилась погода. Серые, неопрятные тучи неслись по небу, гонимые раскаленным ветром из горячей пустыни. Диск солнца сквозь плотную завесь пыли казался кроваво-багровым. Птицы смолкли, и только большие черные вороны, словно обрывки черной ветоши, летали со скрипучими криками над Голгофой. Леонид не желал смотреть на свершаемое бесчинство. Но пронзительные крики и звонкие удары боевых топоров по шляпкам гвоздей, словно неведомая сила, развернули его мощный торс, заставили оглянуться. Иисус лежал на кресте, ноги и правая рука его уже были прибиты к шершавой поверхности. Лишь левая рука, судорожно сжимая пальцы, лежала на потной и вздымающейся груди, словно прикрывая сердце .
Центурион опустился на одно колено и, с силой, сняв кисть Иисуса с груди, приложил ее к перекладине креста.
- Ну что же ты, герой? - ветер унес его слова куда-то к подножию холма, но Леонид прекрасно прочел брошенную армянином фразу по губам.
Достав из-за пояса последний гвоздь, который должен был распять не только Иисуса из Назарета, но и самого Леонида с его понятием о чести римлянина легионер, нетвердо ступая, подошел к лежащему на земле кресту.
Рухнув на оба колена над приговоренным он дрожащей рукой с трудом освободил из поясной петли бронзовый топор, приставил кованый гвоздь к руке Иисуса и, помедлив мгновенье, почти без размаха с силой ударил обухом по шляпке. И еще раз, и еще.
- Ну вот видишь, как все просто, - услышал он после того, как в воздухе растаял крик Христа, и на холм неожиданно упала полная тишина. - А ты противился. Хотел вернуться к стенам Рима чистым, незапятнанным героем? Поверь, так и случится. Пройдут годы, да что там годы, уже через несколько месяцев ни о нас, распявших этого самозваного царя Иудеев, ни о нем самом, возомнившим себя мессией, никто и не вспомнит. Наступает Пасха. Иудеи отпразднуют ее. Поверь, переполненный желудок хорошо помогает избавиться от неприятных воспоминаний. Это уж точно, по себе знаю....
Леонид поднялся, отряхнул колени от пыли и, заправив топор, прошипел со злобой сквозь зубы:
- Какое же ты, все-таки, животное. Ошибаешься. Я почти уверен, что и Иисуса Христа, и нас, распявших его легионеров Великого Рима, люди никогда не забудут. Я жду тебя вечером возле восточной городской стены Иерусалима. С любым оружием. И да рассудят нас боги. Жить с такой грязью на душе мне не позволит совесть.
Леонид с ужасом посмотрел на уполовиненный диск солнца и прошептал:
- Что это? По-моему, начинается солнечное затмение. Неужели мы и в самом деле распяли мессию?
Он бросился прочь с холма. Плачущие женщины в белом расступились перед ним, словно боясь оскверниться прикосновением.
А он бежал прочь от затмения, прочь от распятого Иисуса из Назарета, прочь от ухмыляющегося центуриона. Прочь. И в спину ему бил, словно ладонями по ушам, то ли стон Иисуса, то ли вздох: ИЛИ, ИЛИ! ЛИМА САВАХФАНИ!
Час третий. (Вечер).
За восточной стеной Иерусалима иудеи издавна сажали виноград. Странно, но вид резных виноградных листьев несколько успокоил Леонида. Он постепенно перешел на быстрый шаг, а потом и вовсе присел возле старого куста, вьющегося по шпалере. Узловатый шершавый ствол, резные листья и трогательно хрупкие усики лозы напомнили загородное имение его родителей. Неожиданно для себя, Леонид уснул, даже скорее не уснул, а провалился в спасительный сон без сновидений, легкий и чуткий.
На миг римлянину показалось, что невдалеке шуршит и вздыхает родное море. Но это выл ветер за городской стеной. В стороне, откуда он прибежал, в районе Голгофы. Он проснулся.
Напротив сидел, втыкая острый нож в каменистую
